Татьяна Гармаш-Роффе - Роль грешницы на бис Страница 25

– Цветик! Слышь, а давай ты не будешь жени… замуж выходить! Давай я вырасту и на тебе женюсь!

– На мне нельзя, я твоя сестра. Ты полюбишь другую девушку и женишься.

– А почему я ее полюблю?

– Ну… Все любят кого-нибудь, и ты будешь.

– А когда женятся, то это оттого, что любят один другого?

– Ну да!

– Сильно?

– Сильно.

– Так ты же меня сильно любишь, Цветик, и я тебя сильно люблю! Давай мы с тобой и поженимся!

– Какой же ты еще маленький, господи! Спи лучше.

…Он сидел на скамейке в парке, закрыв глаза, наслаждаясь погожим майским днем. На солнце, хоть и жарком, но еще по-весеннему ласковом, было хорошо и спокойно. Он слышал, как весело покрикивает младший внук, гоняя вокруг лавочки на велосипеде, и уже привычно радовался, что жизнь его так славно, так счастливо изменилась, что больше никуда не надо спешить, ни о чем не надо думать, ничего не опасаться и не принимать трудных решений. Когда-то он был крупным чином в КГБ, когда-то стресс не отпускал его ни днем, ни ночью, подрывая его здоровье, психику и семью. Тогда ему казалось, что это и есть настоящая жизнь, исполненная важности и высокого смысла…

Но оказалось, что настоящая жизнь началась, когда он вышел в отставку. Поначалу он еще не понимал: как это? Никуда не бежать, не быть озабоченным, не раздавать приказы, не получать их сверху, не бояться за карьеру или провал очередной задачи – одним словом, как можно жить без службы? Под перестройку он, как все, дернулся, хотел завести что-то свое – связей еще было много, денег тоже хватало, и он даже успел приумножить капитал на переразделе государственной собственности, и честолюбие еще его подталкивало в спину, чтобы пойти дальше и выше, в политику, к примеру…

Но неожиданно понял, что уже не хочется. Что за время покоя в кругу семьи он привязался к внукам так, как никогда не был привязан к своим детям. Что жена его была всю жизнь прекрасной матерью, а теперь и бабушкой. И только в последнее время он стал понимать, что и супругой она была прекрасной… «Счастье расслабляет», – он эту фразу часто говорил своим подчиненным, когда видел, что кто-то из них не в меру увлекался любовными свиданиями. «Любовь, – говорил он тогда, – все эти шуры-муры недостойны настоящих чекистов. Влюбленный мужчина – слабый мужчина, его можно брать тепленьким. А враг не дремлет, имейте в виду!» – И он многозначительно поднимал указательный палец.

О да, он был прав, счастье расслабляет! Но оказалось, что именно в этом и счастье … И сейчас, при мысли, что он мог прожить всю жизнь, его не изведав, ему становилось плохо и тревожно. Он увлекался женщинами не раз, никогда не позволяя своим чувствам зайти далеко. К жене своей он тоже особой любви – такой вот, романтической, – никогда не испытывал. Наверное, он что-то упустил, потерял безвозвратно в жизни… Но он никогда не жалел ни о том, что было, ни о том, чего не было. И сейчас просто наслаждался тем покоем и радостью, которую ему, уже весьма пожилому человеку, приносила большая семья. Сейчас его точно можно было бы «взять тепленьким», но время «врагов» прошло, и никому он теперь, слава те господи, не нужен…

Внезапно его что-то укусило в щеку. Он одновременно открыл глаза и отмахнулся от невидимого насекомого, затем прикоснулся к месту укуса на щеке. Его палец ощутил кусочек металла, выступавший из кожи. Он не сразу понял, что это такое, и, только почувствовав удушье, вспомнил о сообщениях в газетах… Да только позвать на помощь он уже никого не мог, мышцы горла и гортани были парализованы, да и смысла, если рассудить, не было…

Но рассудить он уже не мог, так как умер через несколько секунд прямо на скамейке.

Шестое убийство прокатилось по газетам, как гром. Фамилия Лискин ни о чем не говорила Кису – этого человека не было на уральских фотографиях, и он не упоминался в сводках информации, полученной им от редакции газеты. Когда-то Лискин занимал крайне высокий пост в КГБ, но уже лет десять как вел мирную жизнь пенсионера, отойдя от всех дел и наслаждаясь внуками и рыбалкой.

Его внук, двенадцатилетний мальчик, катавшийся неподалеку на велосипеде, сумел в общих чертах описать нескольких прохожих, которых он старательно объезжал: женщина с коляской, старик с палкой, парочка в обнимку, еще один мужчина с собакой. Еще какая-то девчонка с мячом под ногами путалась…

Любой из этих крайне бегло описанных прохожих мог оказаться убийцей. Кроме девчонки с мячом, конечно… Но, несмотря на беглость описания, у следствия появилась зацепка: территория перед зданием банка, где был убит Герман Хрупов, была под наблюдением, и они надеялись, что мальчик сумеет опознать кого-то из попавшей в объектив камеры толпы.

Алексей же ринулся к Измайловой. Она его, к счастью, приняла и обещанный список всех мужчин подготовила. Кис немедленно впился глазами в не такой уж короткий столбик фамилий.

– Лискин там есть, – произнесла Алла, – можете не искать.

Кис кивнул, сложил листок и убрал его в карман, задумчиво глядя на актрису.

– Алла Владимировна, если вы до сих пор что-то скрываете от меня, то самое время сейчас…

– Нет, – перебила его Алла.

– Хотелось бы мне вам верить… Хронология убийств совпадает с появлением этих людей на страницах вашего дневника?

Алла покачала головой отрицательно.

Тупик, тупик, тупик. И все же все убитые, все шестеро, – все они связаны между собой только одним: отношениями с Аллой Измайловой. Красоткой и звездой. Кому понадобилось их убивать сегодня и почему? Мужа, который, тронувшись умом на старости лет, мог бы вдруг решить отомстить всем бывшим любовникам актрисы, у нее нет. Если это месть за ее прошлые отношения, то кто? И почему так поздно? Да и вообще, достаточный ли это повод для некой третьей стороны, чтобы спустя много лет, когда Алла ведет жизнь затворницы и скромницы, устраивать разборки и чистки? Какой-то маньяк? Который столько лет выжидал?

Или этому маньяку попал в руки ее дневник? Но тоже – почему сейчас? Почему он не предпринял раньше кражу дневника? Ей-богу, смешно: Алла уже не в том возрасте, в котором вдохновляют маньяков… Или Алексею до сих пор не удалось найти другую связь?

Кис впал в то состояние, которое он называл «запор мысли».

Наткнувшись на фамилию Ларионов в списке актрисы, Кис решил еще разок навестить «Алка-Зельтцера». Алексей пока сам точно не знал, что именно ищет, ему сейчас требовалось максимально окопать актрису со всех сторон, как яблоню, чтобы найти в перевернутой почве сверкающий осколок истины. Ларионов представлялся ему самым подходящим для такой цели собеседником: что-то было в этом большом начальнике и запойном алкоголике симпатичное, разговор с ним шел легко, и знал он много.

Ларионов, похоже, выходить из запоя не собирался. Он находился в том срединном состоянии, когда человек нетрезв, но все же соображает, действуя на автопилоте. «Тем лучше, – подумал Кис. – Легче будет делать прессинг по всему полю».

– А-а, сыщик! Привет. Тебе налить?

Кис отказался, сославшись на службу, и заговорил о новом убийстве, о связи всех убитых с актрисой, о необходимости срочно понять, что же такого было в то время, что теперь некто решил убрать…

Внезапно ему показалось, что Ларионов слушает его с совершенно осмысленным, непьяным взглядом. Но глаза его тут же затуманились алкогольной дымкой, и, словно желая доказать свою нетрезвость, Ларионов проговорил, растягивая слова непослушными губами:

– Да я ж тебе уже сказал: дел не было! Одну бабу любили – вот и все дела. За это, кажись, не убивают?

– Любили взаимно?

– А что ж, по-твоему, насиловал ее, что ли, кто? Она сама могла выбирать, уж поверь мне, с кем ей спать!

– «Спать»?

– Тебя вроде Лешей звать? Так вот: не цепляйся к словам, Леша!

– Ладно. Тогда сам объясни, почему она тебя выбрала. – Кис, памятуя, что в прошлый пьяный разговор с «Алка-Зельтцером» они были на «ты», решил придерживаться и сегодня этого фамильярного обращения.

– Да откуда ж мне знать? Я в нее был влюблен, она это прекрасно видела, но долго меня мурыжила, прежде чем позволила приблизиться к себе. А почему позволила, до сих пор не знаю. Вряд ли она меня любила. Так, снизошла… Может, просто по природе была холодной? Или творчество ей заменило чувства? Роли – любовь?

– Как муж относился к ее похождениям?

– А хрен их разберет, эти актерские семьи… Я всю жизнь был чиновником, хоть и от искусства, – человеком простым, трезвым. Эту семейку не понимал никогда. Я как-то по пьяни ему сказал: «Странный ты парень, Костик, рядом с тобой такая женщина, а ты будто замороженный какой-то… Я бы такую бабу цветами засыпал, на руках носил, не знаю, чего еще… Чего б только не сделал!» Костя посмотрел на меня удивленно… Чтобы ты знал, сыщик, это такой был странный человек: он никогда не улыбался! Никогда! Всегда серьезный такой, вроде даже хмурый или шибко занятый своими мыслями. Пил мало, в компании скучный был – звали его на наши тогдашние тусовки только из-за Аллы. Ну и вообще, из уважения… Он так и сидел, вроде как отбывал из вежливости или как скучающая нянька при играющем ребенке. Так вот, посмотрел он на меня удивленно и говорит: «Ну и делай! Кто тебе мешает?» Я уж и не знал, как понимать. Типа, «подъезжай к ней, раз так нравится, мне все равно»? Или просто: «Хочешь для нее что-то сделать – не стесняйся»? Я тогда уже в Госкино хорошо сидел, ну, начал «делать»: поездочку им во Францию-Италию устроил. Ты не забыл, Леха, чего тогда такая поездочка стоила?