Владимир Колычев - Выстрел, который снес крышу Страница 10

– Как это?

– В этой теории заключена гравитационная энергия, которую он научился использовать в личных целях. На ботинках у него образуются особые антигравитационные завихрения, которые отрывают его от земли. Вот он и показывает всем, как умеет летать. А летать он не умеет. И ты ему об этом сказал. Так он тебя за это булыжником по башке…

– Булыжником?!

Торопов огладил пальцами уже уменьшавшуюся, но все-таки еще прощупывающуюся гематому на затылке.

– Гладенький такой булыжник. Его Ерема все время шлифовал, это его любимое занятие. Он мимо вас проходил, а профессор этот булыжник у него вырвал… Я слышал, ты клоуна какого-то ищешь? – в словах санитара прозвучала откровенная насмешка.

Торопов поджал губы. Он уже и сам переставал верить в клоуна. Как будто не за ним он гнался, а за призраком… Но кто же тогда убил Горуханова? А может, и Горуханова никакого не было?.. Павел пальцами сжал виски, чтобы унять пульсацию в них. Казалось, где-то в глубине сознания кто-то стучал в барабан, и этот пугающий тревожный звук отзывался в ушах эхом и болью. В какой-то момент Павлу показалось, что он и вправду сошел с ума.

6

От возмущения волосы на голове у Маши встали дыбом. И руки с выставленными вперед пальцами она подняла, и спину дугой выгнула, как кошка перед схваткой с собакой, которая загнала ее в угол.

– Не надо меня трогать руками! Я тебе не музейный экспонат! Я живая!

– Так докажи, что ты живая!

Павел поднялся с койки, шагнул к жене.

– Стой! – запаниковала она. – Еще шаг, и я закричу!

– А вот этого не нужно, – испуганно попятился он.

Торопов уже понял, в чем заключено его спасение. Эльвира Тимофеевна не должна знать, что Маша снова наведалась к нему ночью… Завтра он скажет психиатру, что никаких клоунов нет, и этим заставит ее поверить в то, что он в здравом уме. А про жену он промолчит. Не было ничего. И скоро врачи поймут, что он окончательно выздоровел. Он скажет спасибо им и чокнутому профессору, который булыжником избавил его от сумасшествия, после чего помашет всем ручкой. Тогда он и клуб свой на Фабричной улице навестит, и общежитие, чтобы на месте уже разобраться, что было в его жизни, а чего не было.

– Не надо кричать! – покачал головой Торопов.

За дверью – дежурный медперсонал: сестра, санитары, и если Маша поднимет шум, они сбегутся, узнают о ее появлении. Тогда придется рассказать Эльвире Тимофеевне, что Маша снова является к нему, и этим он подтвердит свою душевную болезнь.

– Тогда вернись на место! – повелительным тоном сказала Маша.

И волосы ее снова мягкой волной растеклись по плечам, и руки расслабленно опустились. Спина ровная, одно бедро нарочно приподнято, чтобы подчеркнуть волнительные очертания роскошного тела. Платье на ней бархатное, темно-синего цвета, короткое, облегающее. Павел помнил, как она шла с ним под ручку в этом платье по главной улице города, как мужчины оборачивались вслед. Она была чертовски красива, его Маша… Но лучше бы она была уродиной, тогда бы не появился в ее жизни Юра, которого она полюбила наравне с мужем. А может, и вместо него. Тогда бы Павел не сидел в тюрьме, тогда бы не сходил с ума…

– Не надо меня лапать, понял? – набросилась на Торопова Маша, едва он вернулся на свою койку.

– Почему не надо! Ты же моя жена!

– А зачем ты в меня стрелял? Ты стрелял, ты уничтожил все!

– Тогда зачем ты приходишь ко мне?

– Чтобы ты знал, насколько гадко ты поступил!

– Я это давно уже понял.

– А не надо понимать! Надо осознавать! И душой осознавать, и телом… Скажи, ты жег себя каленым железом?

– Зачем?

– Как зачем? Чтобы наказать себя! Чтобы выжечь свою гордость, свою ревность!

– Я семь лет отсидел, тебе этого мало?

– Почему семь лет? Ты отсидел пять лет! И три года ты провел здесь, в этой больнице! Ты псих, Паша! Ты просто псих! – Маша презрительно выпятила нижнюю губу. – И ты навсегда здесь останешься!

– Не хочу я здесь оставаться! – обхватив голову руками, в отчаянии мотнул ею Торопов.

Если уж Маша говорит, что в психбольнице он провел три года, значит, это действительно так…

– А придется! Я буду приходить к тебе каждую ночь. Я буду стоять у тебя над душой. Над твоей больной душой! И ты не сможешь спрятаться от меня! И никакие клоуны тебя не спасут!..

– Ты жестокая!

– Я жестокая? – скривилась Маша. – И это говоришь мне ты! Тот, кто стрелял в меня! Ты убил Юру. А ведь я так его любила. Где он сейчас? Гниет в земле! А ты? Ты лежишь здесь живой и здоровый, сытый, в тепле, на мягкой постели… Ну, не совсем здоровый. Больной на всю голову! Но ведь живой же! А Юра… Как же я тебя ненавижу!

– Ты говорила, что любишь и его, и меня.

– Да, но тебя я еще и ненавижу! И хочу, чтобы ты мучился всю жизнь!

– Почему ты приходишь только по ночам?

– Я прихожу к тебе, когда ты спишь. Мне нравится тревожить твой сон.

– Ты не живая, в тебе нет тепла. Ты призрак!

– Нет, я живая… Может, тебе сказать, где я живу днем? И с кем?

– Скажи.

– С клоуном я живу.

– С каким клоуном? – встрепенулся Торопов.

– С тем, который Горуханова убил…

– Не было никакого Горуханова. Не было клоуна…

– И клоун был. И Горуханова убили.

– Но ты же сама сказала, что я уже три года здесь лечусь. Не мог я у Горуханова работать, не мог видеть, как его убили…

– Ты и не видел. И за клоуном не гнался… А клоун есть. И он убивает…

– И как мне его найти?

– Сначала найди меня. Тогда найдешь и клоуна… Прощай! Клоун меня зовет. До завтра!

Маша резко повернулась к Торопову боком, стремительно приблизилась к двери, открыла ее и вышла в коридор. Павел ринулся было за ней, но, спохватившись, замер на месте. Нельзя ему идти за женой, чтобы, как в прошлый раз, не столкнуться в дверях с Эльвирой Тимофеевной. Придется тогда объяснять ей, что к нему приходила Маша, а это для врача лишний повод обвинить его в сумасшествии. А ведь Маша разговаривала с ним громко, на повышенных тонах, даже кричала – Эльвира Тимофеевна могла услышать ее, пойти на шум…

Торопов сел, низко опустил голову и обхватил ее руками. И тихонько простонал. Эльвира Тимофеевна могла услышать голос Маши. Что за бред? Если Маши нет, если это видения, то слышать ее мог только он… Значит, он сумасшедший, если так… Но ведь Маша подтвердила, что три последних года он провел в психушке. Эльвира Тимофеевна говорила ему то же самое. Значит, Маша жива, если она знает, что ее муж сумасшедший? Маша жива, он – пациент психиатрической больницы… Да, да, вокруг – сплошной дурдом, и он его законный обитатель… Торопов мог бы решить, что сходит с ума, если бы не осознал, что его душевная болезнь уже свершившийся факт. Жива Маша или мертва, слышала ее Эльвира Тимофеевна или нет, все равно с головой у него большие проблемы.

Эльвира Тимофеевна появилась в его палате только утром, после завтрака. Она обходила своих персональных пациентов, в числе которых был Торопов. Она сама ему об этом сказала.

– А как же Дмитрий Викторович? – осторожно спросил Павел, вспомнив недавний разговор.

– Дмитрий Викторович в отпуске. Вами сейчас занимаюсь я. Но дело не в том… Вы помните Дмитрия Викторовича? – спросила она, глядя на него с мягкой пытливой улыбкой.

– Нет, я его не помню, но вы про него говорили.

– Ну что ж, скоро он выйдет на работу, вы с ним увидитесь, возможно, вспомните его…

– Не знаю… Ко мне Маша сегодня приходила. Ночью, – стараясь скрыть нервное возбуждение, все же признался Торопов.

– Очень хорошо.

– Что здесь хорошего? Она осуждала меня, хотела, чтобы я жег себя каленым железом… Она хочет, чтобы я наказал самого себя за убийство ее любовника!

– Тихо, спокойно, – Эльвира Тимофеевна мягко, можно даже сказать, нежно накрыла рукой его ладонь. – То, что она от вас требует, – это, несомненно, плохо. А хорошо то, что вы признаетесь мне в своих видениях…

– Но это не видение, она действительно ко мне приходила.

– Вы прикасались к ней?

– Нет. Она не позволила… Она ненавидит меня, поэтому не позволила, – возбужденно сказал Торопов.

– Не позволила, потому что там не к чему прикасаться. Вот я, живой человек во плоти, сижу перед вами, – Эльвира Тимофеевна взяла Павла за руку, приподняла ее и уложила его ладонь на свою коленку, едва прикрытую полой халата.

Конец мая или, лучше сказать, начало лета, слишком уже тепло на дворе, чтобы носить колготки, поэтому ладонь Торопова ощутила теплую и бархатистую гладь женской кожи. Приятное прикосновение вызвало всплеск чувственных эмоций, Эльвира Тимофеевна заметила это и неторопливо сняла руку со своей коленки. В глазах у нее – лукавый упрек, на губах – ласковая улыбка, которой она как бы поощряла интерес мужчин к себе. Но, увы, при этом она не видела в Павле достойного претендента на роль своего кавалера, он был для нее всего лишь пациентом, которого если и стоило в чем-то поощрять, то в целях его выздоровления. Впрочем, он и сам был сейчас далек от того, чтобы воспринимать ее как женщину, которая могла бы скрасить его одиночество… Да и не одинок он. Где-то недалеко находится Маша… Или она все-таки не более чем призрак из прошлого?