Иван Сербин - Зверь Страница 38

— Хорошо, — ответил тот.

— И вызови пока лифт.

— Ладно.

— Черт побери, — пробормотал себе под нос Сергей. — Чем мы, в таком случае, отличаемся от тех же уголовников, объясните мне?

Когда Гектор и Лидка вошли в ГУМ, часы показывали двадцать три минуты третьего. Прежде чем толкнуть стеклянную дверь, Гектор оглянулся: не плетутся ли за спиной тяжеловесные «топтуны». Все вроде бы нормально. Никаких подозрительных лиц.

«Интересно, — подумал он, — а какими, по-твоему, должны быть хозяйские ищейки? Огромные костоломы со зверскими оскалами на чугунных рожах? Нет, братец. Они наверняка цивильные, на вид безобидные, культурные. Ищейкой может оказаться и вон тот интеллигентный очкарик-бородач с газеткой, и тот отдувающийся румяный толстяк — добряк и умница, и эти двое приятелей-спорщиков, и вон та дама в турецкой коже и с сумкой-баулом через плечо. Одним словом, черт их знает, какими могут оказаться ищейки в реальности».

Они вошли в длинный, как пожарная кишка, зал и зашагали вдоль торговых рядов. При этом Гектор беспечно поглядывал на прилавки, ловя проплывающие мимо отражения. Вон бородач-очкарик вроде бы смотрит в спину. Или пялится на «Кодак», выставленный в витрине? Сердце неприятно екнуло. Неужели ищейка? Добрались-таки? Нет, бородач юркнул в секцию фотопринадлежностей, отстал и смешался с толпой. А где дама с баулом? Не видать что-то. Нет дамы. И хорошо, что нет. И приятелей-спорщиков тоже нет, и толстяка. Вот и ладненько. И чудненько. И не надо нам их.

Гектор и Лидка свернули к фонтану, остановились, озираясь. Никого. Ни Жукута, ни Гомера, ни Руденко. Они первые. Подумав несколько секунд, Гектор кивнул:

— Давай-ка поднимемся на второй этаж.

— Зачем это? — недоумевающе спросила девушка.

— На всякий случай. Ребята… с работы должны подъехать, боюсь, что упущу. А сверху лучше видно.

Лидка дернула худыми плечами.

— Пошли. Ты прямо как Ленин в Разливе, — прокомментировала она. — Все время через плечо смотришь. Боишься, не подслушивают ли иностранные шпионы твои профессиональные секреты, да?

— Вроде того…

Поднявшись на второй этаж, они по мостку-переходу вернулись к центру зала. Площадка у фонтана действительно просматривалась отменно. Если бы вдруг появились ищейки, Гектор заметил бы их раньше, чем они его.

Аид не ждал звонка и поэтому, когда сотовый телефон вкрадчиво замурлыкал, вздрогнул. Это был специальный аппарат, номер которого знали всего семь человек. Четверо из семерых уже двенадцать часов как мертвы. Харон, Гадес, Дис и Плутон. Орк исчез. Оставались двое. Сам Аид и Цербер. Столь ранний звонок мог означать только одно: пошел очередной виток неприятностей.

Аид протянул руку и вдруг заметил, как сильно дрожат у него кончики пальцев. Стресс. В его возрасте стрессы едва ли не самая страшная вещь. Он решительно снял трубку:

— Алло?

— Аид? Это Цербер. Я в квартире архитектора.

Аид ощутил, как неприятно засосало под ложечкой. Подобное случалось с ним каждый раз, когда на горизонте появлялись черные тучи неприятностей. Он доверял своему чутью, и оно еще ни разу его не подводило.

— Ты узнал насчет схемы? — все еще надеясь на лучшее, спросил Аид.

— Нет, — ответил тот. — Это невозможно. Архитектор мертв.

— Что с ним?

В сердце вонзилась тупая игла боли. Аид ослабил галстук, сунул руку под пиджак и, расстегнув пуговицу на рубашке, принялся массировать грудь.

— Его убили, — объяснил Цербер. — Выстрелом в голову. И произошло это совсем недавно. Минут десять назад, не больше.

— Что ты намерен предпринять? — Аид поморщился. Боль в груди не ослабевала.

— Подожду известий от Перса. Они узнали номера телефонов троих оставшихся грабителей.

— Троих? — переспросил Аид. — Ты же говорил, что их было пятеро?

— Вероятно, они оставляли одного караульным, и тот не попал в поле зрения телекамер. Сейчас мы устанавливаем их адреса и местонахождение. Пока опрошу жильцов. Может быть, кто-нибудь видел убийцу, когда тот входил или выходил из подъезда. Возможно, заметили цвет, модель или номер машины. Если, конечно, он приезжал на машине…

— Я хотел с тобой посоветоваться, — медленно добавил Аид. — Ты в организации практически с самого начала и знаешь все о «Гекатомбе». Тебе известно, насколько ужасными могут оказаться последствия ее использования. Если матрица попадет в плохие руки, может произойти катастрофа.

— Да, я это знаю, — подтвердил Цербер.

— Скажи, если бы тебе стало заранее известно о… скажем, о третьей мировой войне и ты мог бы предотвратить ее, но ценой собственной жизни. Как бы ты поступил?

— Я никогда не задумывался над этим, — ответил Цербер.

— Я тоже, — пробормотал Аид. — Но теперь, похоже, самое время. Так каким бы оказалось твое решение?

— Вам нужен ответ утешительный или честный?

— Разумеется, честный.

Цербер хмыкнул и сказал:

— Ответить честно вам не сможет никто. Может быть, кому-нибудь и доводилось стоять перед подобным выбором, но абсолютно одинаковых ситуаций не бывает, как не бывает и одинаковых людей. Разные люди, разные решения, разные последствия этих решений. Каждый боится своего и по-своему. Никто не сможет подсказать вам, как поступить.

— Ясно. — Аид вздохнул. Цербер был откровенен. Как, впрочем, и всегда. — Я жду от тебя информации. Если что-нибудь появится, сразу дай знать. Меня интересуют любые результаты. В том числе и отрицательные.

— Хорошо, — ответил Цербер и повесил трубку.

А Аид сделал то, чего не делал вот уже больше десяти лет: достал из атташе-кейса пачку высохших до хруста сигарет и закурил. Он думал. Думал о крахе. Думал о смерти. Странная штука жизнь. Полна причуд. Сперва Аид болел за то, чтобы «Гекатомба» появилась на свет, стала реальностью. Теперь вот думает о том, как защитить мир от собственного творения.

В эту секунду телефон замурлыкал снова. Кто это? Цербер? Слишком рано. Телефон все трезвонил. Умолкал на несколько секунд, затем снова заливался мягкой трелью.

Аид протянул руку, взял трубку:

— Алло?

— Это было так невежливо с твоей стороны, — прозвучал в наушнике бесполый укоризненный шепот.

— Кто это? — спросил Аид, чувствуя, как ноющая боль в сердце разгорается с новой силой.

— А сам-то ты как думаешь? — спокойно и совершенно серьезно поинтересовался шепот. — Меня называют десятком имен, хотя я не существую ни под одним из них.

— Кто это?!

— Ты можешь называть меня Жнецом.

— Откуда вам известен номер этого телефона?

— Мне известно даже больше, чем ты думаешь, — равнодушно сообщил шепот. — Гораздо, гораздо больше. Я знаю, например, что ты одинок и больше всего на свете боишься потерять то, что имеешь. У тебя никого нет. Нет молодой жены, которая целовала бы тебя в лоб перед сном, искренне желая проснуться, наконец, вдовой. Нет детей и внуков, которым ты мог бы передать свое громадное состояние и которые не потратили бы и рубля из этих денег, чтобы положить на твою могилу букетик чахлых гвоздик. У тебя нет даже собаки, которая любила бы тебя, радовалась бы, когда ты возвращаешься домой, и умерла бы от тоски через три дня после твоей смерти. У тебя нет ничего. Разве что огромная квартира, в которой холодно и пусто и в которой ты воешь по ночам от страха. Тебе давно надоело жить. «Гекатомба» стала для тебя смыслом существования, а члены организации заменили семью. Ты — моралист. Больше всего тебя заботил собственный имидж кристально честного человека, и, потакая своему эгоизму, ты пустил всю жизнь коту под хвост. Ты добивался иного уровня бытия, не понимая, что совесть в наши дни никого не интересует. Важно иметь деньги, и тогда можешь делать то, что заблагорассудится. Хочешь — насилуй на алтаре мальчиков, поправляя рясу и крест, хочешь — пошли сотню тысяч человек на смерть. Имея деньги, можно жить так, как нравится. Ты бросил женщину, которую когда-то любил и которая, как это ни странно, любила тебя. Все из-за бреда о морали и совести. Ты говорил себе, что желаешь ей добра, но мы-то с тобой знаем, что это не так. Ты заботился о себе. Точнее, о своем безупречном авторитете. Тебе хотелось спрятать эту женщину от других, дабы никто не заметил, что она — всего лишь обычный человек и ей не чуждо то, что не чуждо всем нормальным людям. Ты боялся даже не ее опрометчивых шагов — она, потакая тебе, их не делала, — а того, что если такой шаг вдруг будет сделан, то окружающие ткнут пальцем в тебя. Ату старика! Его жена любит неформальный секс! Не так ли? Друг мой, ты похож на старый рассохшийся шкаф. Она хотела иметь нормальную семью, а ты пытался загнать ее в монастырь. Глупый, нудный старик, любитель проповедей. А теперь тебе страшно. Ты боишься смерти. Это так ужасно, разом потерять все, что имел. Мне жаль тебя. Наверное, жутко вдруг осознать, что ты далеко не так силен и бесстрашен, как казалось… Увидеть глубину могилы и ощутить ее сырость, понять, что уже через три дня после похорон никто не вспомнит о тебе…