Валерий Барабашов - Золотая паутина Страница 28

— Валентина Васильевна, нам лучше сохранить наши отношения, — Гонтарь нисколько не повысил голоса, и во взгляде его ничего не изменилось — та же ласка и расположенность. — На «ты» мы с вами не переходили, а я все же постарше вас… Гм. Мне это мешает, честное слово! Я привык с людьми договариваться культурно, решать все миром, согласием, а ваш довольно упрямый характер… Ну да ладно, не будем углубляться, у каждого из нас есть свои недостатки. Давайте вернемся к делу. Да вы сядьте, сядьте. И вообще, чайку бы, а? Посидим, как говорится, рядком, поговорим ладком.

— В другой раз! — отрезала Валентина.

— Ну, в другой так в другой, — не стал настаивать Гонтарь. — Со временем. Когда вы успокоитесь и поймете, что я вам с Анатолием и Сапрыкиным желаю добра. Вам с нами легче будет, поймите! За грубость — вынужденную, я это хочу подчеркнуть! — Гонтарь поднял палец вверх, — я извиняюсь от всех нас. Но вы сами виноваты.

— Ага, виноваты! — Долматова дернула плечами. — Вошли в дом, стали бить мужа, требовать золото… Виноваты!… Да за такую вину знаете что бывает!…

«Ничего, ничего, — рассуждал Гонтарь сам с собой. — Пар из нее выходит, а женщина она разумная. Я даю ей время обдумать ситуацию, и она ее обдумывает. А муж ей, конечно, тюха достался. Другой бы или тогда, в лесу, промолчал, пли теперь скулить по-щенячьи не стал. Ну да это их дело, разберутся».

Спросив разрешения закурить, Гонтарь продолжал медленное словесное наступление:

— Валюта, я вас хорошо понимаю и еще раз прошу прощения. Но не стоит помнить обиды, они мешают человеческому общению. Даже более того. Конфронтация мешает, очень мешает. А нам нужно искать выход.

— Да при чем тут вы?! — изумилась Долматова. — Я должна выход искать, а не «мы»!

— Нет, Валюша, вы ошибаетесь. Тайна, если ее знают двое, — он обвел глазами безмолвствующих своих парней, — уже не тайна. Вы не сможете отрицать этого доказательства, — он подбросил на ладони «сигареты», — а мы тоже теперь причастны… Гм. Так что н выход будем искать вместе. Предложение такое: паши тридцать процентов с каждого слитка. А у вас никаких забот с поиском покупателей. Ну, и меры безопасности за нами. Об этом мы уже говорили.

«Тебе дай, Битюцкому дай, еще кто-нибудь заявится, — раздумывала Валентина. — Ползавода на вас, паразитов, утащить надо. Да Семен как узнает, прибьет! Ты что, скажет, целую свору в свой дом привела. Только-только от милиции дух перевели, теперь эти… С другой стороны, карты перед Михаилом Борисовичем — чтоб ему в аду на самой горячей сковородке вертеться! — раскрыты, держит он нас с Анатолием и Семеном за самое яблочко. Совсем маленький звоночек в органы… А звоночек этот может Битюцкого и миновать, как еще повернется дело… Третью часть, конечно, жалко, она бы и самим, эта третья часть, не помешала, но где гарантия, что Анатолий не вляпается при продаже «сигарет» и в следующий раз? Да, чего доброго, и похуже. Согласиться, что ли? И в самом деле, на простых грабителей компания эта не похожа. Жулики, конечно, вымогатели, но и дело предлагают…»

— Тридцать процентов — это грабеж среди бела дня, — сказала Валентина. — И откуда я буду знать цену, по которой вы станете сбывать наше золото?

«Ты действительно не будешь знать, — мысленно ответил ей Гонтарь. — Наше дело заполучить тебя с твоими слитками добровольно, а уж там…»

— Вы разве все еще сомневаетесь в нашей порядочности, Валюша? — Гонтарь скорчил обиженную мину. — Свои семьдесят процентов вы будете иметь, контролировать это легко. А ниже тридцати в свою пользу — я не согласен: сбыт — дело не менее рисковое, чем… — он сморщил лоб. — Ну, чем вам, на заводе.

Валентина глянула на Анатолия: ну что сидишь букой? Скажи что-нибудь! Рябченко, одетый в зеленую форменную рубашку, лишь повел плечом — делай как знаешь. Главное, пусть они отсюда убираются поскорее.

— Вот что, Михаил Борисович, — голос Долматовой окреп, заметно ожесточился. — Охотники до наших слитков и другие есть…

— Интересно, — вставил Гонтарь, прищуренные его глаза насторожились.

— Тому отдай третью часть, вам… Жирно будет. Нам самим ничего не остается.

— А кто же этот «охотник», Валюша? — Гонтарь строгим взглядом велел Бобу: слушай, мол, и мотай на ус. Но тот и так был весь внимание.

— Битюцкий. Может, слышали эту фамилию?

Гонтарь заметно изменился в лице, но больше себя ничем не выдал и тут же «проиграл» в голове ситуацию: «Пугает баба своим знакомством с начальником БХСС? Или в самом деле он запустил сюда коготок? В таком случае, надо помочь ему погрузиться по локоток. Ага. Интересно».

— Фамилия эта известная, Валюша. Как же! А вот лично не доводилось встречаться, нет.

— Вот и встретитесь. Потолкуйте, — твердо сказала Валентина, — а потом решим вопрос о процентах. И слитки потом.

Сгребла «сигареты» со стола, сунула в карман халата, встала. Хватит, мол, ребята, воду в ступе толочь. Поговорили.

Проводила всех до ворот, заперла их на засов, постояла на крыльцо, послушала, как отъехала машина новых «друзей». Потом вернулась в дом, брезгливо понюхала прокуренный воздух, оставленный чужими людьми, подошла к дивану, на котором, свесив голову, сидел Анатолий, и, коротко размахнувшись, влепила ему пощечину.

— За трусость тебе! — пояснила срывающимся голосом. И заплакала.

На следующий день, в воскресенье, Валентина и Анатолий отправились с визитом к Сапрыкину. Конечно, Долматова могла снова позвонить Семену по телефону, встретиться с ним на заводе, поговорить, но дело было неотложное, да и частые их свидания могли привлечь внимание. А тут воскресная поездка за город, до Даниловки километров десять, места вокруг поселка грибные, многие горожане ездят сюда на выходные дни.

«Жигули» бесшумно и быстро несли их по гладкому серому шоссе. Придонск виднелся еще в зеркале заднего вида — заводские трубы, дым, белые корпуса домов, а по обе стороны машины уже мелькали рыжие стволы сосен, придорожный кустарник да встречные машины. Воздух в открытые окна врывался свежий, лесной, это резко, контрастно ощущалось после города, и Валентина, откинувшись на сиденье, вдыхала его полной грудью. Сидела она сзади: не любила пристегиваться ремнем безопасности на переднем сиденье, здесь чувствуешь себя свободным, да и ехать более комфортно. Анатолий вел «Жигули» аккуратно, умело, зря не рисковал при обгонах, она всегда чувствовала себя с ним спокойно. Права водителя он получал в армии, армейская выучка сказывалась — шофером Рябченко был дисциплинированным.

«Вот еще посмелее бы ты у меня, прапорщик, был», — подумала Валентина с прорвавшейся вдруг неприязнью и сама удивилась этому — раньше за собой такого не замечала. Но она загасила это новое по отношению к мужу чувство, решила, что мысли такие пришли к ней лишь после вчерашнего разговора с Михаилом Борисовичем и его командой и что особо винить Анатолия она не вцраве. Семен тоже привел за собой «хвоста», милицию, — значит, они оба что-то не предусмотрели, о чем-то не подумали своевременно и теперь расплачиваются. Ясно, что бдительность их притупилась, что они «наследили». Был бы Криу-шин…

Подумав об Эдьке, Валентина невольно вздохнула, тут же увидела а зеркале глаза Анатолия. Он молча спрашивал ее: о чем думаешь, что переживаешь? Но говорить Валентине было нечего да и незачем. Откровенничать с мужем о Криушине? С его-то ревностью! А вспомнить о том, что Эдька был не только хорошим любовником, но, главное, надежным и изворотливым компаньоном, повод есть. С ним бы они не вляпались, с ним бы они тихонько процветали по-прежнему.

Валентина мысленно перенеслась в середину восьмидесятых годов, когда их «фирма» сделала первые шаги.

Она с год, наверное, работала уже заведующей заводским изолятором брака. Из мастеров ушла — хлопотно больно, нервно. И все ругают: начальники — за план, рабочие — за низкие заработки. Ну их всех, в ЗИБе спокойно. Должность эту присмотрела она себе сама, слышала, что не каждого туда поставят: большие материальные ценности, золото, большая ответственность. Бывшая начальница ЗИБа ушла на пенсию, искали надежного, проверенного человека, члена партии. Долматова подошла по всем, как говорится, параметрам, то есть анкетным данным, приняла изолятор. И первый год работы на новом месте прошел у нее в строгости: сама даже и думать о чем-то таком не смела и те, кто был рядом с нею, вели себя так же. По заводу прошел слух: мол, Долматова — кремень-баба, честнее ее во всем городе не сыскать, с таких пример надо брать. Репутация эта за ней закрепилась, на заводской Доске почета появилась фотография. И жила бы она, наверное, в почете и славе по сей день. Если бы не появился Криушин.

А появился он вроде бы случайно. Был электриком, захаживал по специальному допуску и в их изолятор, иногда они, женщины, и сами звали его на помощь: то лампочка перегорит, то сигнализация откажет. Скоро Криушин стал у них своим человеком.