Дон Уинслоу - Жизнь и смерть Бобби Z Страница 43

Тим в полном смятении. Он слышит, как Элизабет бормочет:

– О черт!

Затем Уэртеро восклицает:

– Ты украл мое дитя!

«О чем лепечет этот старый стервятник?» – недоумевает Тим.

Но из следующего крика Уэртеро становится все понятно:

– Ты украл мою дочь!

– Но я вовсе…

– И ты ее убил!

У Тима теперь не только голова кружится – у него мозги буквально водят веселый хоровод.

– И – что верно, то верно, – говорит Уэртеро, – ты со мной расплатишься.

И Уэртеро рассказывает историю Анхелики Уэртеро де Монтесон.

72

Отцовское сокровище, его единственное дитя.

Печалью всей жизни Уэртеро было отсутствие детей мужского пола, но Анхелика, его ангел, была рождена для того, чтобы выйти замуж за какого-нибудь юного идальго и родить детей, которые унаследуют его кровь, если не его имя.

Прекрасное дитя, с волосами мягкими и черными, точно соноранская ночь,[52] с глазами, сияющими как чистейшие звезды. С улыбкой, которая дарила ему солнце, от ее смеха пел воздух.

Прекрасное дитя.

Но Анхелика росла, взрослела, и в ней все чаще проявлялась твердая воля ее отца, а не покорность и уступчивость матери. Ее упрямство и сила воли приводили его в ярость, но служили и поводом для гордости: ему пришлось признать, что он не может отказать ей ни в чем. Ни в игрушках или куклах, ни в украшениях или подругах, ни в норовистых лошадях или опасных мужчинах.

Он пытался держать ее подальше от своего бизнеса, действительно пытался. Но как передать ей богатства, которые он нажил, и при этом не погрузить ее в темные тайны его ремесла? Будь она более покорной, будь она слабее духом, ему, может быть, удалось бы удержать ее, запереть на гасиенде, и пусть бы она обучалась домашнему хозяйству и сопутствующим наукам. Но в ее груди билось гордое сердце идальго, унаследованное от бесчисленных поколений конкистадоров, – она родилась, чтобы скакать верхом, бродить по свету, и он это понимал.

Он старался ею управлять как норовистой лошадью. Пусть бегает, но пастбища ей будет выбирать он. Уэртеро пытался выбирать ей подруг – ему нравились Элизабет и Оливия, хотя они и принадлежали наркотическому полусвету. Более того, они были куртизанками, верно? Утонченные девушки из колледжа, достаточно смышленые, чтобы соответствовать уровню Анхелики, достаточно преданные, чтобы защищать ее.

Он ведь даже пошел на сговор с Элизабет. Поманил ее щедрым жалованьем и тайной работой. Дуэньи, облаченные в черное, давно канули в прошлое, он это знал, но, может быть, Элизабет сможет приглядывать за Анхеликой? Станет современной дуэньей для современной девушки – насколько это позволяют времена?

Они бродили по миру, бродили втроем – сильные духом юные леди, богатые, хорошего происхождения. Но времена были иные, более свободные, и надо быть дураком, чтобы не признавать этот факт.

Он говорил ей – своему ангелу и своенравному ребенку, – что она может порадоваться этой свободе – вечеринкам, танцам, нескончаемым прогулкам по магазинам. Она может путешествовать, покупать в Париже, танцевать в Рио, слоняться из клуба в клуб в Кап-Ферра, в Каннах, на Манхэттене, в Лос-Анджелесе.

Она может изображать из себя англосаксонскую принцессу, но в глубине души должна оставаться латиноамериканкой. И, что бы там ни говорили ее распущенные англосаксонские друзья, до замужества она должна оставаться девственницей.

И ее мужчина должен быть мексиканцем.

Мексиканцем, а не каким-то презренным yanqui.

А потом она встретила Бобби Зета.

Он никогда не простит этого Элизабет. Он не мог больше удерживать дочь, а значит, Элизабет должна была вовремя положить конец этой любовной истории. Или хотя бы прийти к Уэртеро, чтобы он положил этому конец сам.

Анхелике он бы простил. Принял бы обратно своего падшего ангела, даже оскверненного. Его надежды на удачный брак были разрушены, но он мог бы по-прежнему лелеять и любить ее, и они могли бы провести вместе много лет – последние представители своего рода.

Если бы он только знал, что этих трех девушек: Элизабет, бедную глупую наркоманку Оливию и его Анхелику, Бобби Зет превратил в свой личный гарем!

Но из всех трех лишь Анхелика влюбилась. Лишь Анхелика обладала роковой чистотой сердца, и она безнадежно влюбилась. Она одна не способна была отдаться мужчине, не отдавая и всю свою душу.

– А ты погубил ее! – прошипел Уэртеро в лицо Тиму.

Тим покачал головой.

– Ты использовал ее, как мужчина мог бы использовать потаскуху, и ты ее бросил! – Голос Уэртеро грозил вот-вот сорваться на крик. – С разбитым сердцем, с разбитым духом, с разбитой душой. Я пытался связаться с ней, дотянуться до нее, но она знала, что теперь она уже не та девочка, которую я воспитал. Она не могла видеть меня, после того как побывала в твоих руках, после того как ты над ней надругался. Она не могла смотреть мне в глаза.

И потом она исчезла. Для меня – исчезла. Я следил за ней – она отправилась в Лос-Анджелес, потом в Нью-Йорк, потом в Европу. А потом совсем пропала.

Почему, спрашивал я себя. Почему? Я вызвал сюда Элизабет и в конце концов услышал от нее правду о том, что ты сделал. Услышал, что ты получил ее. Использовал ее, играл с ней, заставил ее поверить, будто ты ее любишь, и бросил. Вышвырнул, точно мусор, – она именно это и чувствовала. Неудивительно, что она не могла бы посмотреть мне в лицо, не могла бы этого вынести. И ты мне еще говоришь про деньги?!

Тим напрягся в ожидании пинка, которого не последовало. Он понял, что Уэртеро слишком глубоко погружен в себя, чтобы сейчас взорваться. Попозже.

– Ее нашли на Крите. – Уэртеро говорил теперь устало и негромко. – Она умерла от передозировки героина. Можно ли представить себе лучший способ наказать своего отца, чем умереть от передозировки «мексиканской бурой»?[53] Я так и вижу, как она лежит там, на холодном каменном полу в собственной рвоте и дерьме. Я вижу это каждый раз, когда закрываю глаза, все эти шесть бесконечных лет. И шесть долгих лет я спрашиваю – почему? И наконец узнаю, что в ее смерти виноват ты.

Он вынимает пистолет из кармана своего шелкового пиджака.

Холодный металл касается лба Тима, и он вздрагивает.

– Посмотри на меня, – приказывает Уэртеро.

Тим поднимает глаза. Он пытается унять дрожь, но у него не получается.

Все тело Тима дергается, когда щелкает взводимый курок.

– До встречи в аду, Бобби Зет, – произносит Уэртеро.

Тим видит, как его палец надавливает на курок. Просто сделай это, думает он. Пришло время «Найка».[54]

Кончено.

Просто сделай это.

Он слышит тихие всхлипы Элизабет и ждет последнего большого взрыва.

Закрывает глаза и видит улыбку Кита.

73

Жизнь не была особенно добра к придурку Уэйну ла Перрье.

По его мнению, в банке кармы ему сильно задолжали, однако он никогда не думал, что докатится до такого: он, Уэйн ла Перрье – долбаный официант в номерах долбаного «Риц-Карлтона».

Он устроился сюда, потому что у него родилась идея: выслеживать богатых кретинов, у которых не хватает ума поместить свои ценности в сейф отеля. Да только ничего из этого не вышло, и теперь он влачит унизительное существование – разносит омлеты с травами и фетуччини[55] с копченым лососем богатым ублюдкам. Он для них – обслуга, пустое место, они порой даже не прекращают трахаться в спальне, когда он ставит поднос в гостиной, зато приносят неплохой доход, когда он включает в счет лишнее. Иногда ему удается поглядеть на какую-нибудь грудку или киску, а с одной красоткой он даже почти договорился перепихнуться, но тут явился ее одышливый муж-импотент.

Все было бы не так уж плохо, но в это утро придурок Уэйн ла Перрье чуть зубы не проглотил от удивления, когда принес этот чертов утренний кофе с круассаном и обнаружил в номере бреющегося перед зеркалом Тима Кирни.

В последний раз Уэйн видел Кирни, когда вытащил того из тюрьмы и они обработали «Гэс-энд-граб» по пути в бар, где они славно напились, после чего их арестовали. Уэйн сразу согласился с предложеньицем детектива, вложил пушку в руку Тима и отделался девятью месяцами отсидки.

В силу этих причин Уэйну меньше всего на свете хотелось бы встретить Тима Кирни, который, как слыхал Уэйн, сел по самую шею в дерьмо, завалив в тюрьме очень серьезного «ангела ада» по кличке Вонючка, но вот вам, пожалуйста, это он, долбаный Тим собственной персоной, в долбаном «Риц-Карлтоне».

Волосы у него чуть отросли, и, похоже, он немного прибавил в весе, но это Кирни, и Уэйн тянется за ножом на подносе.

Однако Тим его не узнает.

Придурок Уэйн ла Перрье, черт дери, прямо глазам своим не верит, но этот высокомерный ублюдок не признает старого друга. Вздергивает подбородок, бросает: «Поставьте вон туда», – и продолжает бриться.