Дороти Сэйерс - Под грузом улик Страница 47

— Сэр Вигмор, — снова перебил судья, — вы должны руководить своим свидетелем.

— Прошу вас придерживаться конкретных фактов, — довольно возбужденно промолвил сэр Вигмор. — Мы не нуждаемся в ваших выводах. Значит, вы сказали, что, когда увидели труп, он лежал на спине. Правильно?

— И Денвер с Арбатнотом мыли его.

— Да. Теперь я хочу перейти к другому пункту. Не припомните ли случая, когда вы завтракали в Королевском Автомобильном клубе?

— Да. Я как-то завтракал там в середине августа прошлого года; по-моему, это было шестнадцатого или семнадцатого.

— Не расскажете ли нам, что там произошло?

— После ленча я пошел в курительную. Я сидел там в кресле и читал, когда заметил обвиняемого с покойным капитаном Каткартом. То есть я их увидел в большом зеркале, висящем над камином. Они не обратили внимания на мое присутствие, иначе, я думаю, были бы осторожнее в словах. Они сели неподалеку от меня и начали разговаривать, потом Каткарт наклонился к собеседнику и произнес что-то тихим голосом — разобрать я не, смог. Подсудимый вскочил с исказившимся от ужаса лицом и воскликнул: «Ради Бога, не выдавайте меня, Каткарт, иначе мне это обойдется чертовски дорого». Каткарт произнес что-то заверяющее — я не расслышал что, он говорил тихим голосом, а подсудимый ответил: «Просто не делайте этого. Я не могу допустить, чтобы об этом стало кому-нибудь известно». Подсудимый казался очень встревоженным. Капитан Каткарт рассмеялся. Голоса их снова понизились, и больше мне ничего не удалось расслышать.

— Благодарю вас.

Сэр Импи принял свидетеля с сатанинской вежливостью.

— Вы одарены выдающимися способностями к наблюдению и дедукции, мистер Петигру-Робинсон, — начал он, — и я не сомневаюсь, что вы использовали свое воображение для изучения характеров и мотивов поступков.

— Я считаю себя исследователем человеческой природы, — польщенно ответил мистер Петигру-Робинсон.

— И несомненно, вы располагаете людей к откровенности?

— Конечно. Могу утверждать, что я являюсь вместилищем большого количества документальных свидетельств.

— Уверен, что в ночь гибели капитана Каткарта ваша глубокая осведомленность оказала существенную помощь и поддержку окружающим.

— Они не воспользовались моим опытом, сэр, — внезапно взорвался мистер Петигру-Робинсон. — Я был полностью проигнорирован. Если бы в свое время к моему совету прислушались…

— Благодарю вас, благодарю вас, — поспешно перебил его сэр Импи, расслышав нетерпеливое восклицание генерального атторнея. — Значит, если бы у капитана Каткарта была какая-нибудь тайна или он столкнулся бы с какими-нибудь неприятностями в своей жизни, вы уверены, он бы обратился к вам?

— Я уверен, что так поступил бы любой открытый молодой человек, — хвастливо заявил мистер Петигру-Робинсон, — но капитан Каткарт был очень скрытен. И в тот единственный раз, когда я проявил дружеский интерес к его делам, он повел себя очень грубо. Он назвал меня…

— Достаточно, — поспешно оборвал его сэр Импи, не получив желаемого ответа на свой вопрос. — Как назвал вас покойный — это несущественно.

Мистер Петигру-Робинсон удалился, оставив о себе впечатление человека злобного и завистливого, что особенно развеселило мистера Глиббери и мистера Браунрига-Фортескью, так как последующих двух свидетелей они слушали с плохо сдерживаемым хихиканьем.

Миссис Петигру-Робинсон мало что добавила к своим показаниям, данным на дознании. У мисс Каткарт сэр Импи поинтересовался биографией родителей Каткарта, на что та сообщила с выраженным неодобрением в голосе, что ее брат, будучи уже опытным человеком среднего возраста, был «окручен» итальянской певичкой девятнадцати лет, которая «вынудила» его на ней жениться. Оба умерли восемнадцать лет спустя. «Что неудивительно при том неупорядоченном образе жизни, который они вели», — добавила мисс Каткарт, и мальчик был оставлен на ее попечение. Она рассказала, что Денис всегда избегал ее влияния, общался с людьми, не вызывавшими у нее одобрения, и в конце концов уехал в Париж, чтобы сделать себе дипломатическую карьеру, после чего они уже почти не виделись.

Небезынтересный вопрос был поднят при перекрестном допросе инспектора Крейкса. Он подтвердил, что предъявленный ему перочинный нож был найден им в кармане Каткарта.

— Заметили ли вы какие-нибудь следы на лезвии? — поинтересовался мистер Глиббери.

— Да, у основания была небольшая зазубрина.

— Могла ли она возникнуть в результате попыток открыть задвижку на окне?

Инспектор Крейкс утвердительно ответил на этот вопрос, впрочем, выразив сомнение, что для этой цели мог использоваться такой неподходящий инструмент.

Далее был предъявлен револьвер, и началось обсуждение того, кому он принадлежал.

— Милорды, — заметил сэр Импи, — мы не оспариваем его принадлежности герцогу.

Это вызвало некоторое удивление в суде. Затем лесничий Хардроу сообщил о выстреле, слышанном им в половине двенадцатого, после чего приступили к данным медицинской экспертизы.

— Могло ли ранение быть нанесено самим пострадавшим? — спросил сэр Импи Биггз.

— Безусловно, могло.

— Мгновенно ли наступила смерть?

— Нет. По количеству крови, найденному на дорожке, можно утверждать, что смерть наступила не мгновенно.

— Свидетельствуют ли обнаруженные следы, с вашей точки зрения, что пострадавший полз к дому?

— Да, вполне. У него должно было хватить на это сил.

— Вызывает ли подобное ранение лихорадку?

— Она вполне возможна. На какое-то время он мог потерять сознание и упасть в сырую траву, что могло за собой повлечь озноб и лихорадку.

— Соответствовал ли его вид предположению, что он еще был жив в течение некоторого времени после получения ранения?

— Полностью соответствовал.

Получив свидетеля в свое распоряжение, сэр Вигмор Ринчинг заявил, что характер раны и общий вид места происшествия не противоречат версии, что пострадавший был застрелен с близкого расстояния и подтащен к дому, где и оборвалась его жизнь.

— Исходя из своего опыта, можете ли вы сказать, куда чаще стреляют самоубийцы — в грудь или в голову?

— Чаще в голову.

— Можно ли на этом основании сделать вывод о том, что, если ранение нанесено в грудь, мы имеем дело с убийством?

— Я бы не стал делать такие далеко идущие выводы.

— Однако при прочих равных условиях вы бы согласились, что ранение в голову скорее говорит о попытке самоубийства, чем любая рана, нанесенная в тело?

— Пожалуй.

Сэр Импи Биггз:

— И все же выстрел в сердце возможен при самоубийстве?

— О Господи, конечно же.

— И вам встречались такие случаи?

— Конечно, и довольно много.

— То есть ничто с медицинской точки зрения не исключает для вас возможность самоубийства?

— Совершенно ничто.

На этот день слушания Королевского суда завершились.

15

БАРОМЕТР ПАДАЕТ

Опубликовано агентством «Рейтер», Центральными новостями и «Пресс ассошиэйшн иксчейндж телеграф».

Когда на следующий день сэр Импи Биггз встал, чтобы произнести вступительную для защиты речь, собравшиеся обратили внимание на его встревоженный вид, что было ему чрезвычайно не свойственно. Он был лаконичен, но и несколькими словами сумел вселить трепет в сердца своих слушателей.

— Милорды, приступая к защите, я испытываю необычную тревогу. И дело не в том, что я сомневаюсь в вердикте ваших светлостей. Никогда еще доказательство невиновности обвиняемого не было таким простым делом, как в случае с этим моим благородным клиентом. Но я сразу поясню вашим светлостям, что, возможно, буду вынужден просить о перерыве в слушаниях, так как в настоящее время у нас все еще нет важного свидетеля и решающих улик. Милорды, я держу в руках каблограмму от этого свидетеля, и я назову вам его имя: это лорд Питер Уимзи, брат обвиняемого. Она была отправлена вчера из Нью-Йорка. Я зачитаю ее вам. Она гласит: «Улики получены. Вылетаю вечером. На случай катастрофы — заверенные копии показаний на пароходе «Лукарния». Надеюсь на прибытие четверг». Милорды, в настоящий момент этот жизненно важный свидетель бороздит небо высоко над Атлантикой. В эту зимнюю непогоду он бросает вызов опасности, которая устрашила бы любого, но только не его и всемирно прославленного авиатора, к помощи которого он прибегнул. И все для того, чтобы как можно скорее освободить своего благородного брата от нависшего над ним обвинения. Милорды, барометр падает.

Гробовая тишина сковала скамьи. Все застыли на своих местах: лорды в красных мантиях с горностаевой опушкой, леди в своих роскошных мехах, юрисконсульты в мантиях и париках, главный судья в своем кресле, церемониймейстеры, герольды и пышно разодетые герольдмейстеры. Лишь заключенный недоуменно перевел взгляд со своих адвокатов на судью, а репортеры уже с бешеной скоростью строчили свои сообщения — сенсационные заголовки, живописные эпитеты, тревожные прогнозы погоды, готовясь обрушить их на Лондон: «Сын пэра перелетает Атлантику», «Братская преданность», «Успеет ли Уимзи?», «Дело об убийстве в Ридлсдейле: неожиданный поворот». Миллионами пишущих машинок эти новости распечатывались в офисах и клубах, прочитывались посыльными и клерками, тут же заключавшими пари. Тысячи чудовищных печатных станков поглощали их, отливали в свинце, складывали в строки и отпечатывали на бумаге, которую тут же просушивали, зацепив своими острыми когтями. И сизоносый оборванный ветеран, когда-то помогший майору Уимзи выбраться из воронки, шептал: «Помоги ему Господь, он настоящий малый», наклеивая газетный лист на доску и пытаясь сделать его максимально заметным.