Эжен-Франсуа Видок - Записки Видока Страница 7

Людвиг не замедлил обо всем донести. На мои розыски подняли жандармов, полицию и, в числе прочих, частного пристава Жаккара. Я знал об этом, но вместо того, чтобы быть осторожнее, напустил на себя самую смешную отвагу. Можно было подумать, что я сам получу награду за свой арест; между тем меня усердно выслеживали.

Жаккар как-то прознал, что я должен обедать на улице Нотр-Дам, в игорном доме. Он тотчас прибежал туда с четырьмя полицейскими и, оставив их внизу, вошел в комнату, где я намеревался сесть за стол с двумя дамами. Я узнал частного пристава, он же никогда не видел меня в лицо, помимо прочего я был так одет, что никакие приметы не помогли бы ему. Я без малейшего замешательства подошел к нему и пригласил в кабинет, зеркальная дверь которого выходила в залу. «Вы ищете Видока? — спросил я прямо. — Если вам угодно подождать минут десять, я покажу вам его… Вот его прибор, он не замедлит появиться… Когда он войдет, я сделаю вам знак. Но если вы одни, то сомневаюсь, чтобы вы возьмете его, потому что он вооружен и будет защищаться». — «У меня на лестнице расставлены люди, и если он убежит…» — «Боже упаси оставлять их там, — поспешно возразил я. — Если Видок их увидит, он будет остерегаться засады, и тогда… прощай, птичка!» — «Но куда же мне их спрятать?» — «А вот в этот кабинет… Но только, заклинаю вас, никакого шума… Я больше вашего заинтересован в том, чтобы его поймали». И вот мой почтенный пристав со всей своей свитой удалился в кабинет. Дверь была крепкая, притом я ее хорошенько припер. Уверенный в том, что побег удался, я прокричал своим добровольным пленникам: «Вы искали Видока — так знайте же, что Видок засадил вас в клетку. До скорого свидания!» И я исчез, как стрела, под отчаянные ругательства пристава и его честной компании, предпринимавшей невероятные усилия, чтобы выбраться из засады.

Мне удались еще две шалости подобного рода, но потом меня все-таки поймали и поместили в Башню святого Петра, где для пущей безопасности посадили в одну камеру вместе с Каландреном, за плечами у которого было две попытки к побегу. Каландрен, знавший меня еще по моему первому заключению, тотчас поделился со мной своей новой идеей. Он надеялся бежать с помощью отверстия, проделанного в стене камеры каторжников, с которой мы находились по соседству. На третий день заключения меня действительно вынудили бежать. Восемь человек, прошедших первыми, были не замечены часовым, стоявшим неподалеку. Оставалось еще семь. Кинули жребий на соломинках, как это обычно делают в подобных случаях, чтобы решить, кому идти дальше. Судьба выбрала меня. Я разделся, чтобы протиснуться через весьма узкое отверстие, но, к великому отчаянию моих товарищей, застрял в нем. Все их попытки вытащить меня оказались тщетны: я был как в тисках. Боль стала настолько нестерпимой, что, потеряв надежду на помощь товарищей, я стал звать часового. Насторожившись, он подошел ко мне и, приставив штык к моей груди, велел не шевелиться. Его крики переполошили караул, привратники сбежались с факелами, и меня освободили из засады, правда, мне пришлось оставить там несколько клочков мяса. Несмотря на мое плачевное положение, меня тотчас перевели в тюрьму «Пти-Шатле» и заковали по рукам и ногам.

Мои обещания оставить всякую мысль о побеге были настолько убедительны, что через десять дней меня выпустили оттуда и посадили с другими заключенными. До сих пор мне приходилось жить с людьми далеко не безупречными — с ворами, мошенниками, фальшивомонетчиками, но тут я оказался среди отъявленных злодеев. Я сблизился со многими личностями из шайки так называемых «поджаривателей». Они грабили окрестные села под предводительством знаменитого Салламбье. Среди них был и Брюкселюа, прозванный Неустрашимым за беспримерный подвиг мужества. Напав на одну ферму с шестью товарищами, он просунул одну руку в отверстие, сделанное в ставне, но когда попытался ее вытащить, то почувствовал, что она затянута в прочную петлю. Жители фермы, разбуженные шумом, устроили эту ловушку. Между тем светало, и становилось очевидно, что попытка ограбления провалилась. Брюкселюа увидел замешательство своих спутников, и ему пришло на ум, что из боязни попасться они его подстрелят. Тогда свободной рукой он вынул обоюдоострый нож, с которым никогда не расставался, отрезал себе кисть и убежал вместе с другими, не обращая внимания на боль. Такой удивительный случай произошел близ Лилля и до сих пор памятен жителям Северного департамента.

Мои сокамерники с утра до вечера только и делали, что обдумывали новые способы бегства. Как я не раз замечал, у заключенных жажда свободы, становясь навязчивой идеей, порождает невероятную изобретательность, несвойственную человеку в его обычном состоянии.

Сторожа, зная, с какими людьми имеют дело, так бдительно за нами присматривали, что невозможно было воплотить в жизнь ни один план. Наконец представился единственный случай, обещавший успех, и я тут же ухватился за него. Как-то на допрос повели сразу восемнадцать человек; в их числе был и я. Нас оставили в приемной судебного следователя под охраной армейских солдат и двух жандармов, один из которых положил возле меня свою шапку и шинель и вышел; другого жандарма вскоре вызвали звонком. Я, недолго думая, надел шапку на голову, закутался в шинель, взял за руку одного из заключенных и, сделав вид, что провожаю его по известной надобности, смело направился к двери. Сторож-капрал пропустил нас, не сказав ни слова. И вот мы оказались на воле, но что делать без денег и без паспорта?.. Спутник мой отправился в деревню, а я, рискуя быть пойманным, снова вернулся к Франсине. Она была так рада меня видеть, что собралась продать все свое имущество и бежать со мной в Бельгию. Все уже было готово к отъезду, как вдруг вмешалась случайность, объясняемая только моей невообразимой беспечностью.

Вечером накануне отъезда я встретился с одной женщиной, с которой прежде находился в интимных отношениях. Она бросилась мне на шею и, преодолев мое слабое сопротивление, зазвала на ужин и не отпускала до следующего дня. Разыскивавшую меня повсюду Франсину я уверил, что, скрываясь от преследований полиции, бросился в один дом, откуда нельзя было выбраться до утра. Сначала она этому поверила, но, случайно узнав, что я провел ночь с женщиной, она разразилась гневными упреками и в припадке ярости поклялась, что сдаст меня. Это, конечно, было самое верное средство покончить с моими изменами — засадить меня в тюрьму. Так как Франсина действительно могла это сделать, то я счел благоразумным на время удалиться — пока не стихнет ее гнев, — а затем, воссоединившись с ней, уехать. Мне были нужны кое-какие из моих вещей, но я не хотел требовать их у Франсины, потому как опасался новой баталии. Я решил наведаться в квартиру один. Так как она была заперта, я влез через окно, забрал все необходимое и исчез.

Дней пять спустя, одевшись в простое крестьянское платье, я оставил свое убежище в предместье. Оказавшись в городе, я направился к портнихе, закадычной подруге Франсины, надеясь через ее посредничество примириться с последней. Портниха встретила меня с некоторым замешательством, которое я принял за боязнь скомпрометировать себя связью с беглым. Не желая ее ничем обременять, я попросил ее только позвать Франсину. «Да, конечно», — сказала она каким-то особенным тоном и, не поднимая на меня глаз, вышла. Оставшись один, я размышлял об этом странном приеме… Вдруг раздался стук в дверь. Думая, что это Франсина, я отворил. Но тут на меня бросилась целая толпа жандармов и полицейских. Они связали меня и отвели к судье, который начал с вопроса, где я находился последние пять дней. Ответ мой был кратким: я никогда бы не стал впутывать людей, давших мне убежище. Судья заметил, что упрямство не принесет мне ничего хорошего и что я рискую своей головой. Я только посмеивался над этим, потому как думал, что меня запугивают, чтобы выудить признание. Так я остался при своем, и меня отвели в «Пти-Шатле».

Едва я вошел во двор, как все взоры обратились на меня; все стали перешептываться. Приписав такой прием своему необычному внешнему виду, я не обратил на это особого внимания. Меня заперли в конуру и оставили одного, на соломе, в оковах. Через два часа пришел тюремщик и, притворяясь, что принимает во мне участие, сказал, что мое нежелание говорить о том, где я провел последние пять дней, может сильно навредить мне. Я остался непоколебим. Новый допрос ничего не изменил. Тогда меня раздели догола и ударили в правое плечо, чтобы проявилось клеймо, если оно у меня уже было. Затем у меня отобрали платье и занесли его в протокол. После всего этого я вернулся в свою конуру в серой холстинной рубашке, превратившейся уже в лохмотья и, по всей вероятности, выдержавшей не одно поколение арестантов.

Все это заставило меня серьезно призадуматься. Было очевидно, что портниха донесла на меня, но с какой целью? Она не имела ничего против меня.