Вячеслав Сухнев - В Москве полночь Страница 7

В мыслях об этой полузабытой встрече не заметил, как добрался домой. Лифты, собаки, в этот поздний час почему-то не работали. Ни один из трех. И побрел он на девятый ножками, изнемогая от одышки. Перекурил малость за последние сутки. Однозначно…

Не разуваясь и не раздеваясь, пошел на кухню, где еще совсем недавно шуровала эта старательная девочка… Да, Маша! Брякнулся на табуретку, вперил взгляд в мокрое черное окно, за которым дрожали редкие огни соседнего дома. Нащупал пепельницу на подоконнике, и тут вспомнил, что початый блок любимых сигарет забыл в хитром коттеджике в лесу. Вот уж завтра уборщица обрадуется! Да, первые признаки склероза налицо… А сигареты, что из блока прихватил, бросил в бардачке машины. Кругом шестнадцать. Одно утешало: недокуренные пачки он обычно оставлял во всех карманах. Значит, если произвести серьезные раскопки…

Только поднялся с табуретки, как услышал в прихожей непонятный вкрадчивый скрежет. Тихо звякнуло. Подобрался осторожно к входной двери и понял — в замке копаются. Неторопливо ковыряются, аккуратно. Ну-ну… Замков-то на двери два. И серьезные замки, немецкие. Так что попотеть придется любителям зайти в гости, пока хозяина нет. Если, конечно, это любители.

Встрепенулись извилины — основное боевое оружие. Дома Толмачев не то что пистолета — баллончика с газом не держал. Случайные посетители? Или… Умница эта старательная, девочка Маша, скорей всего, и навела. По ее меркам квартира Толмачева, конечно же, представлялась филиалом Эрмитажа. Или Гохрана. Видак, понимаете ли, книжки, старый коньяк. Ветчина, опять же… Раз человек жрет ветчину, то у него и золотишко вполне свободно может заваляться под холодильником. Вчера ночью оповестить дружков не сумела, а за день и скооперировались…

Но с другой стороны… Не могла Маша, при всей девической бедности воображения, не задуматься: Толмачев на нее через Юрика вышел. И при первом подозрении найдет.

Между тем, первый замок сдался. Не выстояла немецкая смекалка в состязании с русской удалью и напором. Скоро, значит, падет крепость и распахнет закрома. Толмачев метнулся на кухню, отвинтил ножку у табуретки и замер перед дверью, положив руку на выключатель.

Когда и второй замок безнадежно хрюкнул, он включил свет, дернул на себя дверь и увидел на пороге двух обомлевших от неожиданности юношей. Во всяком случае, так в первую секунду отметил: молодые ребята.

Одному с маху врубил ножкой табуретки по горбу. Второго не достал — тот ринулся, вереща и прикрывая голову, на лестницу. Ушибленный тоже недолго ежился — помчался вослед товарищу. Вскоре лишь частая дробь каблуков пулеметной очередью отзывалась в лестничном колодце. В руках Толмачева остался в качестве жалкого трофея воротник чужой синей куртки.

— Несерьезный народ, — пробормотал Толмачев.

А потом увидел в замке связку отмычек — хороший набор, качественный, никакой самодеятельности. И мнение переменил. Пришлось звонить.

— Здравствуйте, дядя Вася. Ко мне гости приходили. Не успел расспросить, зачем. Очень быстро ушли.

— Сейчас подошлю товарищей, — сказал знакомый одышливый голос. — Гости не оставили зацепок?

— Оставили, — побренчал отмычками Толмачев.

Если обыкновенные квартирные воры — полбеды. Если же визит грабителей связан хоть в какой-то степени с его работой, что в принципе вполне возможно… Придется менять квартиру! Только, вроде, обжился по-человечески, угрелся…

8

Больше всего поразила Седлецкого эта несчастная корова. Снаряд разорвался совсем рядом, и узнать в груде останков домашнюю животину можно было лишь по рогатой голове. Пока машина, объезжая воронки, медленно двигалась по разоренной улице, Седлецкий хорошо разглядел брошенную на пепелище коровью тушу, перемешанную с землей. Никто на нее не польстился, несмотря на трудности с продовольствием…

Они как раз выехали на окраину, в район одноэтажной застройки. Невысокие, выложенные из камней кривые валики означали границы усадеб. Окраина пострадала менее всего. Да и люди быстро приспособились к осадному быту: выбитые окна в домах из серого известняка занавесили цветным тряпьем, в огородах поставили шалаши и палатки. Возле очагов мелькали женщины в черном, а из-за каменных оград вослед машине смотрели молчаливые дети.

Седлецкий поймал себя на том, что не видит собак. Обычно на таких вот пыльных тихих дорогах машину сопровождают собаки, с лаем передавая ее как эстафету от двора к двору. Здесь собаки молчали. Наблюдения о молчащих в зоне боев собаках Седлецкий вычитал когда-то в дневнике майора Продля, начальника разведотдела 112-го полка. Майор вместе с полком остался гнить в болотах под Демянском, а его дневник пережил хозяина в архивах Управления.

На выезде из городской черты дожидался небольшой потрепанный автобус с солдатами. Вчерашняя армада из грузовиков, рассыпающейся на ходу БМП и продуктового фургона, переоборудованного в легкий танк, сегодня отдыхала: берегли горючее. Дорога до военного городка, по уверениям Алиева, была безопасна. Кроме того, партизаны, верные своей тактике, никогда не выходили на большую дорогу днем.

— Корову жалко, — нечаянно вслух пробормотал Седлецкий.

Генерал Федосеев только покосился на него и ткнул пальцем в цепь холмов, рыжеющих в километре от дороги:

— Оттуда стреляли. Господствующие высоты, что вы хотите.

— Оттуда, — подтвердил майор Алиев, поворачиваясь к московским гостям.

При свете дня было заметно, что майор совсем молод — лет двадцать пять, не больше. Старили его только дикие усы да землистая от давнего недосыпа кожа под глазами. Солнце светило из-за холмов, и Алиев напряженно туда поглядывал, прикрывая лицо козырьком ладони.

Сюда бы туристом приехать, думал Седлецкий, вглядываясь в широкую всхолмленную долину, ограниченную у горизонта цепями гор. Неподалеку от дороги начинался пологий склон в балку, из которой торчали макушки берез, за балкой тянулся ярко-зеленый клин молодой кукурузы, потом поднимался холм, похожий на спящего медведя, а дальше, уже затянутые дымкой, вставали первые отроги, на которых еще можно было различить детали вроде крохотного ажурного столба высоковольтной линии. Потом воздух сгущался до грозовой синевы, и из этой темной неподвижной массы, словно существуя отдельно от земли, возносились к небу причудливые белые зубцы ледников.

В эту прекрасную горную страну до отторжения от России ездили отдыхать и пить целебную воду сотни и сотни тысяч людей. Они катались на лыжах по снегам высокогорья, штурмовали пики, дышали воздухом альпийских лугов.

Когда-то здесь сменяли друг друга скифы и гунны, хазары и аланы, арабы и монголы, татары и византийцы… На горных перевалах встретился тут Восток и Запад, народы и наречия, давшие цивилизацию, тюркскую по языку и верованиям, но европейскую по культурным корням. В этих горах русские инженеры еще в прошлом веке, во время той Кавказской войны, строили причудливые оборонительные сооружения, контролировавшие речные долины. Башни с контрфорсами до сих пор виднеются по излучинам всех больших рек. Здесь навсегда застряли альпийские стрелки дивизии «Эдельвейс», рвавшиеся по приказу Гитлера в Индию…

Столица республики, пережившая осаду татаро-монголов, крымчаков и османлисов, в тридцатые годы называлась Молотов-Шахар, потом именем, производным от названия не самой большой из десятка здешних народностей, и лишь теперь вернула себе исконное — Шаона.

Не однажды за последние триста лет бывший аул Шаона перестраивался русскими. Первый раз — еще при Суворове, когда где-то в долине закладывались улицы Ставрополя. Второй раз — после окончания большой Кавказской войны, после «замирения». До сих пор в улицах Шаоны чудятся занесенные к подножиям снежных гор васильеостровские линии и перспективы севастопольских бульваров. В планировке Шаоны нет величавой небрежности Тифлиса или вынужденной скученности Еревана.

В советское время, несмотря на усилия срочно выращенных местных академиков архитектуры, несмотря на их грандиозные генпланы, которые рассматривал и одобрял лично выдающийся архитектор всех времен и народов… Несмотря на героические усилия и энтузиазм представителей братских народов, за исключением одного, репрессированного, несмотря на ведущую и вдохновляющую роль мудрой партии, советскому ампиру так и не удалось покорить улицы Шаоны. Она осталась русской крепостью, защищенной вынесенными на холмы фортами.

Однако несколько поколений русских архитекторов и военных инженеров не могли предположить, что город можно бомбардировать с птичьего полета. Они не могли представить, что такое залп взвода самоходок с «Градом» на борту…

Если бы не война, опять вернулся к этой мысли Седлецкий, славно бы приехать сюда туристом… Побродить по горным пастбищам, попить айрана, отведать козьего мяса с каперсами, молодым чесноком и крепчайшим соусом-тузлуком. Однако ни разу не приезжал Седлецкий в Шаону праздным гостем. Впервые он попал сюда с заданием подготовить плацдарм для будущей работы, сразу после Афгана, когда еще звучали последние выстрелы на перевале Саланг, когда аналитики Управления еще только просчитывали развал СССР в качестве одного из многих возможных и вовсе не обязательных вариантов постперестроечной действительности. И когда в Шаоне победил Национальный фронт, а вчерашний полковник Советской Армии стал премьер-министром, сплетенная Седлецким сеть уже давала первые уловы…