Рашид Кешоков - По следам карабаира. Кольцо старого шейха Страница 33

— Бросьте его! Отпустите! — повелительно крикнул Жунид, спрыгивая на землю и хватаясь за кобуру пистолета.

Незнакомец нехотя оставил Якуба. Медленно поднялся и исподлобья глянул на Жунида Таким же тяжелым взглядом окинул Дараева, потом поднял скребницу и, что-то буркнув себе под нос, пошел к своей лохматой лошадке. Одет он был в синий бешмет, ношеные, такого же цвета штаны; на ногах — желтые ичиги. У пояса — кинжал, как видно, серебряный, дорогой работы.

Жунид в первый момент не нашелся что сказать: надо же — свалил человека, набил ему синяк (Якуб в этот момент усиленно тер левый глаз) и, не сказав ни слова, вернулся к прерванному занятию, как будто ничего необычного не произошло!

— Вернитесь! — позвал его Дараев. И повернулся к Сиюхову. — Вы не ранены?

— Нет, — зло сплюнул Якуб.

— Что стряслось? Почему дрались?

Из-за забора уже выглядывали любопытные, громко переговариваясь.

— Это наш одноглазый мерин, — сказал Сиюхов вполголоса, — он его чистил. Ну а я не стерпел — дал ему в ухо… Здоров, шайтан…

— Сам шайтан, — угрюмо проговорил парень, подойдя ближе. — Твой мерин. Что, у него на лбу написано? Я его в лесу нашел. Понял? И нечего кулаками махать!

— Граждане, разойдитесь по домам, — прикрикнул Вадим на любопытных, уже сгрудившихся у ворот. — Без вас разберутся!

— Пригласи двух понятых, — сказал ему Шукаев. — Обыск! И немедленно!

Толпа мгновенно растаяла. Никто не горел желанием выступить в качестве свидетеля. Однако Дараеву удалось все же задержать двух молодых ребят. Жунид заговорил с ними на родном языке, объясняя, в чем состоят права и обязанности понятых.

— Мурат не виновен, — решилась, наконец, вмешаться толстая женщина, до сих пор молча стоявшая у крыльца. — Мой сын плохого не сделает!

— Что она сказала? — спросил Вадим, когда они входили в дом.

— Говорит — не виноват. Что она еще скажет? Это ее сын… Внутри дома было грязно и неуютно, но вещи стояли дорогие. На большом дубовом столе, покрытом бархатной скатертью, лежала перевернутая пепельница, окурки и шелуха от семечек просыпались на скатерть и на пол. В добротном застекленном шкафу у стены — хрустальные рюмки и расписной чайный сервиз. Возле другой стены — тахта со множеством подушек. В углу под мягким креслом валялось несколько пустых бутылок.

— «Трудно жить вдовой, — запричитала женщина, косясь на Шукаева. — Каждый может обидеть. А за что?

Она начала было жаловаться на сельсовет, на участкового, но Шукаев жестом остановил ее излияния.

— Фамилия, имя и отчество, — обратился он к сыну хозяйки, доставая лист бумаги и карандаш и рассматривая Мурата. Широченные плечи, квадратный массивный торс и коротенькие кривые ноги. Человек этот часто сидел в седле.

И брюки у него были потерты, как обычно бывает у кавалеристов. Лицо крупное, грубое, покрытое редкими мелкими шрамиками от перенесенной оспы. Взгляд неприязненный и неподвижный. Казалось, он часами мог смотреть в одну точку. Сейчас глаза его были устремлены куда-то поверх рамы окна.

Жунид повторил свой вопрос.

— Еганов Мурат Питуевич.

Голос у него был глухой, слегка охрипший.

Следователи переглянулись. Фамилия обоим была знакома. Она фигурировала в оперативной версии, подсказанной Денгизовым. Еще в Краснодаре, в управлении, Шукаев поручил молоденькому участковому Махмуду Коблеву заняться Егановым.

— Сдайте ваше оружие, — встал из-за стола Дараев.

— Какое оружие? У меня нет…

— Кинжал!

Мурат, пробормотав адыгейское ругательство, отстегнул кинжал и положил на стол. Дараев убрал его.

— Аллах разгневался на бедную вдову, — чуть ли не в голос вдруг завопила хозяйка. — За что карает? Думала свадьбу сыночку справить, а на него чужой грех хотят возвести!

О аллах!..

— Дайте ей воды! Перестаньте ныть! — раздраженно сказал Жунид, отлично понимая, что начинается обычный спектакль для легковерных. Женщин этого типа ему уже не раз приходилось встречать. С виду несчастная и смиренная, а загляни на чердак — найдешь самогонный аппарат, спустись в подвал — наткнешься на ворованную колхозную кукурузу. Он почти не сомневался, что домишко этот, стоящий на отшибе, вдалеке от других хатенок аула, — либо постоялый двор для проезжих воров, либо тайное питейное заведение, где любой может втридорога получить бутылку хмельного, ужин и ночлег.

— Каким образом лошадь попала к вам? — спросил Шукаев Мурата, когда женщина утихомирилась.

— Я сказал. В лесу нашел. Поймал, домой привел. Хотел чистить, а ваш человек — с кулаками… Не имеет права..

— Разумеется. Но вы, кажется, в долгу не остались!

— Зачем в долгу. Сила есть… драться не дам.

— Ладно. Оставим это. Вадим Акимович, приступайте к обыску… Еще раз спрашиваю, Еганов, откуда у вас эта лошадь?.

— В лесу нашел…

— Где? Точнее…

— Недалеко от нашего аула.

— Я вам не верю. Кроме того, даже если это и правда, вам грозит тюремное наказание за присвоение находки. Советую подумать.

— Я нашел коня…

— Значит, будете стоять на своем? Что ж, ваше дело. Кстати, давно ли вы научились говорить по-русски?

— Три года работал пастухом Лабинского заготскота. Торговал говядиной на рынке. Тогда и научился. Даже умею читать и писать…

В глазах его промелькнуло что-то похожее на самодовольство. Вообще же Жуниду редко приходилось встречать человека с таким непроницаемым, угрюмо-холодным лицом. Трудно было догадаться, что у него на уме.

— Где работаете?

— Нигде.

— Живете вы, судя по всему, не бедно. Откуда у вас средства?

Еганов пожал плечами, зевнул, словно показывая, что на праздные вопросы отвечать не намерен, и снова отвернулся к окну.

Ничего подозрительного при обыске в доме не нашли. В подвале стоял не выветрившийся запах самогона, но аппарата нигде не было. Составив протокол опознания Сиюховым найденной у Еганова лошади, Жунид и его спутники, взяв с собой Мурата, отправились в сельсовет.

«Расстояние отсюда до Чохракской конефермы не меньше пятидесяти километров, — думал Шукаев. — И место вроде подходящее для сбыта краденых лошадей. Аул — в стороне от — оживленных дорог. Неужели мы на верном пути?»

И все-таки назойливые сомнения не давали ему покоя. Слишком просто давалось решение загадки.

Во дворе сельсовета стояло несколько человек. Одного из них они узнали сразу. Как всегда, аккуратный и подтянутый, навстречу им шагнул Махмуд Коблев.

— Здравия желаю, товарищ старший оперуполномоченный!

— Добрый день, — спешился Шукаев. — А я боялся, что не застану вас…

— Что тут, аульный сход? — спросил Вадим Акимович, пожимая руку участковому.

— Заседание сельисполкома было. Уборка кукурузы идет… Всыпали кое-кому…

— А как наши дела?..

— Все сделал, как приказано, — щелкнул каблуками Махмуд, покосившись на Еганова и Сиюхова. — Разрешите доложить?

— Пойдемте в дом, — сказал Жунид. — Там поговорим.

…Коблев оказался на редкость сообразительным и оборотистым пареньком. Ему удалось точно установить, что двадцать второго сентября, то есть как раз в ночь ограбления конефермы и убийства Трама Лоова, Хатби Кушков (один из подозреваемых по версии Денгизова) с семи до одиннадцати вечера пьянствовал с приятелем в дорожном ресторанчике станицы Лабинской. Они оба выпили лишнего и затеяли потасовку прямо в ресторане. Были задержаны местной милицией и несколько дней назад осуждены на месяц лишения свободы за хулиганство.

Таким образом, рвалась еще одна нить, которая могла привести к поимке убийц сторожа. Кушхов не мог побывать на конеферме колхоза «Заря» в ночь с 21 на 22 сентября.

Что же касается Мурата Еганова, то он трое суток просидел в КПЗ после изъятия из его дома самогонного аппарата. Мать его Халифа уплатила штраф, и Еганова отпустили. Словом, и он не мог лично участвовать в ограблении конефермы.

Махмуд свой отчет подтвердил документально, разложив перед. Шукаевым на столе копию приговора по уголовному делу Кушхова и его дружка и справку Лабинской милиции о временном содержании под стражей Мурата Еганова.

Слушая рассказ Коблева, Жунид мысленно попытался разобраться еще раз во всей этой путаной и противоречивой веренице фактов, имен и событий, происшедших со дня ограбления, но почувствовал, что не в состоянии этого сделать. Все рассыпалось и ускользало, как песок между пальцами. У него порой бывало такое состояние, когда, держа в руках десятки концов и начал и понимая, что настал момент расставить их по местам, отсечь случайные наслоения, он вдруг испытывал нечто похожее на растерянность. Он по опыту знал, что лучшее лекарство, от этого — бросить все и отвлечься. Забыть хоть на несколько часов о Траме Лоове и вороном жеребце карабаире, не думать об отпечатках копыт, которые они нашли в Черном лесу; забыть о том неприятном впечатлении, какое производило на него лицо Якуба Сиюхова — словом, стать ненадолго обыкновенным человеком с обычными будничными мыслями, где нет места убийствам, грабежам и другим мерзостям жизни…