Фридрих Незнанский - Оборотень Страница 7

12.00

   — Да что ты, Костя, кислый какой-то. Возьми себя в руки, — говорила Александра Ивановна Романова Меркулову.

   Надо признаться, что ее оптимизм также был, мягко говоря, наигранным. Да и откуда бы взяться оптимизму у нее, начальника МУРа, в 1995 году?

   — Ладно,— отмахнулся Меркулов, курировавший как замгенерального Следственное управление, то есть расследование всех дел по стране. — Какая разница, кислый я, маринованный или соленый, преступников-то все равно ловить не могу. Права не имею, Шурочка. Да что я, они и не преступники вовсе, а предприниматели. Работают в рамках закона.

   — Константин Дмитриевич, а может, их как-нибудь по другой статье, по другому составу преступления оформить? — вмешался Турецкий. — Знаете, как в Штатах...

   — Да что ты все «Штаты», «Штаты»,— махнул рукой Меркулов и добавил: — Ты не в Чикаго, моя дорогая, — припомнив строчку из «Мистера-Твистера», которого когда-то читал на ночь дочке. — У нас нет никаких оснований, чтобы привлечь финансовых преступников к ответственности, ни-ка-ких! Законодательство на этот счет подготовлено, но не принято. Кое-кто в Думе все эти начинания блокирует. И, возможно, не случайно. А ведь это преступники похуже бандитов с большой дороги! — Меркулов начал волноваться, на щеке проступило красное пятно, которое всегда появлялось, стоило Константину Дмитриевичу потерять душевное равновесие. — Понимаете, идет разбой средь бела дня, а мы — законники даже не имеем возможности вмешаться.

   — Костя, да не кипятись ты, — сказала Романова. — Если ты сейчас сляжешь с инфарктом, от этого никому не будет легче, кроме этих самых преступников.

   Романова вздохнула. Она была начальником МУРа, и ей не приходилось непосредственно иметь дело с экономическими преступлениями, с расследованием деятельности всех этих пирамид, фальшивых банков и инвестиционных фондов, однако на собственном муровском опыте она знала, как трудно стало доказать вину обвиняемого в финансовых махинациях даже тогда, когда эта вина очевидна всем, в том числе и непосвященным в юриспруденцию гражданам. И даже тогда, когда преступники попадали-таки за решетку, их почему-то очень быстро освобождали на поруки или за денежный выкуп.

   — Константин Дмитриевич, — продолжал Турецкий, — все-таки послушайте. Вы подходите, так сказать, глобально — раз законов нет, значит, не получится. Но в каждом конкретном случае можно найти зацепку и все-таки засадить хотя бы одного-двух из этих мерзавцев. Нет; вы вспомните, как они народ облапошивали!

   — Вот, кстати, Костя, — поддержала Турецкого Романова, — вспомни про Кандалакшу. Тебе все нужно изменить глобально. А мы будем действовать по фактам. Вот вернется из Кандалакши ваш молодой следователь Золотарев, может быть, разберемся с одной шайкой-лейкой. А там, глядишь, со второй, с третьей...

   — Какая ты все-таки наивная, Шура, а еще милиционер... — безнадежно махнул рукой Меркулов.

   Люди, знавшие Константина Дмитриевича Меркулова давно, еще до того, как он стал заместителем Генерального прокурора Российской Федерации по следствию, в один голос утверждали, что характер его за последние годы сильно испортился. Тут сказывалось, конечно, и здоровье — то сердце, то давление; давали о себе знать и старые ранения. Да и жизнь была теперь не та — неукротимый оптимизм опытнейшего следователя Меркулова, верившего в высшую справедливость, в то, что в конце концов жизнь все расставит по местам, испарился, уступив место мрачным взглядам на жизнь как на тяжелую и несправедливую штуку, где хорошо устраиваются лишь те, кто умеет.

   Если раньше, еще в доперестроечную эпоху, Меркулову казалось, что достаточно сменить правительство и идеологию, и бал в обществе будут править совершенно другие люди, то события последнего десятилетия окончательно убедили его, что есть такой особый сорт людей, которые хорошо живут при любой власти и любой идеологии.

   Не добавили оптимизма и последние месяцы, когда Меркулов по поручению Президента возглавлял следственную группу, проводившую расследование деятельности чековых инвестиционных фондов, или, как их сокращенно называли, ЧИФов, очень многие из которых занимались просто-напросто неприкрытым грабежом простых россиян. С началом эпохи ваучеризации их появилось по всей стране сотни, и обещали они чуть ли не золотые горы. Сам Меркулов, получивший, как и все другие российские граждане, свой законный ваучер, так никуда его и не вложил, и три розовые бумажки — собственность его семьи — продолжали лежать в ящике его письменного стола.

   Больше всего Меркулова раздражал тот факт, что никаких форм воздействия на ЧИФы, даже на те, которые были основаны явными мошенниками, не было: не существовало еще в стране законов, по которым можно было бы привлечь этих преступников (Меркулов ни минуты не сомневался, что многие из основателей всех этих ЧИФов — «Великодержавный», «Народный», «Экономический прогресс» и т. п. — являются самыми натуральными преступниками-коррупционерами). Никаких видимых преступлений с точки зрения существующих законов они не совершали— частные компании привлекали вклады (в данном случае ваучеры) населения на свой страх и риск, затем разорялись, и концов найти было попросту невозможно. И все же Меркулов не терял надежды поймать хоть кого-нибудь из этих «приватизаторов» за руку.

   В глубине души он был совершенно согласен с Турецким и при этом глубоко убежден в том, что все эти легальные грабители, будучи людьми нечистоплотными и лишенными моральных устоев, наверняка совершают и другие деяния, которые уже подпадают под действие существующего уголовного кодекса.

    И вот такой повод, похоже, представился. В далекой Кандалакше, небольшом городе за Полярным кругом, выстрелом в спину был убит Степан Иванович Прокофьев, пожилой работник рыбоконсервного завода. Стало известно, что этот правдоискатель «копал» под местную администрацию, которая что-то там мухлевала с приватизацией.

   Степана Прокофьева застрелили, когда он возвращался поздно вечером от друзей, где он, кстати, в который уже раз поносил директора завода, а заодно с ним и главбуха, которые, по словам Прокофьева, «обвели простого рабочего вокруг пальца».

   Действительно, как удалось выяснить Меркулову через местную прокуратуру, хотя предприятий в городе было не так много, жители Кандалакши непостижимым образом «пролетели» мимо приватизации. Только некоторые стали держателями одной-двух акций, на которые не получали ровно никакой прибыли. Как это водится в нашем государстве, большинство лишь почесали в затылках, побухтели на кухнях и махнули рукой. Въедливый Степан Прокофьев, однако, все никак не успокаивался, а напротив, даже начал своего рода частное расследование того, как и почему контрольный пакет акций захватили директор рыбоконсервного завода Новиков, главбух Дарья Мазуркевич и еще никому не известный гражданин Голуб, проживающий аж в самой Москве. Этот-то гражданин особенно и заинтересовал Степана Прокофьева, который стал ходить по Кандалакше и во всеуслышание заявлять, что этот тип не иначе как функционер Госкомимущества. Степан Прокофьев не остановился на пустых разговорах и выведении жуликов на чистую воду за бутылкой дешевой водки местного розлива, а написал несколько писем — в Госкомимущество, Президенту России, в ФСБ и в Прокуратуру РФ.

   Были люди, видевшие эти письма, но вот что интересно — ни одно из них, насколько Константину Дмитриевичу удалось установить, не дошло до адресата.

   Это означало очень многое — во-первых, за Прокофьевым следили, во-вторых, его угрозы, казавшиеся смехотворными соседям и друзьям Степана, кому-то вовсе не показались такими уж смешными, а в-третьих, раз не дошло ни одно письмо, значит, чья-то ловкая рука изъяла их из почтового потока.

   Выход оставался один — ехать и расследовать все на месте. Но с другой стороны, появление в Кандалакше опытного московского прокурора сразу же насторожит всех тех, кого настораживать как раз не следовало. На совете в кабинете Романовой было решено отправить в Кандалакшу молодого следователя Олега Золотарева, недавно окончившего юрфак. Предполагалось, что он на месте разберется в том, что произошло, и накопает кое-какие улики.

   В тот же день Золотарев фирменным поездом «Белый медведь» выехал в Кандалакшу. О том, что задание исходит от самого Меркулова, он не знал, а был спешно включен в группу следователя по особо важным делам Александра Борисовича Турецкого. Через три дня он позвонил в Прокуратуру РФ и сообщил, что ему удалось достать кое-что очень и очень любопытное, что именно — он уточнять не стал, да  это было бы и опасно, учитывая, какой проницаемой оказалась в Кандалакше почта. Наверняка телефон, тем более междугородный, там также прослушивается.