Лев Златкин - Место полного исчезновения: Эндекит Страница 49

— С чего это? — не поверил Игорь. — Некрофильство всегда считалось уделом идиотов. Уголовники презрительно относились к таким придуркам.

— Если бы Горбань убил всех пятерых, то это было бы для него значительно меньшим грехом, чем трахнуть мертвое тело Полковника. Мертвых трахать нельзя!

— А живых можно? — усмехнулся Игорь.

— Живых можно! — подтвердил свою точку зрения Вася. — Живые все вынесут!

Игорю стало не по себе. Непросто ощущать себя виновным в чьей-то смерти.

— В БУРе они его не достанут! — убежденно сказал он.

Вася ничего не ответил и сел обедать, жестом приглашая Игоря сделать то же самое.

Голод — не тетка! Два раза Игоря приглашать не надо было.

Пока они ели, Вася молчал, ел он так, что, как говорится, за ушами трещало. Но как только все было съедено, Вася вытер тыльной стороной ладони рот и решительно заявил:

— Достанут они Горбаня и в БУРе! Не простят ему Полковника.

— Я очень сомневаюсь, что Горбань убил пятерых здоровых мужиков, — сказал Игорь. — Ну не мог он с ними справиться со всеми сразу.

— Я тебе объяснил, как он это мог сделать! — ухмыльнулся Вася.

— Да сломали его! — возразил Игорь. — Он не скрывает, что хотел убить, но сам же признает, что пока не мог этого сделать.

— Он тебе все, что угодно, тут наговорит! — махнул рукой Вася. — Таким фраером и овечкой прикинется, что любо-дорого смотреть. А здесь овечек нет! Здесь только волки! Надо будет, и ты убьешь!

Такое убежденное заявление изумило Игоря настолько, что он застыл в раскрытым ртом и долго не мог ничего сказать.

Заявление Васи совпало с его мыслями о том, сумел ли бы он вот так, безжалостно расправиться с врагами, пусть тоже далеко не ангелами, скорее дьяволами во плоти. Он не смог дать себе никакого ответа: ни положительного, ни отрицательного. Преступление вызвало у него отвращение чисто физически, а морально он был с Васей согласен. И ему нисколько не было жаль убиенных.

«Собаке — собачья смерть!»

Только организм пока не выдерживал такого страшного вида смерти. Но ведь необязательно наблюдать за смертью вблизи, снайперская винтовка дает возможность посылать смерть на таком расстоянии, когда ее страшная работа почти и не видна. Упадет человек, и все. А от чего упал, кто был виновен в его смерти, об этом можно и не думать.

«Работа такая!» — и все тут.

Подручные Васи стали после обеда гнать одного за другим авторитетов и «шестерок» из кодлы Полковника. Естественно, на допрос. Естественно, никто из них ничего не знал, а если и знал, то умело скрывал это.

На Игоря не обращали внимания, все знали, что он «шустрит» в «крикушнике». Главное, что он ни в какие дела пока не вмешивался и ничем не интересовался.

Однако, при случае, они бы ему припомнили. Игорь это знал.

В беспрерывных допросах прошел весь вечер.

— Пора кончать! — заявил Вася. — Волну мы погнали, теперь можно и передохнуть.

— Я могу идти! — обрадовался возможности отдохнуть Игорь.

— Лучше тебе переспать здесь, — порекомендовал Вася. — На кровати Котова. Он пока в больничке, так что ты вполне можешь выспаться в приятном одиночестве. Придется спать не раздеваясь, да это и к лучшему.

Игорь был озадачен. Такого расклада он и не предвидел. Если он будет работать и спать в «крикушнике», то что могут подумать его собратья по несчастью?

Но Вася словно читал его мысли.

— Они подумают, что мы работаем всю ночь, — сказал он, усмехаясь. — Свет оставим гореть в комнате. Иосиф Виссарионович Сталин, говорят, так делал: оставит гореть свет в своем кабинете, а сам отправлялся спать, а все фраера в министерствах ночи напролет не спали, тоже делали вид, что работают, хотя, мне говорили, что оставляли дежурного, а сами в кабинетах дрыхли. Все только делают вид, что работают до пота, а сами сачкуют, козлы!

Последние слова он произнес с такой злобой, что Игорь содрогнулся.

«Надо же, какие африканские страсти бушуют в его груди! — подумал он. — Трудно себе было и представить. Он меня совершенно не стесняется. Кто я? Что ему меня бояться?»

Но по выражению лица Васи трудно было понять, что он думал, злость уже исчезла, и хитрое и лукавое выражение заняло привычное место.

— Надеюсь, Котов не заявится ночью! — улыбнулся Игорь. — Вдруг по мальчикам соскучился?

Вася сразу оценил шутку и оглушительно захохотал.

— Молоток, парень! — одобрил он. — Держи всегда хвост «пистолетом». А свет не выключай.

И он не прощаясь ушел из комнаты в неизвестном направлении.

Игорь, оставив невыключенным свет, отправился в закуток Котова, расположенный за огромной печью, оставшейся еще с тех времен, когда строили только кочегарку. Но и сейчас еще, в особо холодные дни, когда тепла кочегарки не хватало, так как все подавали на производство, эту печь зажигали и топили до красноты внутренней каменной кладки.

В закутке стояла деревянная кровать, на которой лежал туго набитый сухим пахучим сеном матрац, покрытый свежей и чистой простыней и свернутым конвертом одеялом из солдатской байки. Все то же, что и у других заключенных, только не то же, потому что матрацы остальных заключенных в бараке были набиты технической ватой, которая сбивалась в противные жесткие комки и иногда неприятно кололась сквозь чехол.

Можно было расправить постель и спать, как в бараке, в одном белье, но не хотелось. При одной мысли о том, чтобы лечь в чужую постель, причем человека, которого посадили в колонию за сексуальные преступления, что бы он ни говорил и как бы ни оправдывался, чувство брезгливости, хотя от этого чувства в первую очередь надо было избавляться еще в тюрьме, овладевало всем его существом.

И Игорь Васильев лег прямо на одеяло, прямо как был, в одежде, только снял ботинки, грубые тюремные ботинки, в которых спать было невозможно.

Дежурный равнодушно принял Горбаня от Васи, равнодушно сдал его в БУР и ушел в «крикушник», не испытывая ничего в отношении к заключенному. Равнодушие — спасительная маска. Никаких сил не хватит, чтобы сочувствовать каждому, да многие и не имели никакого права на сочувствие.

Горбань хитро улыбался и внимательно всматривался в новое место заключения. Он уже прошел все стадии: КПЗ в отделении милиции, тюрьму, пересылку, колонию и теперь вот БУР — барак усиленного режима. Теперь ему предстояло узнать, что такое барак усиленного режима в колонии строго режима. По его мнению, это было нечто среднее между строгим режимом и особо строгим, «особняк» для «полосатиков».

Одиночные камеры представляли из себя маленькие клетушки размером два метра на полтора с голой деревянной тахтой, на которой разрешалось лишь сидеть, но ни в коем случае не лежать.

Глазок в двери над «кормушкой» открывался бесшумно и незаметно со стороны камеры, так что у заключенного не было никакой возможности подглядеть и подгадать, когда вертухай-надзиратель подходит к камере. К тому же у всех надзирателей были резиновые калоши, дававшие им возможность подкрадываться к каждой камере бесшумно и, главное, неожиданно. И попробуй штрафник прилечь на койку!

Горбань, которого, естественно, не предупредили, так как считалось, что попадающие в БУР должны знать все об условиях содержания в БУРе, решил прилечь на голую койку, последнее время у него стало болеть сердце и хотелось иногда принять горизонтальное положение, чтобы снять боль.

Дверь камеры моментально открылась, и вошедший надзиратель пинком грубо сбросил Горбаня с койки и спокойно сказал:

— Лежать запрещено! Нарушение!

И ушел, закрыв за собой дверь.

Горбань медленно, с трудом поднялся и сел на деревянную жесткую койку, не высказав и тени протеста. Хитрая улыбка с его лица если и слетела, то на самое короткое время, затем вновь проявилась, так медленно проступают очертания фотографии, опущенной в проявитель.

Поскольку он был на положении арестанта, а не наказанного, то ему принесли обед, обычный, положенный ему как заключенному, а не как штрафнику. Горбань съел его и стал опять ждать. Чего он ждал, он и сам не знал, но ему казалось, должно случиться нечто, что коренным образом изменит его жизнь.

Так же равнодушно он съел принесенный ужин, сходил на парашу, в свою очередь отнес ее в уборную, где опорожнил и вымыл под сильной струей воды.

Услышав за собой скрежет ключа и равнодушное надзирательское разрешение лечь спать, он не испытал облегчения, когда принял горизонтальное положение.

Он вспомнил! Озарение пришло неожиданно, как вспышка молнии освещает на секунду темень ночи в лесу, и он вспомнил, как зовут черта, которого он видел в туалете, медленно, с наслаждением отрезающего сначала половой член у Полковника, а затем и его голову.

Единственное, чего Горбань никак не смог вспомнить, куда потом делся этот черт с рогами, которого он видел утром в бараке рядом со своей койкой?