Кирилл Казанцев - Ненасытные Страница 21

– Выключите камеру! – очнувшись, взвизгнул щеголеватый ведущий, на которого было страшно смотреть.

– Отставить! – багровея, прорычал полковник. – Первый, кто отключит эфир, будет немедленно помещен в камеру с уголовниками!

У него оставалось несколько минут, заговорил быстрее, ведь он должен был вывалить все, что загрузилось в память и доставляло мозгу неудобство. Только избавившись от этого груза, он мог почувствовать себя легче. Он говорил о многомиллионных взятках и откупных, практикуемых в областном и городском управлениях. О пытках, ставших нормой работы. О произволе полиции на городских улицах. О том, что слово «бандит» звучит для граждан вполне прилично, вроде слов «инженер» или «врач», а вот слово «полиция» – это форменные шок и трепет. О преступлениях, в которых погрязли его коллеги. О полной и безоговорочной подотчетности областного парламента областной исполнительной власти в лице вице-губернатора господина Быкасова. О любимом занятии интеллигентного и воспитанного руководителя областной полиции Роговца – заказывать проституток, а потом их пытать и калечить…

Это безобразие, по счастью, прервали – нашелся кто-то смелый, отключил аппаратуру. Но сказанное слово не воробей… В мозгу у Георгия Николаевича что-то со щелчком переключилось. Наступила гробовая тишина. Люди зачарованно смотрели, как по лицу приглашенного гостя растекается бледность, которой позавидовал бы и призрак шотландского замка. Бестолковым Георгий Николаевич не был – все понял и прочувствовал. Живой мертвец поднимался с кресла, спускался с возвышения на негнущихся ногах. Он шел мимо съемочной аппаратуры, мимо осветительных приборов, мимо изумленных и напуганных людей, ощутивших посвященность во что-то тайное и сакральное. Филин вышел из зала, спустился на лифте в вестибюль. Люди смотрели на него с затаенным страхом. Развалилась установка, и упругий, озабоченный задачей человек превратился в никого. Он вышел на улицу, добрел с опущенной головой до тротуара, вяло махнул рукой. Где-то оставил фуражку, да и черт с ней. Остановилась машина с шашечками. Он назвал адрес городского управления. И, естественно, не заметил, как с парковки телецентра отъехал черный джип и пристроился таксисту в хвост.

От телецентра до места работы было два квартала. Он вышел, весь контуженный, безжизненный, поволокся к крыльцу. Деньги не отдал, а таксист побоялся требовать оплату – лучше не связываться с «мертвецами» в полицейской форме. Перевел рычаг и поспешил убраться, пока цел. В управлении еще были люди. Подскочил дежурный, собрался что-то доложить, но Георгий Николаевич вяло отмахнулся, мол, исчезни. Он поволокся в кабинет, расположенный в глубине первого этажа. Прикрыл дверь, включил приглушенное освещение. Со стоном развалился в массивном кресле, давая отдых натруженным ногам. В кабинете было тихо, уютно, сюда не проникали посторонние шумы и неприятности. Почему он не поехал домой? Никто не мог ответить…

Несколько минут он сидел с закрытыми глазами, собираясь с остатками мыслей. Потом открыл глаза и обнаружил, что неприятности проникают и сюда. Бесшумно отворилась дверь, и на пороге возникла кряжистая фигура начальника областной полиции Роговца Владимира Петровича. Тот делал вид, что стесняется. Он был сегодня в штатском. Исподлобья обозрел тяжелые книжные шкафы, внушительный стол из ценной древесной породы, портреты президента и министра внутренних дел в строгих рамочках. Остановился глазами на хозяине кабинета. Тот смотрел на него из кресла со жгучей тоской. Владимир Петрович вздохнул, укоризненно качнул головой и приблизился мягкой походкой. Он придвинул стул и сел напротив, стал разглядывать визави с нескрываемой жалостью. У Владимира Петровича была нормальная, невызывающая внешность. Ничего брутального, лицо без остроконечных выпуклостей, мягкие волосы, зачесанные назад. Но в глубоких глазах поблескивали кубики льда.

– Георгий, в чем дело? – спросил он почти шепотом. – Ты зачем это сделал? Мы чувствовали, что это может плохо кончиться, выслали людей, чтобы они остановили эфир, но ты уже такого натворил…

– Послушай, Владимир, ты же не думаешь, что я это сделал по собственной воле? – захрипел Филин, откидывая голову. – Меня заставили… Ума не приложу, как они это сделали… Затмение нашло, внушили, забрались в мозг, я не знаю…

– Повествуй, Георгий, повествуй, – вкрадчиво говорил Роговец. – Все, что помнишь, все, что думаешь по этому поводу. Я не враг, прошу поверить. Да, собачимся по каждому поводу, но опасность – одна на всех, согласись? Расскажи, и мы придумаем, как минимизировать потери и выбраться из этого дерьма.

Полковник рассказал чистую правду и ничего, кроме правды. Он помнил урывками, бывали прояснения. Помнил о двоих злоумышленниках – мужчине и женщине, как они глумились над ним, как он зажигал в морге, шизея от страха, вызванного введением психоактивного вещества. Чего бы он так испугался – покойников никогда не видел? Он помнил глаза гипнотизера – влажные, засасывающие, но, хоть ты тресни, не помнил его лица. Помнил, как внушение кувалдой вбивалось в голову… Закончив говорить, он с мольбой уставился на собеседника – плевать на Роговца, но сегодня этот полковник был посланцем высших сил…

– Я понимаю, Георгий, понимаю, – обдумав ситуацию, проговорил Роговец. – Ты ни в чем не виноват, любой из нас мог оказаться в схожей ситуации… Черт… – Он раздраженно щелкнул пальцами. – Выходит, и до нас добралась эта раковая опухоль. Могли бы сразу догадаться. Ублюдки сменили тактику – к своим традиционным действиям добавили что-то новенькое… – И он провалился в глухую задумчивость, лишь изредка недовольно морщился и настороженно косился в темные углы.

– Владимир, а как со мной? – решился прояснить ситуацию Филин. – Ведь всем понятно, что это не моя инициатива…

– С тобой?.. – выбрался из задумчивости Роговец. – Ах, с тобой, Георгий… – Лицо полковника очерствело. – Прости, Георгий, – он понизил голос, – но ничего утешительного сообщить не могу. Ты знаешь, что нужно делать в подобных случаях – не мной придумано, и не нам это оспаривать. Таковы правила. Надеюсь, ты все сделаешь сам, не заставишь людей напрягаться и нервничать?

У полковника от страха свело челюсти, застучали зубы.

– Но зачем, Владимир? – лепетал он, сильно заикаясь. – Какой смысл? Я могу просто исчезнуть, оставить вам все, что у меня есть… Меня никто больше не увидит… Ведь бывают исключения из правил, ты подумай…

– Георгий, не заставляй проливать крокодиловы слезы, – пробормотал полковник. – Лично я готов поверить и понять. Лично я, возможно, и оставил бы тебе шанс. Но мое мнение никого не интересует – я всего лишь посланник… сил ада, – пошутил он, – решение принято, оспаривать его бессмысленно. Нам всем очень жаль, не только мне. Давай, коллега. – Он поднялся со стула и похлопал онемевшего от ужаса сослуживца по плечу. – Такова жизнь, мы сами выбрали эту дорожку. Решимости тебе, полковник. Приятно было работать в одном городе, все такое. И постарайся не затягивать, хорошо? Пойми, другого выхода не будет. У тебя есть двадцать минут, их должно хватить. И не звони жене – ни ей, ни тебе от этого легче не станет.

И полковник полиции, ступая, как кот, вышел из кабинета. Георгий Николаевич задыхался от безысходности. Ерунда, такого просто не могло произойти. Он откинул голову, начал восстанавливать дыхание, но все было тщетно. Смерть засасывала полковника в свою прожорливую глотку. Сбежать? Но куда? Окна и дверь перекрыты, там уже ждут несговорчивые парни. Развязать бой? Погибнуть в бою? Ключевое слово все равно – «погибнуть»… Только через пять минут он смог выбраться из кресла и подняться. Постаревший, весь желтушный, с искаженным лицом, словно Гитлер, ковыляющий к своему яду, он добрался до сейфа, открыл его. Прикоснулся к пистолету Макарова и словно под высокое напряжение попал. Но забрал кое-как двумя пальцами, потащился обратно в кресло. Плюхнулся, растекся по мягкой коже. Жирные слезы хлестали из глаз. Не хватало самообладания полковнику полиции. Он оттянул затвор, приставил пистолет к виску… и не смог найти указательным пальцем спусковой крючок. Решил, что нужно выпить. Как он сразу не догадался! Филин бросил пистолет, начал выдвигать трясущимися руками ящики, извлек приземистый сосуд с бурбоном, граненый бокал. Кто же знал, что допивать придется в такой обстановке? Стучали зубы, стучала бутылка о стеклянное ребро. Он выпил залпом, не замечая, что янтарная жидкость струится по подбородку, капает на брюки. Потом наполнил второй бокал, высосал и его. Не помогало. Ничего похожего на опьянение. Мозги не туманились. Он снова кинулся наполнять бокал. Нацедил до половины, кончилась бутылка. Влил в себя, отдышался. Выскользнул бокал из ослабевшей руки, запрыгал по полу, не желая разбиваться. Кто бы одолжил ему мужества? Он схватился за пистолет обеими руками, чтобы уже не выронить, всунул ствол в рот – глубоко, до упора, словно это могло на что-то повлиять. Вытаращил глаза, побагровел, натужился, словно сидел на унитазе – надавил большим пальцем на спусковой крючок.