Рашид Кешоков - По следам карабаира. Кольцо старого шейха Страница 34

Пойти бы в кино, посмотреть что-нибудь о любви, о красоте, о хороших людях…

Он вздохнул и, стряхнув с себя оцепенение, велел привести Мурата Еганова. Единственное, что Жунид сейчас знал определенно, так это то, что Еганов врет. И нужно заставить его говорить.

В присутствии Коблева, Дараева и Сиюхова, который сидел, недовольно морща лоб, потому что его все еще не отпускали, Жунид битый час возился с Егановым, употребив всю свою волю, весь ум, чтобы заставить его сказать правду. Подсознательно Шукаев понимал, что в том психологическом состоянии, которое завладело им сейчас, остается одно: припереть Мурата к стене, «расколоть» его до конца, выражаясь на воровском жаргоне, и на время оставить все, чтобы собраться с мыслями.

И Еганов стал говорить.

Оказалось, что длинношерстного кривого мерина оставили его матери Ханифе какие-то не известные Мурату проезжие люди. Он их не знает, потому что сидел тогда в КПЗ. Они гостили два дня и уехали, оставив лошадь в уплату за ночлег и продукты.

— Хорошо. Подождите теперь в соседней комнате, Еганов.

Мурат вышел.

Привели Ханифу. Коблев переводил Дараеву вопросы Жунида и ее ответы. По-русски она не знала ни одного слова.

— Расскажите подробно о ваших постояльцах, которые подарили вам коня, — сказал Жунид, покончив с формальностями.

Заплывшие глазки Ханифы испуганно расширились, круглое мясистое лицо скривилось.

— Без истерики, — вмешался участковый. — Здесь это не пройдет.

— Отвечайте, — нетерпеливо повторил Шукаев. Ханифа все-таки пустила слезу, но, встретив жесткий взгляд следователя, начала отвечать на вопросы.

Она призналась, что в сентябре дважды принимала у себя посторонних. В первый раз это было в середине месяца, числа она точно не помнит. Тогда у нее останавливались на ночь трое мужчин. У каждого была запасная лошадь. Один из них, адыгеец, по имени Асфар, в разговоре со своими спутниками называл какого-то — Газиза, сожалея, что не встретился с ним. Перед отъездом постояльцы выменяли у Ханифы бочонок самогона на кривую лошадь.

Сколько не бился Жунид с перепуганной женщиной (а может, она просто притворялась?), о внешности проезжих, ему почти ничего не удалось выяснить. Асфар — черный, усы у него. Вот и все. Она твердила одно: черный, усатый. И только.

Через неделю Асфар явился снова с незнакомым ей человеком. У того наполовину было оторвано левое ухо. Асфар называл его Тау. Приехали они верхом. У каждого — одна лошадь. Было ли оружие? Да, у одного — берданка, у другого пистолет. Как одеты? Обыкновенно. Черкески, галифе, ичиги. Одноухий — в яловых сапогах. Весь дом провонял дегтем.

— Может ли она опознать их среди других лиц такого же возраста? — спросил Дараев, глянув на Жунида. Тот перевел вопрос.

Ханифа всплеснула руками и отрицательно затрясла головой. Шукаев, повысив голос, о чем-то препирался с ней несколько минут.

— Боится, — наконец сказал он Вадиму. — Узнает, конечно, но боится. Потому ничего не заявила и участковому… Держите, Махмуд… — Жунид протянул Коблеву протокол допроса. — Прочтите ей и, если сама расписаться не умеет, сделайте это за нее. И пусть введут Еганова.

Мурат вошел и безучастно остановился перед столом.

— Вот что, — обратился к нему Жунид. — Вас я пока отпускаю, но имейте в виду: прекратите торговлю самогоном. Немедленно устраивайтесь на работу. Я проверю.

Еганов пробормотал в ответ что-то невразумительное и вышел. Халифа засеменила вслед за ним, кланяясь и бормоча слова благодарности, пока не скрылась за дверью.

— Значит, егановский дом они использовали как перевалочный пункт, — взъерошив волосы, устало сказал Жунид. — Теперь надо бы добраться до этих постояльцев…

— Ты думаешь — они? — спросил Дараев.

— Не знаю… ничего я, Вадим, не знаю. Давай-ка кончать на сегодня. У меня что-то мозги совсем набекрень. Все перемешалось. Сплошная каша…

— У меня тоже, — честно признался Вадим Акимович.

— Махмуд, — попросил Жунид участкового. — Лошадь эту одноглазую возвратите колхозу «Заря». Акт оформите, как полагается, и представите его в райотделение милиции. Мы завтра приедем туда. Утром выясним, куда ведет ущелье, где обрываются следы, и приедем. Да, отправьте Сиюхова, он нам больше пока не нужен…

— Слушаюсь, — подскочил Коблев. — И, пожалуйста, ночуйте у меня, товарищ старш…

— Просто — Шукаев, — перебил Жунид. — Что ж, охотно, если мы не стесним тебя…

— Нет, что вы…

Распахнулась дверь, и в комнату буквально влетел растерянный и взволнованный Якуб Сиюхов.

— Я виноват!.. Но я не нарочно, начальник… честное слово!..

— Что такое?

— Я обознался… Лошадь не наша…

10. Конец Ивасьяна

Тахтамукай — обычный районный центр со всеми особенностями, присущими адыгейскому большому аулу тех лет Главной его чертой, пожалуй, было самое причудливое переплетение старого, медленно и неохотно уходящего в прошлое, и нового, пока еще с трудом пробивающего себе дорогу. Грязные, немощеные и кривые улочки с разномастными турлучными и саманными домишками, среди которых выделялись добротные здания сельсовета, расположившегося в доме бывшего князя, бежавшего в девятнадцатом году в Турцию, и школы — новенькой, сложенной из красного кирпича год или два назад. На краю аула возвышался над приземистыми домишками неуклюжий минарет мечети с облупившейся штукатуркой. Теперь тут все реже можно было увидеть молодежь — к потемневшим некрашеным воротам мечети в часы намаза тянулись обычно старики и калеки. Минарет казался заброшенным: балкончик полуобвалился, и муэдзин, опасаясь выходить на него, не взывал по утрам к мусульманам, не выкрикивал традиционное: «Ляииллях-иль-алла!»

Как вехи неотвратимого и победного наступления новой жизни, протянулись через весь аул электрические провода, и только в некоторых домах, стоявших на улицах, куда еще не шагнули свежетесаные столбы, люди по старинке пользовались керосиновой лампой или свечами.

Были в Тахтамукае изба-читальня и небольшой клуб, где по вечерам звенели песни и переборы гармоники, и районное отделение милиции, и хоть неказистая, но чистенькая амбулатория.

С виду жизнь в адыгейском ауле текла тихо и мирно, но впечатление это было обманчивым. То там, то здесь в ту пору выползали иногда на свет божий живучие тени прошлого. Сгорит вдруг колхозный амбар, исчезнут деньги из общественной кассы или пропадут артельные лошади.

В тридцатые годы преступление стало здесь своего рода формой борьбы замаскировавшихся врагов молодой республики против Советской власти. И борьба эта, все больше и больше теряя идейную остроту, скатывалась в грязное и гнилое болото уголовщины. Затаившиеся, не успевшие или не сумевшие эмигрировать белогвардейцы, бывшие кулаки, осколки конокрадческих банд, отошедшие от «дел» абреки, вроде Хахана Зафесова, тайные барышники, спекулянты и всякий другой сброд — все это перемешалось, перетерлось в некую враждебную народу и государству силу, которая, сознавая свою обреченность, все-таки пыталась еще укусить побольнее.

И Жунид Шукаев, скитавшийся в эти дни по аулам и лесам в поисках убийц Трама Лоова, и Ляпунов, явившийся в Тахтамукай по делу о неизвестных фальшивомонетчиках, и сотни и тысячи других, отказавшись от комфорта и покоя, не жалели сил, чтобы с корнем вырвать сорную траву, мешавшую жить по-новому.

А вот Ивасьян приехал в Тахтамукай с иными намерениями…

Он сидел в небольшой следственной комнате районного отделения милиции, которую ему предоставили для работы, и перелистывал дело о хищении в сберкассе контролером Идаром Сапиевым пяти тысяч трехсот рублей.

Обстоятельства обнаружения недостачи и виновность Идара Сапиева были настолько очевидны, что Тигран Вартанович очень скоро понял, как трудно, а вернее, невозможно, прекратить следствие законным путем.

Он поковырял спичкой в зубах и позвонил дежурному, попросив привести к нему Сапиева на допрос.

Заглянул Ляпунов. Не входя в комнату, спросил.

— Как работается?

— Ничего… Знакомлюсь, — неохотно ответил Тигран Вартанович.

— Ну-ну… Если нужна будет помощь, — позвони. Я с удовольствием.

— Какие все добрые стали, — буркнул Ивасьян, когда дверь за Ляпуновым захлопнулась.

Конвоир из местной милиции ввел контролера. Ивасьян, подняв взгляд от стола, увидел перед собой лицо, которое как будто ничем особенным не выделялось и, тем не менее, приковывало к себе внимание. Гладкий, без единой морщинки лоб, чуть прикрытый вверху жиденькими, но аккуратно зачесанными на бок волосами, тонкий, без горбинки, нос, гладкие щеки без признаков растительности и полуоткрытый рот с влажными толстыми губами. Лицо было благообразным и удивительно неприятным. Что-то нездоровое, липкое угадывалось за его приторной полуулыбкой.