Татьяна Степанова - Душа-потемки Страница 31

– Гроза идет, – сказал Марк.

– Да, гроза.

И гроза пришла, обрушилась на город, едва лишь они уселись за столик, освещенный свечой на летней веранде ресторана в Нескучном саду. Катя отметила, что Марк выбрал очень известный ресторан. И обстановка вокруг – соответствующая. Только вот гроза, ливень. На крышу обрушился целый водопад, сразу посвежело. Пламя свечи заплясало, отбрасывая тени, и официант накрыл свечу прозрачным колпаком.

– Вот писали же люди: «Буря мглою небо кроет…» – Марк вздохнул, – так легко и ловко, без всякого напряга. «Выпьем с горя, где же кружка». – Он смотрел, прищурясь, как официант откупоривает бутылку белого французского вина и наполняет бокалы. – А тут порой сидишь-сидишь, выжимаешь из себя по капле, и такая туфта… Полнейшая туфта.

– Проще надо к этому подходить, легче, а может, наоборот, сложнее. И потом еще есть такая штука, как талант. «Где дождь, где сад, не различить… Весь сад в дожде, весь дождь в саду, погибнут дождь и сад друг в друге…» – Катя смотрела на потоп в Нескучном.

– Класс, сама сейчас придумала?

– Это Ахмадулиной стихи.

– Чувствуется, что женские. – Марк оперся подбородком на крупные кисти, облокотившись о стол. – Ты и сама классная. Правда. Я и не думал, что такие, как ты, в ментов… ну там, у вас в конторе служат.

– Марк, а ты чем вообще занимаешься? – Катя решила отбросить церемонное «вы».

– Так, ничем серьезным. Беседую с людьми. Иногда два-три пальца оторву. Иногда башку… Разные люди, разные ситуации… Что, не похоже? Чему улыбаешься?

– Хвастаешь. Перебор.

– Стихи пишу… для собственного удовольствия исключительно. Вот бы книжку написать… и всю правду там… Чтоб прочли и сказали: этот вот не лжет, так оно все…

– Что все?

– Жизнь.

– Жизнь… У вас в универмаге женщину убили. Тебе что об этом известно?

– Начинается! Ну, начинается… вот что значит приглашать мента… милиционершу на свидание. И что вы за люди такие?

– Марк, ты мне обещал, – Катя состроила томную гримаску. Неизвестно отчего, но ей ужасно хотелось кокетничать с этим в общем-то странным типом… гангстером. – Марк, ты обещал мне там… когда так самоотверженно пришел мне на помощь в лифте.

– Да ничего мне не известно. Бабу пришили… я-то тут при чем? Это уж вы разбирайтесь, кто и почему.

– Но ведь это не первое убийство в универмаге. Давно… очень давно что-то ведь случилось подобное, и ты это знаешь, сам сказал.

– Я только слышал ту историю от босса.

– От Шеина?

– Да, и знакомая у него есть, Ольга Аркадьевна по фамилии Краузе, она директрисой «Замоскворецкого» была четверть века, а сейчас богатая гагара с Рублевки, старуха уже, но все еще взбрыкивает, молодится. Так вот они как-то при мне вспоминали. Это в тот самый день случилось, когда в Москве в 80-м Высоцкого хоронили. Вот поэт был, вот мужик, второго такого не…

– Марк, подожди. Ты сказал Ольга Краузе, а у вас некий Краузе Иннокентий служит.

– Да, сынок ее. Малахольный. Сорок с лишним лет мужику, а все как пацан за материнскую юбку цепляется. Не уважаю таких.

– А сам ты…

– А я тогда еще под стол пешком ходил. Да там хрень какая-то случилась. Несколько трупов, кто-то здорово позабавился… псих какой-то. Олька Краузе говорила, что после этого случая весь персонал несколько недель валерьянкой отпаивали. А дело зажали.

– Как зажали?

– Ну хода не дали, велели всем молчать. Там и расследования, кажется, никакого не велось, по крайней мере, Олька Краузе так говорит. Тебе-то что до всего этого?

– Как что? Получается, это уже четвертое убийство в одном месте, если считать три прошлых. Разрыв во времени огромный, а детали…

– Что детали?

– Ничего, – Катя тут же оборвала себя: молчи, это служебная тайна, а он гангстер, его вместе с его хозяином Шеиным (который, кстати, по возрасту на того самого маньяка из прошлого тянет) самих подозревать можно.

– Все, скучно, надоело про это, – Марк подлил ей еще вина. – Теперь я спрашиваю. Помочь не могла бы мне?

– В чем? – Катя лихорадочно думала, как ей дальше строить этот «допрос».

– Ну, прочитать, совет дать… не править писанину мою, конечно, но… просто прочитать и подсказать – пойдет или нет, годится или лажа полная. Ты вроде в этом разбираешься, как я погляжу. И вообще, приятно было бы продолжить знакомство.

– Я же, по твоему выражению, в ментовке работаю.

– А все равно. Случаются такие моменты в жизни мужчины, когда на все стоит махнуть рукой. Как считаешь?

– Безумье и благоразумье…

– Что?

– Безумье и благоразумье, позор и честь. Все, что наводит на раздумье, все слишком есть. Во мне – все каторжные страсти свились в одну. Так в волосах моих все масти ведут войну. Лгу от того, что по кладбищам трава растет, лгу от того, что по кладбищам метель метет, от скрипки, от автомобиля – шелков, огня… От пытки, что не все любили одну меня! От нежного боа на шее… И как могу не лгать – раз голос мой нежнее, когда я лгу…

Марк смотрел на нее сквозь пламя свечи.

– Похоже… Точно похоже, твой портрет, копия… И это не ты сочинила, скажешь?

– Это Марины Цветаевой стихи. Никто такие больше не сочинит, Марк. Да это и не нужно – подражать. Надо что-то свое.

– А, наверное, все брошу к черту! Сейчас вот хотел тебе свои прочитать. А послушал… И даже позориться не стану. Магнолия на Приморском бульваре… Это в Одессе. Бывала в Одессе?

– Несколько раз, правда, давно.

– Теплый город, душевный. Я там отдыхаю. Правда, загадили его сверх меры…

– Москву вон тоже всю перекроили. Я слышала, что и ваш универмаг твой хозяин хотел перестроить, – Катя осторожно направляла «допрос» в нужное русло. Лирика лирикой, а дело – делом… Зачем же еще она сюда приехала, в этот дорогой ресторан в Нескучном!

– Опять начинается! Вопросы! Ты что, следователь, в самом деле?

– Мне холодно, Марк, – ответила Катя невпопад и очень капризно. – Дождь, гроза…

Он вздохнул, встал – такой высокий, длинный, снял свой щегольской пиджак и бережно укутал Катины голые плечи, на секунду задержался, вдыхая аромат ее духов.

– Прости, но в вашем универмаге все как-то странно себя ведут, – Катя решила переходить к самому главному.

– Кто все?

– Персонал. Продавщицы, например.

– Бабье!

– Они чем-то напуганы.

– Сама же говоришь – человека убили.

– Это не только с убийством связано, так мне показалось.

Марк пожал плечами.

– Я туда не так часто наезжаю, чтобы с настроениями персонала разбираться. Работают и работают.

– Жильцы окрестных домов жаловались… Там по ночам что-то происходит странное в здании.

– Привидения, что ли, мерещатся?

Он сам произнес это слово.

– А что еще рассказывала знакомая твоего Шеина, эта Ольга Аркадьевна Краузе?

– Ну что… тогда Олимпиада в Москве в самом разгаре, а у них в центральном магазине такое. Утром ментов со всей Москвы нагнали, КГБ приехало. Ее как директрису раз пять вызывали по разным инстанциям, и везде одно – чтобы никаких пересудов, никакой информации, мол, дойдет до иностранных журналистов, которые Олимпийские игры в Москве освещают, такой скандалище грянет… Мы-то тогда все хвалились, что в развитом социализме живем, что преступности у нас нет, а тут три трупа, зверски изуродованных, за одну ночь. Она говорила, одну – то ли кассиршу, то ли уборщицу нашли…

– Я знаю, как и эту новую жертву, на кровати, – перебила Катя.

– На прилавке не хочешь? В отделе «Тысяча мелочей», у нее все лицо иголками и булавками было утыкано.

Катя вздрогнула: об этом Гущин не упоминал. Интересно, знает он про такие вот подробности?

– А Краузе не называла никаких фамилий? Может, она кого-то подозревала тогда? Она ведь знала всех, кто работал в универмаге? Понимаешь, этот убийца… ну, нынешний, и тот, прошлый… если только это не одно лицо… Они как-то сумели выбраться из наглухо закрытого, запечатанного здания, и охрана не среагировала. Ну, положим, тогда все эти датчики вневедомственной далеки от совершенства были, но сейчас-то там у вас сигнализация, наверное, самая современная?

– Нормальная сигнализация. Все, баста. Эту тему закрываем. Слышишь музыку? – Он поднялся.

В зале ресторана играл ансамбль.

– Все, танцуем медляк, – Марк подал ей руку. – Прошу, пани Катарина.

В зал они не пошли, а танцевали на летней веранде среди свечей-светляков, накрытых стеклянными колпаками, среди вздувавшихся от ветра занавесей, практически одни.

Где дождь, где сад – не различить…

– Надо же, как бьется, – Марк снова взял Катину ладонь и приложил слева к груди. – Редко со мной такое, практически никогда.

– Почитай свои стихи, – попросила Катя.

– Дрянь они.

– Все равно.

– Здесь и сейчас?

– Ага, – Катя положила в танце руки ему на плечи и заглянула в лицо.

– Ладно, – выражение его глаз изменилось, что-то дрогнуло там. – Сейчас… Погубила меня… да… погубила меня, братцы, раскрасавица-жена… Напоила меня, ведьма, хмельным зельем допьяна. И брожу я вместе с бесом, с ним, лукавым, сам не свой, по ухабистой и пыльной по московской мостовой. Задарю ее шелками, в ноги кину жемчуга. Только пусть она, голубка, приласкает дурака…