Татьяна Гармаш-Роффе - Роль грешницы на бис Страница 32

Валера и нынче работал таксистом, у Киса имелся телефон его таксопарка, и довольно быстро ему удалось уговорить диспетчершу, чтобы по его вызову прислали именно шофера Мерсеньева – «уж больно хороший шофер, такой профессионал, просто вот с другими по Москве и ездить страшно, а с Мерсеньевым как у Христа за пазухой»…

Спустя еще сорок минут Алексей лицезрел Валеру Мерсеньева. Крепкий здоровяк, благодушный на вид, с лицом приятным и весьма довольным жизнью, таксист разочаровал детектива с первого взгляда: не тянул этот добрый молодец лет пятидесяти на психа, сдвинувшегося на маниакальной идее мести. Впрочем, у психопатов внешность бывает обманчива, попытался утешить сам себя Кис, садясь к Мерсеньеву в машину.

Ага, вот это уже интересно! Прямо над головой шофера, на обратной стороне солнцезащитного щитка, были наклеены веером штук шесть фотографий Аллы Измайловой из разных фильмов. Себе на память? Пассажирам на развлечение? Демонстрация? Провокация? Сантименты?

А вот мы сейчас это и узнаем, решил Кис и как бы между прочим поинтересовался, кивнув на фотографии:

– Поклонник таланта?

– Красотка, а?

– Роскошная женщина. И актриса хорошая. Я люблю фильмы с ней, всегда смотрю, когда по телику идут…

Валерий довольно улыбнулся и искоса глянул на детектива.

– Это мне на память от нее, – сказал он небрежно.

Кис понял, что Валерий провоцирует его на дальнейшие расспросы, и немедленно поддержал игру:

– С автографами, что ли?

– Еще с какими! – интриговал Мерсеньев.

Кис все понял. Игру можно было и не продолжать, дело ясное: бывший романтический влюбленный теперь продает историю своей любви пассажирам такси за повышенные чаевые…

– Можно почитать? – простодушно спросил Алексей, протягивая руку к щитку.

– Да нет, я не те автографы имел в виду…

– А какие ж? – исправно удивился детектив.

Валера вздохнул, помолчал, скосил глаза на пассажира и затем произнес, чуть понизив голос:

– Вы, я смотрю, человек солидный… Так и быть, вам скажу, доверю секрет моей жизни! Любовь у меня с ней была, вот что! – сообщил Валера, не в силах скрыть торжествующие нотки в голосе.

Кис изобразил приличествующее моменту удивление, смешанное с восхищением, и дальше все само понеслось явно по привычной, хорошо наезженной колее: и как она его любила, и как он моложе был, да однажды он, молодой-такой-красивый, ее бросил, – старая она стала. И как она в ногах валялась, остаться умоляла, богатства несметные сулила, а он ушел, гордый: не будет же он бабу за деньги трахать, правильно? Валера искал у пассажира одобрения и восхищения благородством и героизмом, с которым он не продался знаменитой актрисе, несмотря ни на какие соблазны!

Кис неожиданно попросил затормозить, расплатился с таксистом Валерой и быстро покинул его, не дослушав до конца историю Валериной любви в его интерпретации.

Здесь ловить было нечего, с омерзением думал Кис, Валера Мерсеньев превратил свою давнюю любовь, из-за которой отсидел, из-за которой кончал жизнь самоубийством, из-за которой покушался на актрису и несколько лет пил по-черному, в товар, в рекламный буклет, прилагавшийся к его такси… Этот человек не мог быть сегодняшним мстителем: он так сжился со своей версией, в которой он бросил постаревшую красавицу-актрису, что уже и сам в это верил….

Пустой билет вытащил детектив. И к тому же дурно пахнущий.

Ох, как не хотелось ему рассказывать Измайловой о Мерсеньеве, но черт его дернул пообещать заехать к ней после встречи с ее бывшим возлюбленным! Ох, как она тогда посмотрела на детектива, каким невыразимым взглядом! Улыбка высокомерного презрения чуть тронула ее губы, но в голосе слышалось волнение:

– Вы сумеете заехать ко мне после встречи?

И Алла просительно заглянула детективу в глаза…

Разве мог он отказать? Никак нет. И вот теперь проклинал свою доброту, тщетно ища и не находя слова, в которых можно рассказать историю человеческого ничтожества… Если Валера и мстил за пережитое когда-то унижение, то очень хитроумно: ничего более изощренного и гадкого, чем пустить имя Измайловой и ее любовь на продажу, и придумать нельзя.

– Не волнуйтесь, Алла Владимировна, это не он. – Кис изо всех сил надеялся, что этой информацией можно будет ограничиться и вопросов не последует.

Алла странно смотрела на него – трудно было понять, испытывает ли она облегчение или, напротив, разочарование при этом известии.

– Я, собственно, не волнуюсь… Как он? Поживает, я имею в виду…

– Выглядит вполне довольным жизнью.

– А как вы узнали?.. Как вы вычислили, что это не он?

– У него алиби на время преступлений, – соврал Кис. Не рассказывать же Алле их диалог с таксистом!

– А, да, конечно же, алиби… Значит, жизнь его вполне устроилась?

Алексей видел, что больше всего ей хотелось спросить: он меня вспоминал? Что говорил? Но именно этих вопросов он желал избежать.

– Я рада за него, – вздохнула Алла. – В конце концов, знаете, я всегда чувствовала себя немного виноватой перед ним. Я разочаровалась в нем, увидев однажды, что его тщеславие играет далеко не последнюю роль в любви ко мне… Но это ведь не его вина была, что я очаровалась … Любовь такая странная болезнь, при которой мы начинаем выдумывать себе объект приложения наших чувств… Вы не находите? Как будто это сила, существующая сама по себе, вселяющаяся в вас, как бес, и требующая выхода… И тогда первый, кто вам покажется взглядом чуть честнее, а словом чуть умнее, становится объектом приложения этой безумной энергии, которая подчиняет себе все ваше существование… И все то, чего вы не нашли или чего на деле нет в этом объекте, ваше воображение услужливо допишет, дорисует, чтобы создать совершенный портрет совершенного существа под названием «любимый»… Или «любимая». Понимаете ли вы меня, Алексей?

Кис кивнул.

– И, приходя в еще больший восторг от совершенства сочиненного портрета, мы любим его еще больше, а любя еще больше, еще больше сочиняем… – добавил он.

– Вы умница. – Алла посмотрела на него с признательностью. – И мы ставим своего героя на пьедестал, мы ему поклоняемся; но однажды, когда мы открываем глаза, мы его…

– Свергаем, – подхватил Кис. – А он, бедолага, не понимает за что.

– Потому что на самом деле он, ни в чем не повинный, платит за наше обольщение и наше же разочарование… Оттого-то я чувствовала себя виноватой перед Валерой… Мне бы хотелось узнать, простил ли он меня?

– У него ваши фотографии в машине, – уступил ей немного Кис, выдав клочочек информации.

Но клочочек оказался крючочком, на котором детектив очень быстро затрепыхался. Алла сверкнула глазами:

– И как же он их комментирует? Вы ведь наверняка задали ему вопрос, не так ли? Вы ему представились как детектив?

– Нет, я вызвал его такси, как обыкновенный пассажир… – Алексей умолк, не зная, что еще сказать. И эта пауза его и погубила. Когда он нашелся наконец: «Валера объяснил, что он ваш поклонник», – Алла ему уже не верила.

– Он вам рассказал все, – медленно проговорила она, – не правда ли? Что у него была со мной связь, да? Он хвастался? Для этого и фотографии в машине выставил, чтобы пассажиры любопытствовали, верно?

Кис молчал. Ей уже не нужен был его ответ. Алла все поняла сама. И поняла с абсолютной точностью.

– Не надо, не отвечайте, я уже вижу всю сцену… Он наверняка представил вам, пассажиру то есть, эту историю в максимально выгодном для него свете… Что-нибудь в духе, что я за ним бегала, а он меня бросил… Да, несомненно!

Алла брезгливо передернулась. И, помолчав, продолжила:

– Мы с вами говорили только что о наших обольщениях и о нашей вине… Но теперь я вот что скажу вам: нет, не согласна, тут не только наша вина! Зачем нас обольщают? Почему, видя, как мы заблуждаемся, как непомерно завышаем планку немыслимых достоинств предмета нашей любви, этот предмет никогда не скажет: эй, осторожней на поворотах, я совсем не таков?! А потому, что это тешит его тщеславие!.. Это страшная вещь – тщеславие. Оно губит многое в человеческих отношениях. Оно подменяет их суть видимостью. Любовь, которая по определению есть чувство к другому, тщеславие превращает в удовлетворение для себя, в утеху для своего родного пупкового самолюбия… Убийственно то, что это самолюбие рядится под любовь, и губит нас, и предает…

Глаза Измайловой блестели сухо, лихорадочно, Кису показалось, что она немного не в себе, бредит, уже говоря не с ним, а сама с собой, вслух.

– Вряд ли вы меня поймете, просто потому, что вы никогда не были известной актрисой, дорогой Алексей. Спасибо вам за то, что заехали, что рассказали мне все честно. – Алла уже смотрела на него совершенно спокойно, с легкой улыбкой.