Татьяна Гармаш-Роффе - Роль грешницы на бис Страница 26

– По просьбе Измайловой?

– Она никогда не просила. Просто я близко общался с семьей в то время и был в курсе, какие у них на данном этапе трудности или очередные задачи. И, как мог, помогал их решать. Костя всегда благодарил с таким видом, как будто делал мне одолжение, принимая мою же помощь. В тот раз – эта поездка была моей первой «помощью» – он пригласил меня к ним на салон… Они, знаете, устраивали иногда вечеринки у себя, которые называли по-старинному салонами. Алла пела – ты же знаешь небось по фильмам, как она пела! – другие тоже музицировали, композиторы к ним хаживали и певцы, поэты стихи декламировали, писатели отрывками из новинок радовали… Считалось очень престижным попасть к ним на салон, но мало кому удавалось из функционеров.

– Остальные из жертв там тоже были приняты? – быстро перебил его Кис.

Он снова заметил, что взгляд Ларионова стал осмысленным и совсем не пьяным, но на этот раз предпочел себя не выдавать и следил за собеседником незаметно.

– Да, но в разное время. Лискин, к примеру, появился там тогда, когда я уже практически перестал ходить к ним. А Иголкин, Хрупов и Пенкин – они, наоборот, еще до меня там в завсегдатаях были. И при мне хаживали, но уже редко…

– Сергеевский действительно был так талантлив? Сейчас, глядя старые фильмы, особенно и непонятно, что в них такого…

– Так ведь и в искусстве дорога ложка к обеду! Это, сыщик, что-то вроде диалога, растянутого во времени. Один произносит свою реплику – кино там, книгу или картину, – потом приходит новый талант и отвечает ему, произносит свою реплику, потом третий отвечает на сказанное раньше, уводя искусство еще дальше… Каждая реплика, то есть каждый новый факт искусства, в свое время звучит свежо, и ново, и талантливо. Спустя пару десятков лет, оборачиваясь назад, необразованный зритель может увидеть только банальности, но это они после стали банальностями, а тогда были новым словом!.. Костик был действительно талантлив. Причем он сумел в условиях цензуры коммуняков и разного рода запретов протащить в свое кино новые формы и высказать новые мысли… В некотором роде его фильмы были «бархатной революцией»… У него было чутье на то, что пройдет, а что нет. И он всегда дерзил, но на грани. Начальство его любило, считая честным, но все-таки достаточно безопасным…

– Как вы расстались с Измайловой? Кто положил конец отношениям? Она тебе дала отставку? Или ты сам ее бросил?

Ларионов отметил паузой и эти вопросы.

– Мои отношения с Аллой однажды закончились, – осторожно начал он, словно взвешивая каждое слово, – как заканчивается любая бурная любовь, исчерпав запасы страсти… В каком-то смысле я любил ее и потом, всегда, и даже сейчас что-то такое осталось… Это необыкновенная женщина, сыщик. И не просто женщина, а и личность необыкновенная. Ты не поймешь, простой ты слишком… Да и я сам толком не понимаю, что в ней такого грандиозного. Но оно есть. Алла – очень сильная личность, очень. Таких, как она, не забывают… Моя страсть утихла, превратившись в иную, тихую любовь, которая уже не мешает другой жизни, делам, работе, семье. Мы стали встречаться все реже, потом просто остались друзьями, если можно так выразиться, – Алла была человеком, никогда не открывавшим свою душу, а какая дружба без этого? Постепенно жизнь нас развела… Как она сейчас? Как выглядит?

Алексей, бросив на Ларионова короткий взгляд, окончательно убедился, что тот был совершенно трезв: увлекшись воспоминаниями, он слегка подзабыл, что зачем-то собирался прикинуться запойным пьяницей. Скорее всего, и даже наверняка, он действительно частенько впадал в запои. Но в данный момент он был трезв как стеклышко. Зачем ему понадобился этот цирк, интересно?

Кис спрятал свой наблюдающий взгляд и заверил, что Алла Измайлова выглядит отлично, поспешно расписался в самых лучших впечатлениях и вставил интересующий его вопрос:

– А тебе никогда не приходило в голову, что Измайлова приблизила тебя к себе ради тех благ, которыми ты мог ее осыпать?

– Я любил ее, – упрямо повторил Олег Ларионов. – И был счастлив, что она допустила меня к себе. И мне до фени, почему.

Он, казалось, вдруг вспомнил о намерении произвести впечатление человека в запое и снова заговорил в тягуче-непослушной манере алкаша, а во взгляд подпустил хмельную дымку.

У Алексея возникло чувство, что ему необходимо что-то уточнить – что-то туманное, но существенное, что было за словами его собеседника… Но он никак не мог понять, что именно.

– Слушай, Олег. – Кис решил подыграть Ларионову и, якобы не сомневаясь в его нетрезвости, попереть напролом: – А тебе чего, все равно было, любила ли тебя женщина? Главное – отдавалась, так, что ли? Я чего-то тут не понимаю. Если ты просто спать с ней хотел – тогда другое дело. А коль скоро любил – то так не пойдет. Не сходится. Когда любят, то взаимность не до фени. Ты тут чего-то не так рассказываешь. Ну-ка колись!

Ларионов некоторое время смотрел на него с искренним удивлением.

– Если баба, о которой ты каждую ночь грезишь, в один прекрасный день тебе сама в руки прыгает, ты чего, разбираться будешь? – выдал он наконец. – Счастлив я был, и все тут. Без всяких «почему»! Да ты не понял, сыщик: каждый мужик в ее орбите хотел ее завоевать. От этой женщины исходил невероятный шарм. Она была блистательна. Все почли бы за честь сблизиться с ней – это льстило, это обвораживало…

– Так ты почел за честь?

– А ты чего на меня взъелся-то? Почел, и что? Мораль мне будешь читать?

– Да ни боже мой, – сказал Кис, вставая, чтобы показать собеседнику, что разговор окончен. – Каждому свое. Я, к примеру, продажных баб не люблю.

– Эй, ты поосторожней, детектив! – Ларионов тоже вскочил со своего стула. – Так и в морду можно схлопотать! Алла никогда не была продажной! Она была королевой. А королевы не продаются. Им поклоняются и потому несут дары!..

– Да разве же я против? Ты мне скажи лучше: она хоть кого-нибудь любила, твоя королева? Тебя – нет, сам сказал. Может, мужа, которому изменяла всю жизнь? Или кого из своих многочисленных любовников?

– Не знаю, – мрачно буркнул Ларионов. – Не интересовался.

– А другие ее поклонники-любовники тоже покровительствовали ей, надо думать? В меценаты все заделались? И она никому из них не отказывала?

– Плевать мне на других. Я любил Аллу! Ты ничего не просек в ней, тупой ты, сыщик… Это человек, ясно? Таких еще поискать… Она была со мной – и это самый лучший кусок моей жизни, понял? – Ларионов шел за детективом в прихожую, так как последний явно намеревался положить конец разговору.

– Слушай, Олег, сюда: мне по барабану подробности, как ты любил и как ты спал, – сказал Кис уже у дверей. – Я просто удивился, что ты в ответ на любовь принял согласие спать с тобой. И этим удовлетворился. Ну и все.

– Да ты вообще – ты что знаешь о любви-то? Ты чего это меня учить взялся?

– Уж куда мне – учить… Больно загадочная вещь любовь. Только я себя уважаю. Мне в обмен на душу душа нужна. А спать – это в обмен на спать. Вот и все.

– Ты ничего не понимаешь, – уязвленно заявил Ларионов, придерживая дверь. – Вот и плетешь. Когда богиня снисходит до тебя, вопросов себе не задаешь!

– Наверное, мне не повезло. Я не влюблялся в богинь. Мне больше по нраву грешницы, – заявил Алексей и отцепил Ларионова от двери. – А вообще – каждому свое. Чего спорить-то?

Кису удалось преодолеть дверь, но, когда он уже оказался на лестничной площадке, его настиг новый вопрос Ларионова:

– Если она согласилась быть со мной, так, наверное, неспроста?

– Это уж точно, – равнодушно пожал он плечами, – неспроста. А ты зачем пьяным-то прикидываешься, Олег? – не меняя тона, задал он вопрос, ради которого и затеял всю эту провакационную беседу.

Ларионов, казалось, оторопел и молча уставился на детектива.

– Ты чего, сыщик? Тебя какая муха укусила? Принял бы с мое, я бы на тебя посмотрел… Ты вообще чего от меня хочешь? Чего ты ко мне привязался? Чего доказывать явился?

– Ничего, Олег, – ответил Алексей, следя за индикатором продвижения лифта по этажам. – Только понять хочу. Так ты, значит, не прикидываешься пьяным? Обычно пьяные заверяют изо всех сил, что совершенно трезвы. А ты, интересное дело, наоборот. Рассказал бы, зачем?

Ларионов молчал.

– А я тебе скажу, зачем, Олежка, – продолжал Кис, не поворачивая головы, по-прежнему глядя на индикатор лифта.

Ларионов стоял в проеме своей двери, выжидающе глядя на профиль Алексея. Но даже не видя лица собеседника, Кис уловил, как напряглись его мышцы.

– Ты боишься, – продолжал он все так же ровно. – Боишься, что тебе тоже игла отравленная достанется… Ты что-то знаешь или о чем-то догадываешься и потому подозреваешь, что ты тоже в списке. Вот и затаился дома под видом запоя…

Теперь Кис повернул голову и посмотрел на Ларионова. Тот больше не пытался изобразить пьяного, его взгляд был абсолютно осмыслен, напряжен и несколько испуган. Но он ничего не ответил, только отвел глаза и уставился на индикатор: лифт наконец пошел на вызов Киса.