Владимир Полудняков - Не убий: Повести; На ловца и зверь бежит: Рассказы Страница 6

Арнаутский жадно вчитывался в сухие, стандартные формулировки. Приближаясь к итоговому документу — обвинительному заключению, он, как адвокат, понимал, что собранных доказательств будет недостаточно и что защитнику в суде будет легко поставить их под сомнение. Он-то знал, что преступников было трое. Следствие почему-то упорно вцепилось в одного Саранцева.

При опечатывании пакета с ножом для экспертизы следователь не зафиксировал в протоколе, какой печатью скреплена упаковка, а эксперт, соответственно, тоже никак не отразил это обстоятельство. В суде, подумал Стас, Саранцеву легко оспорить этот нож, как принадлежащий ему: ведь могла быть невольная подмена. Разве не случаются ошибки: говорил об одном ноже, а в пакет засунули другой. Откуда видно, что это тот же пакет, да и печать то ли та, то ли другая.

Группа спермы такая же, как и у миллионов других мужчин. Как, например, у Сердюка — об этом свидетельствовала биологическая экспертиза. Он и Козаченко были включены в круг подозреваемых, но на них не нашли никаких свидетельств. У Саранцева был хотя бы нож с кровью да намеки на притязания на девушку.

На гладком корне, мерзком орудии издевательства, вполне могли остаться следы пальцев. Но Стас увидел в деле справку метеорологической станции: в ту ночь был сильный кратковременный дождь. Он вспомнил набежавшую тогда тучку.

Стас вдруг осознал, что хладнокровно, как и всегда, начиная работать по делу, анализирует факты — порезы глаз. Арнаутский брезгливо, не более того, подумал: насколько примитивны те, кто верит, будто бы в глазах жертвы отпечатывается облик убийцы. Изучая дело, Стас убедился, что во время процесса все произошло так, как он и предполагал. Опытный судья, конечно, не мог не обратить внимание на все противоречия и упущения. Саранцев и его адвокат, разумеется, использовали их в своих интересах. Козаченко и Сердюк легко объяснили путаницу в показаниях о месте рыбалки: были пьяны, а берега озера кругом одинаковые, запомнить точное место нелегко, вот и запутались.

Суд направил дело на доследование, хотя мог вынести и оправдательный приговор за недоказанностью. Но, видно, чувствовали судьи, что перед ними убийца Колосковой, и не решились.

Стас почувствовал, что какая-то деталь в деле беспокоит его, видно что-то упустил, второпях и волнении просматривая первые листы. Ага! Вот она, здесь: «…в пяти метрах от трупа найден металлический колпачок с резьбой высотой десять миллиметров…» Он был приобщен к делу, но для чего, так и не удалось узнать. Похож на крышечку ниппеля, но не он, нестандартный какой-то. Так и остался этот предмет невыясненным. Кому он принадлежал, как оказался в лесу — неизвестно. Само собой, парни ничего сказать по этому поводу не смогли.

Стас прочитал последний документ в деле — постановление о приостановлении расследования ввиду объявления розыска преступника, личность которого так и не установлена. Саранцев, конечно, освобожден. Неподшитые маленькие бумажки из уголовного розыска удручающе безнадежны: … «не представилось возможным… не обнаружен… не найден…» и так далее. Глухарь.

Арнаутский захлопнул дело. Он даже не посмел посмотреть на фототаблицу, обязательное приложение к протоколу осмотра места преступления. Это было свыше его сил.

Прошло полтора часа, но Людмила еще не вернулась с совещания. В дверь пару раз заглядывали сотрудники прокуратуры, спрашивали хозяйку кабинета. Уйти Стас не мог, надо было лично вернуть дело в руки Зайцевой. Он сидел за столом и глядел в одну точку: «Дело об убийстве…» Что же дальше, зачем он здесь, для чего? Да, он сам источник доказательств, свидетель обвинения. Но прошло восемь лет… Следствие и суд ему не поверят. Очевидно, что одних его показаний будет недостаточно. Десятиминутное знакомство, краткий миг в его жизни, не слишком ли этого мало, чтобы убедить других в мотивах его признания через восемь лет. Даже Саранцева он не может опознать. Нет, теперь-то смог бы. Видел фотографию в протоколе опознания. Но его лицо на фото было Арнаутскому незнакомо. Тогда, с ножом, приставленным к пояснице, Стас, полуобернувшись, видел краем глаза мощную, высокую фигуру, но ничего больше. Вот тех двоих запомнил наверняка. Были ли это Козаченко и Сердюк, неизвестно. Фотографий в деле не оказалось.

Еще ничего не решив, Арнаутский вновь раскрыл дело, записал все данные, адреса Саранцева, Сердюка, Козаченко и матери Лены. Хотел закрыть дело, но как-то вяло, нерешительно, в результате чего оно раскрылось на фототаблице.

Стас замер в ужасе. На нецветном снимке белело прекрасное обнаженное тело Лены, распластанное, истерзанное, с чудовищным корнем. Потемнело в глазах, кровь резкими толчками прилила к голове, зазвенело в ушах. На несколько секунд он потерял сознание. Внезапно пересохшие губы прошептали: «Боже мой, что с тобой сделали…» Он вспомнил акт экспертизы. Девушку лицом вдавили в землю, она скребла руками, сорвала ногти… «Как она мучилась, господи…» — прошептал Стас, и вдруг его оглушила мысль: «А ведь это я ее убил! Я!!!»

Он прокричал это вслух, потому что в дверь заглянули:

— Что-то случилось?

— Нет, нет, все в порядке. Изучаю дело… Жуткое преступление…

Дверь закрылась. Оставшись один на один с этим делом, хранившим свидетельства смерти прекрасной, как ему казалось, неземной красоты девушки, Стас теперь не мог оторвать взгляда от казенного, холодного фотоснимка. Он зарыдал.

Стало полегче. Некоторое время посидел, приходя в себя, возвращаясь к подробностям дела. Потом еще раз проверил перечень вещественных доказательств: нож, металлический колпачок, корень, платье… платье. «Почему же не провели сразу же, тогда, экспертизу платья и одежды Саранцева да и других подозреваемых? Ведь наложение частиц неизбежно, и тогда мог быть доказан факт контакта… Прошлепали… Раззявы», — возмутился он. Как адвокат, Стас понимал, что теперь это невозможно. Где через восемь лет найдешь то, во что они были тогда одеты, если это, конечно, они? Да разве признаются нынче хоть в чем то, не самоубийцы же они, против себя помогать следствию.

«Убийца,» — снова подумал про себя Стас. Он вспомнил, как тогда, в электричке, и потом, дома, успокаивал себя, лукавил, что ничего страшного не будет, что все равно ничем бы он помочь не смог, только усугубил бы положение, и вместо одной пострадавшей было бы двое. Он не замечал, что противоречит сам себе: если бы ничего не случилось, не было бы и двух жертв. Теперь уже не тот пацан, а адвокат с некоторым опытом, Арнаутский просто и легко рассуждал. Он мог вступиться за Лену. Те двое пьяных, явно неповоротливые забулдыги, для него, сильного, молодого, тренированного, не представляли серьезной угрозы. Тот, с ножом сзади? Да, в нем, пожалуй, была самая главная опасность. Но резким поворотом он мог бы уйти от ножа. А там видно было бы. «Нет, это сейчас так все просто складывается, — сам с собой не соглашался Стас, — а тогда…» И все же, когда его отпустили, мог бы он помешать своим криком, на расстоянии, уже в безопасности. Ведь это-то было вполне возможно. И уж во всяком случае на вокзале, в Зеленогорске, есть милиция. Заяви он, и Лена была бы жива! Он испугался такого убийственного для себя вывода. Он отчетливо понял, что мог спасти девушку от гибели.

Уговаривая себя, что Лене не грозит расправа, на самом деле он панически испугался этих парней. Испугался тем страхом, который начинает руководить человеком, если ему поддаться, и подавляет стремление сопротивляться именно тогда, когда угрожающая опасность еще не является смертельной. В отчаянном, безвыходном положении, перед лицом уже, казалось бы, неизбежной смерти, даже самые робкие, неуверенные в себе люди способны оказать такое сопротивление преступникам, что оно может обернуться для последних роковым образом. Вот почему нередко преступник не переходит опасную для него самого грань, оставляя жертве шанс выжить и тем самым парализуя ее волю к сопротивлению. И тогда совершает то, что задумал, — грабит, насилует.

Стас знал несколько таких случаев по материалам уголовных дел.

Трое подонков обманом ворвались в квартиру инженера Морозова. Милая, интеллигентная супружеская пара была этим вторжением шокирована и парализована. Бандиты все перевернули вверх дном, нашли небольшие сбережения, кое-какие ценности: колечко, цепочку, шубу. Как выяснилось, поживиться было нечем. С досады и видя полную беспомощность хозяев, стали издеваться: бросали со столов посуду на пол, рвали скатерть, занавески. Нагло лапали женщину, накидывали удавку на шею ее мужу. Издевательства продолжались три часа, и они все более зверели от того, что супруги не давали ни малейшего повода для расправы. Страх этих двух мирных людей, впервые оказавшихся в прицельно униженном положении, был настолько очевиден, что, казалось, они выполнят любой приказ преступников. Разгром квартиры продолжался. Ножи убрали в карманы за ненадобностью. Бандиты сожрали приготовленный ужин и смачно распивали найденную в холодильнике бутылку водки. Они не спешили, так как знали, что супруги — люди замкнутые, малообщительные и в их доме редко кто бывает. Старший бандит, с тюремными наклонностями, сплюнув на пол, потребовал еще водки и скомандовал: