Георгий Тушкан - Друзья и враги Анатолия Русакова Страница 18

— Какое же это «братство», если сильный имеет законное воровское право эксплуатировать слабого! И вы отлично знаете, что старший заставляет малолетнего вора или воров ишачить на себя, берет «положенное». Малолеток украдет десятку, отдаст старшему, а тот ему за это отвалит целковый на мороженое.

— За науку! — Франц засмеялся.

— А попробуй он эту «науку» использовать только для себя одного, что ему за это будет?

— Правилка! — зло крикнул Франц.

— Вот именно. Делись украденным со старшим.

— Ну, а вы, выученики, почему отдаете «положенное», часть своей пайки старшему?

— Из уважения! — сказал Анатолий, вспомнив поучения Чумы.

— А что будет с вами, если не отдадите «положенного», этой воровской дани, которую получает старший?

Оба промолчали.

— Так утверждается воровской закон: право сильного на эксплуатацию. Типичный закон буржуазного общества. А должен ли бандит или вор из шайки, если захочет поехать в другой город, обязательно предупреждать других о своем отъезде?

Франц угрюмо промолчал. Анатолий же задиристо спросил:

— А что в этом плохого? Джентльменское отношение!

Не будут знать, куда исчез, будут беспокоиться.

— Правильно, будет беспокойство, вызванное недоверием. А не сбежал ли, не бросил ли вор или бандит шайку или банду, не выдал ли? Потому что каждый обязан следить за другими и, если что-либо заметит предосудительное — а вдруг вор начал книжки читать или учиться, — сейчас же донести. А если он все же осмелился уехать без спросу, за это его потянут на сходку и «джентльмены» будут его судить.

— Что вы смеетесь, «джентльмены»? — передразнил Франц. — Вор не имеет права оскорбить другого вора, а оскорбил — на сходку.

— И ты уверяешь, что никогда не ругаешь другого вора матом?

— Что мат?.. Это ерунда… укрепляет сознание…

— Тоже мне «джентльмены»! А скажи-ка: может ли вор у вора украсть?

Франц злорадно усмехнулся и буркнул:

— Не зевай!

— Правильно, не зевай. Есть такой воровской закон. А почему? Чтобы узаконить эксплуатацию неопытного. Если, для видимости, украденное и поделили поровну, то потом я, более опытный вор, все же отберу себе львиную долю, а для этого я обворую тебя, менее опытного.

Тоже мне романтика, где шага нельзя ступить без спросу, где один «друг» все время следит за другим и к тому же обкрадывает его.

Хороша же «справедливость», когда авторитетный вор заставляет других воров взять на себя его вину, идти вместо него под суд, в тюрьму, колонию, лагерь. Есть такой старый вор «дядя Лева». Он каждый раз остается на свободе и снова ловит легковерных дурачков на приманку «свободной жизни» и «братства равных».

Помню, за десять лет, пока я работал в уголовном розыске, мы задержали лишь шесть авторитетных воров, да и те скорее попали случайно. И пока шло следствие, то их дружки подставили за них тех, кто не участвовал в преступлении, но взял преступление на себя…

— Так это бывает? — вырвалось у Анатолия.

— А что? Тебя тоже «женили»?

— Я «вор в законе» — все равно не останусь в вашей треклятой колонии! — закричал Франц.

— Вот ты сказал «вор в законе». А каждый закон зиждется на режиме соблюдения этого закона. Так как же насчет «свободы»? — усмехнулся Иван Игнатьевич. — И кричишь ты только потому, что боишься, как бы твое «братство равных» не стало мстить тебе за то, что ты не соблюдаешь его режима.

— Я ничего не боюсь! — еще больше разозлившись, завизжал Франц. — Я «елочку» себе сделаю.

— Невинные порезы на животе? Ты лучше почаще на свои шрамы, полученные тобой от воров за несоблюдение их режима, поглядывай. Виктор Гюго в своем романе «Человек, который смеется» описал компрочикосов. Они крали и уродовали детей и продавали их в качестве шутов в богатые дома или балаганы.

Рецидивисты хуже компрочикосов. Они оперировали твою душу, привили тебе культ насилия, звериный эгоизм, злобное человеконенавистничество и, что самое подлое, сделали тебя запуганным страхом смерти — рабом. Эх ты, «вор в законе»!

А мы должны помочь тебе избавиться от всей этой мерзости, сделать честным человеком. Ты, конечно, слышал о Макаренко?

— Не знаю никакого Макаренко.

— А ты, Анатолий?

— Слышал, — нехотя ответил Анатолий, — только бросьте эту мораль.

— Однажды, — хладнокровно продолжал Иван Игнатьевич, — в колонии Макаренко один колонист не пожелал идти на работу, а остался в постели. Колонисты потребовали вызвать его на совет воспитанников. Вы знаете, что это такое? В совет входят командиры отделений, представители общественных комиссий, а их не мало: санитарная, культурно-массовая, производственная и другие. Не советую вести себя так, чтобы пришлось предстать перед советом. Есть еще совет отряда. Макаренко решил иначе. Он разрешил колонисту спать днем. Только приказал на день выносить кровать во двор, чтобы все могли его видеть. Реплики подавать не запрещалось. Колонист был упрям. Много дней провел он в этой постели, не проспал — промучился, потому что колонисты были остры на язык, потом не выдержал, сам стал просить работу. Вас я тоже пока не буду заставлять работать и учиться. Только помните: без окончания школы многие хорошие пути вам будут закрыты.

— Мы победили! — объявил Франц, когда они вышли из кабинета.

Анатолий был того же мнения.

И все же было скучно, чертовски тоскливо. Франц и Анатолий ничего не делали и слонялись из угла в угол.

Франц попытался подчинить своему влиянию прежде всего тех колонистов, которые, нарушая режим, курили в строю, но натолкнулся на их сопротивление. Ими уже командовал Василий Люсенков, по кличке «Губернатор», рослый и сильный парень и к тому же рецидивист.

Все в колонии претило Анатолию. Он возненавидел раннее вставание по звонку, заправку постели, проверку по журналу. Он попробовал было остаться в постели, но воспитанники сами «внушили» ему, что подводить отделение, соревнующееся с другим, — не по-товарищески. Это было весьма чувствительное «внушение», и в дальнейшем он не рисковал ссориться с коллективом.

Анатолий исподволь присматривался к воспитанникам из своего отделения: до чего же разный здесь был народ. В отделении было три группы. Самая малочисленная, но зато самая свирепая и крепко сбитая, была группа малолетних преступников — бывших членов шаек и банд. Они уже «запродали» свои души раньше и страшились изменить воровским традициям. Они в каждом подозревали доносчика, который донесет «на волю» ворам об их недостаточном рвении «ворам в законе». Они рассуждали так: «Все равно мы пропащие». «Держись нас». «Ты слово, данное Чуме, не продавай». «Перемучаемся здесь, а когда выйдем, тогда и загуляем». «Выйду, снова банда подберет». И хвалились своими преступлениями.

Самая многочисленная группа состояла из случайных правонарушителей, не имевших в прошлом никаких воровских традиций. Они мучились своим пребыванием в неволе, но подчинялись режиму. О своем прошлом они почти не говорили, а если и говорили, то с сожалением или вообще умалчивали.

И была группа активистов. Их было в три раза больше, чем «воров», и обе группы все время враждовали между собой в борьбе за влияние. Ссоры были часты и вспыхивали по всякому поводу. Нередко случалось, когда игра, обычная игра, кончалась потасовкой. Все они были слишком нервны, слишком издерганны. На многих лицах были преждевременные морщинки, печать тяжелых переживаний. Глаза воспитанников быстро меняли свое выражение, что свойственно молодости, но в минуты одиночества они выражали отчаяние, злобу, а чаще всего печаль. Как-никак приходится жить не на воле, а в четырех высоких каменных стенах, на углах которых вышки с вооруженными стражниками. А перед стенами натянута колючая проволока, перед ней — четырехметровая, усыпанная песком, чтобы оставались следы, полоса. Даже ступеньки в корпусе железные. И все и в коридорах и в комнатах пахнет дезинфекцией. Поневоле начнешь мечтать о вольной жизни. Только каждый мечтает по-своему: один мечтает начать новую, чистую жизнь, а другой — о «разгульной житухе». Днем четыре часа учебы и пять часов работы. Не просто работы. Надо выполнить план. А для этого надо стараться, «вкалывать». И так изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Трудно, очень трудно для разболтанного юнца, особенно если он слабохарактерный.

Но вечером готовили уроки, участвовали в различных кружках, а то и просто «околачивались», проводя время в болтовне. Франц и Анатолий «принципиально» не участвовали в самодеятельности, так как ворам это запрещалось. Демонстративное поведение Красавчика и Мамоны плохо влияло на многих воспитанников отделения, и это раздражало активистов.

— Я вас заставлю учиться! — однажды вечером объявил староста класса, активист Володя — Влоо, как его прозвали.