Дональд Томас - Казнь Шерлока Холмса Страница 40

— И все-таки, Ватсон, нет более желанной жертвы для деревенских любителей скандалов и кровавых страстей, чем серьезный и разумный человек, усердный работник, к тому же открыто выказывающий свою набожность! Людям нравится разоблачать чужое двуличие, тем самым отвлекая общее внимание от собственных пороков, — такова уж человеческая природа. Если помните, через каких-нибудь два-три дня после ареста Гардинера молва уже объявила его убийцей, а некий ловкач даже воплотил этот вердикт в воске, открыв балаган на набережной Грейт-Ярмута. При подобных обстоятельствах у подзащитного мистера Уайлда мало надежд на спасение.

Чем дольше я слушал Холмса, тем хуже понимал, к какому выводу он склоняется.

— Стало быть, на основании известных нам фактов вы не можете сказать, виновен Гардинер или нет?

Мой друг сделал гримасу, не отрывая взгляда от хартфордширских рощ и полей, тянувшихся за окном:

— На этот вопрос, мой дорогой друг, я отвечу вам, когда узнаю Гардинера немного лучше.

Поезд прибыл в Ипсвич. Мистер Уайлд и его старший коллега Артур Лейтон ждали нас на станции. Мы сели в двуколку, и лошадь повезла нас по городским улицам к тюремным воротам. Все провинциальные тюрьмы похожи друг на друга как своим видом, так и царящей в них атмосферой озлобленности и отчаяния. Нас проводили в комнату для встреч подследственных и их защитников. Здоровяк Лестрейд, наш друг из Скотленд-Ярда, вечно стремившийся соперничать с Холмсом, стоял рядом с начальником тюрьмы, отставным военным. Мрачное помещение, по сути, представляло собой камеру с зарешеченным окном под потолком. Никакой мебели, кроме стола и полудюжины деревянных стульев, здесь не имелось. Несмотря на то что зимний день был в самом разгаре, комната освещалась газовыми фонарями, висевшими на бледно-зеленых крашеных стенах.

После того как присутствующие представились друг другу, начальник тюрьмы проговорил:

— Джентльмены, заключенный Гардинер и все свидетели, которых вы пожелаете допросить, будут к вам приведены. Я гарантирую вам максимально возможную конфиденциальность. Поскольку с вами инспектор Лестрейд, стража в комнате, думаю, не понадобится. Двое караульных будут дежурить за дверью. Снять с Гардинера наручники на время беседы я не имею права. Однако мне пора идти, ведь ваш разговор должен проходить без посторонних.

Он вышел и отдал приказ привести Гардинера. Мы остались вчетвером: Уайлд, Лестрейд, Холмс и я.

— Что ж, мистер Холмс, — проговорил инспектор, — вы первый, кому я делаю подобное одолжение.

Мой друг окинул его быстрым взглядом и невесело улыбнулся:

— Дорогой Лестрейд, одолжение делаю я, а принимает его английская судебная система. Чем это обернется, зависит от человека, который сейчас сюда войдет. Если он действительно зарезал несчастную женщину, то заслуживает казни, в противном случае его надо помиловать. Мой разум свободен от предубеждений, как и ваш, надеюсь. Моя цель — собрать улики и свидетельства, которые докажут вину либо невиновность Гардинера. Вы, соответственно, доложите о них вашему начальству или генеральному стряпчему. Это все, о чем я вас прошу.

— На мой взгляд, подобные вещи — прерогатива суда, — ответил Лестрейд, устало пожав плечами.

Взяв один из простых деревянных стульев, он сел и разложил перед собой свои записи.

— Зная о вашей любви к справедливости, я скорее доверю судьбу этого человека вам, чем присяжным, — тихо сказал Холмс.

Последняя реплика, казалось, подействовала на Лестрейда, и на протяжении следующих нескольких минут он не проронил ни слова. Холмс, Уайлд и я уселись рядом с ним, оставив один свободный стул в дальнем конце стола.

Как только мы заняли свои места, дверь отворилась и два конвоира ввели в комнату человека в наручниках. Уильям Гардинер, чья жизнь теперь зависела от нашего решения, оказался высоким, хорошо сложенным мужчиной тридцати четырех лет с ясными глазами, черными волосами и бородой цвета воронова крыла. Его можно было принять за испанца. Позже выяснилось, что он происходил из тех трудолюбивых гугенотов, которые два века назад бежали в Суффолк из Франции, спасаясь от религиозного преследования.

Мы заранее договорились о том, что ведение допроса Эрнест Уайлд предоставит Холмсу и Лестрейду. Подняв глаза на заключенного, мой друг спокойно проговорил:

— Пожалуйста, садитесь, мистер Гардинер.

Повисла пауза. Подследственный не выказал явных признаков волнения, но, вероятно, был тронут тем, что впервые за много месяцев к его фамилии прибавили слово «мистер». Несмотря на наручники, Гардинер без посторонней помощи отодвинул стул и сел. Когда Холмс посмотрел ему в глаза, он не отвел взгляда. Этот человек держался очень уверенно, хотя и не враждебно.

— Меня зовут Шерлок Холмс. Джентльмен, что сидит справа, — инспектор Лестрейд, слева — мой коллега доктор Ватсон. С мистером Уайлдом вы знакомы. Он сообщил вам о цели нашего приезда?

— Да, сэр, — ответил заключенный негромким, но сильным голосом, который, как оказалось впоследствии, мог дрогнуть, лишь когда речь заходила о жене и детях либо о вере. — Я обо всем знаю и безмерно вам благодарен.

Холмс откинулся на спинку стула — по моему мнению, слишком резко.

— Мы здесь не затем, чтобы выслушивать от вас изъявления благодарности, а для того, чтобы добиться справедливости. Если вы невиновны, я сделаю все, что от меня зависит, для вашего оправдания. Но если вы убили, заявлю об этом открыто.

— В таком случае у нас общая цель, сэр, — проговорил Гардинер столь же тихо и твердо. — Если в результате вашего расследования будет обнаружена истина, мне нечего бояться.

Лишь после этих слов он опустил глаза и уставился на столешницу. Сидя перед осужденным в грязной темной камере, я подумал, что временами сила его духа едва ли не подчиняет себе и моего друга, и инспектора. Гардинер был либо истинным примером набожности и благочестия, либо порождением дьявола, унаследовавшим от него коварство и двуличие. Для того чтобы понять, какое из двух предположений верно, в нашем распоряжении имелось всего несколько дней.

Холмс попросил Гардинера изложить свою биографию, начиная с того, как он, один из девятерых детей нищих родителей, рожденный в работном доме, благодаря упорному труду стал бригадиром столярного цеха на пизенхолльском заводе Смита. Женившись на любящей его девушке из первометодистской общины Сибтона, что в двух милях от Пизенхолла, Гардинер принял ее веру. Постепенно он начал выделяться среди других прихожан, как ранее отличался от большинства рабочих. В свои тридцать четыре года он, сын оборванца, исполнял обязанности попечителя воскресной школы, помощника старосты, хормейстера и органиста. Правда, хор состоял всего из двенадцати человек, а орган заменяла фисгармония, на которой исполнялся нехитрый аккомпанемент песнопений. Здесь, в методистской молельне, Гардинер познакомился с Роуз Харсент. В лоно первометодистской церкви ее привел бывший жених — с ним она на тот момент уже рассталась. Девушка пела в хоре мистера Гардинера и попросила его научить ее играть на фисгармонии.

В дополнение к прочим своим достоинствам этот человек умел бегло читать и писал вполне сносно, хотя и без красивостей. Начальство настолько его ценило, что два года назад он даже заведовал павильоном завода на Всемирной выставке в Париже и присылал оттуда письменные отчеты. Как заметил кто-то из завистливых соседей, «для нищенского отродья он неплохо устроился».

— Очень хорошо, — проговорил Холмс, выслушав эту предысторию. — Теперь, если не возражаете, перейдем к тому, что произошло вечером первого мая, за тринадцать месяцев до убийства. Ведь именно с тех пор о вас и мисс Роуз Харсент поползли слухи? Помните ли вы, чем были заняты между семью и девятью часами?

Холмс снова в упор посмотрел на заключенного, и тот снова выдержал его взгляд.

— Разумеется, сэр. Днем я сопровождал своего хозяина мистера Смита в деловой поездке в Данвич. Он подтвердит, что вернулись мы поздно. На заводе мы очутились после семи вечера. Я почистил коня (это входит в мои обязанности) и дал ему овса, но он не хотел есть. Я решил отлучиться ненадолго, а затем вернуться и, если корм окажется нетронутым, сообщить хозяину. В половине восьмого я отправился домой и вскоре сел пить чай, о чем вам скажет моя жена. Мы живем примерно в четверти мили от завода, а это не более шести-семи минут ходьбы.

— В котором часу вы пьете чай? — спросил Холмс.

— Обычно в шесть, сэр. Но в тот день я встал из-за стола около восьми и минут через пять, в начале девятого, уже был готов пойти на работу, чтобы проведать коня. Я убедился в том, что он поел, и не позднее чем в восемь с четвертью вышел с фабрики. По пути домой я увидел мисс Роуз Харсент: девушка стояла возле часовни, где каждую неделю прибиралась, — мы называем ее Докторской. Чтобы поблизости болтался Райт, я не заметил: если он и был там, то, по видимости, спрятался от меня. Роуз служила у мистера и миссис Крисп, хозяев Провиденс-хауса. Часовня конгрегационалистская, общину возглавляет мистер Крисп, поэтому Роуз там и наводила порядок. Она окликнула меня и сказала, что закончила уборку, но не может плотно закрыть дверь. Эта девушка была нашей приятельницей (мы с миссис Гардинер знали ее несколько лет), и, конечно же, я подошел, чтобы помочь ей. Дверь часовни старая и в нижней части покоробилась из-за дождей. Я как следует ударил по филенке, и замок удалось запереть. Затем мы отправились по домам вместе. От молельного зала до улицы надо пройти тридцать ярдов — это расстояние потом измерили. Итак, несколько минут (полпути до моего дома) мы шагали рядом: говорили о церковных делах, обсуждали, какие гимны лучше выбрать для исполнения на празднике. Я довел Роуз до угла Провиденс-хауса, подождал, пока она не войдет внутрь, и направился к себе; оттуда до моего жилища — пара минут ходьбы. Что бы там ни говорили, больше в тот день ничего не произошло. Жена подтвердит, что я вернулся не позднее половины девятого.