Борис Старлинг - Мессия Страница 37

Не выдержав, он открывает глаза и смотрит вниз. Его обмякший, бессильный член словно насмехается над ним. Вот и весь экстаз, в который должно было вылиться примирение.

Он сползает с кровати только затем, чтобы поднять с пола трусы и прикрыть свой срам, берет со столика еще не успевшую остыть чашку чая и спускается в гостиную. Где садится перед телевизором, не видя ничего и ненавидя себя.

50

Среда, 14 июля 1982 года

Эрик, прежде чем признаться Реду, продержался неделю. Реда хватило на целых три месяца, но выдерживать больше он уже не в силах.

Не проходит ни дня, чтобы Ред не думал о пареньке, не задавался вопросом, что с ним сталось. Жив он или мертв, отделался ли испугом и ушибами или превратился в калеку? Как его зовут? Не проходит ни единого дня, чтобы в памяти Реда не всплывали те несколько секунд, из-за которых он мучается угрызениями совести.

Всякий очередной выпуск новостей, каждый свежий номер газеты воспринимается им со страхом — а вдруг оттуда он узнает, что преступил роковую черту и теперь, как и брат, навсегда заклеймен словом «убийца». И при этом ему каждый день случается проходить мимо того места, где был сбит паренек. Желтую табличку с надписью «МЕСТО ДТП. ПРОСИМ СВИДЕТЕЛЕЙ ОТКЛИКНУТЬСЯ» полиция уже убрала, но от чувства вины так просто не избавишься. Теперь Ред знает, каково пришлось Эрику. Знает, каково это — задыхаться, удерживая внутри тайну, столь жгучую, что иногда кажется, уже не воля, а тело физически неспособно удержать ее внутри. Большую часть времени это чудовище лишь распирает стенки желудка, но порой подбирается к горлу, так и норовя выплеснуться наружу. Понуждая его выложить правду.

Трудно сказать, сколько раз он порывается позвонить в полицию и взять на себя ответственность. Дело доходило до того, что он поднимал трубку и набирал номер. Но ни разу так и не дождался ответа, потому что, если бы они ответили, он, наверное, действительно бы во всем признался. Но Ред клал трубку сразу, как только происходило соединение — не дождавшись даже гудка.

Да и какой толк мог быть в признании? Пареньку бы оно всяко не помогло. Да и вообще, это ведь был просто несчастный случай — в гораздо, несравненно большей степени несчастный случай, чем то, что произошло у Эрика с Шарлоттой Логан. Эрик пусть и не хотел ее убивать, но был зол на нее и хотел ее наказать. А он, Ред, не желал этому недотепе с мячом ничего дурного. Не садиться же ему в тюрьму из-за досадной случайности!

Это именно то, в чем он пытается себя убедить. То, что твердит себе изо дня в день в течение трех месяцев. Но теперь у него уже нет уверенности в том, что тюрьма не была бы лучшим выходом. Он больше не в силах выносить это бремя. Не в силах жить, терзаясь беспощадным чувством вины.

Он сдал выпускные экзамены, получил диплом и теперь ищет работу. Но его жизнь превратилась в преддверие ада.

Сразу после ленча, когда солнце в первый раз за день проглядывает сквозь облака, Ред отправляется пешком в долгий путь, к полицейскому участку. Он проделывал этот путь и раньше, когда сдал Эрика. На сей раз он собирается сдаться сам.

51

Среда, 9 сентября 1998 года

Комиссар пожимает правую руку Реда обеими своими.

— Рад тебя видеть, Ред. — Он указывает ему на кресло. — Присаживайся. Чай? Кофе?

— Спасибо, не стоит беспокоиться.

Ред опускается в кресло и чувствует, как белые кожаные подушки распределяются под его весом. Комиссар возвращается на свое место по ту сторону письменного стола и садится. Его голова возвышается над головой Реда на добрых два фута. Это элемент тактики мягкого устрашения — на протяжении всей беседы Реду придется смотреть на комиссара из глубины кресла, снизу вверх.

А между тем комиссар мог бы и сам сесть в другое такое же кожаное кресло. Или предложить Реду высокий стул.

«Почему бы тебе не проделать все основательно и не назначить эту встречу ближе к вечеру, когда солнце било бы мне прямо в глаза, ослепляя, как лампа на допросе?»

— Как продвигается дело, Ред?

Дело. Только одно. С тех пор как это началось, вся остальная работа заброшена. И что — можно подумать, будто такое усердие хоть что-то дало.

По крайней мере, комиссар не ходит вокруг да около. Ред решает тоже действовать напрямик.

— Не слишком хорошо. За более чем четыре месяца мы практически ничего не добились.

— Ничего?

«Сам знаешь, что ничего, индюк хренов. Стал бы ты вообще приглашать — прошу прощения, вызывать — меня сюда, будь у нас заключенный под стражу подозреваемый и приличный материал для обвинительного заключения?»

Ред сохраняет нейтральное выражение лица.

— Ничего. Наш убийца… — в присутствии комиссара Ред не называет его Серебряным Языком, — не оставляет на местах преступления никаких улик. Вскрытие всех четырех тел ничего не прояснило. Друзья, соседи, прохожие — все они ничего не видели. Никаких признаков взлома или воздействия отмычки. Либо жертвы сами впускают преступника, уж не знаю почему, либо он влезает в открытые окна. Убийства начались в мае, когда уже было не по сезону жарко, так что люди действительно оставляют окна открытыми на ночь. И сами жертвы не имеют между собой ничего общего, их объединила только смерть. Ни общих друзей, ни общих интересов. Каждая связь, которую мы прослеживаем, рано или поздно обрывается. Что, не сомневаюсь, вам известно.

— Да, в общих чертах. Но уж будь добр, просвети меня.

«Ах ты задница! — думает Ред. — Только этого мне и не хватало».

— Поначалу мы разрабатывали гомосексуальную версию — все три первые жертвы, как минимум, экспериментировали с той или иной формой гомосексуальности. Но последний из убитых, Барт Миллер, по всем сведениям, придерживался традиционной ориентации, причем отличался избыточным либидо. Под то предположение, что убийца выискивает мужчин, проживающих в одиночку, не подпадает Джеймс Бакстон, живший с братом. Кстати, их квартира была единственным местом убийства, в которую не было входа с первого этажа. Барт Миллер имел дело с кожей, и можно было бы предположить, что способ убийства как-то связан с его профессией, но то, как погибли остальные, никоим образом не указывает на род их занятий. Конечно, если у нас появится бухгалтер, которого доведут до смерти занудством, нам, видимо, придется пересмотреть эту точку зрения.

Комиссар не смеется.

— И стало быть, вы ждете перелома?

— Вовсе нет, — отвечает, защищаясь, Ред. — Мы ничего не ждем. Мы делаем все возможное, чтобы этот перелом наступил.

— А это вероятно?

— Не знаю. Очевидно, что пока нет признаков ничего подобного. Но перелом, или прорыв, потому так и называется, что происходит внезапно, когда его меньше всего ждешь. Наш убийца может оставить отпечаток пальца, что-то пролить, кто-то может его заметить — и тогда у нас будет с чем работать.

— Но на данный момент вы гоняетесь за тенью?

Ред вздыхает.

— Да. Сейчас мы гоняемся за тенью.

Комиссар вертит в руках пресс-папье из зеленого стекла.

— А ты, Ред? Как ты с этим справляешься?

Так вот, стало быть, из-за чего этот вызов.

— Да нормально.

— Это не оказывает влияния на твое… э… состояние психики? Ни в каком смысле?

«Состояние психики? Нет, я просто тихонько схожу с ума. Не беспокойся обо мне».

— Ну, поскольку и сам я, и вся наша команда работаем без продыху, все мы чертовски устали, и нервы, в этом смысле, у нас на пределе.

— Давно ты общался с психотерапевтом?

— Был у нее на днях. Это часть обязательного ежеквартального обследования.

— Знаешь, что она сказала?

— Нет, не знаю. Хотя предполагаю, что она удовлетворена.

— Почему ты так считаешь?

— Потому что ничего другого от нее не слышал.

— Зато я слышал.

Пресс-папье снова вернулось на стол — теперь в руках комиссара тоненькая картонная папка.

— Она настолько беспокоилась о тебе, что отчет поступил прямо ко мне. Хочешь узнать, что в нем?

«Ничуть», — думает Ред. И разводит руками с деланным равнодушием. Комиссар не открывает папку. Очевидно, заключение он прочел внимательно.

— В нем говорится, что ты испытываешь стрессовые нагрузки, граничащие, я цитирую, с «совершенно невыносимыми». По мнению психолога, твоя самооценка страдает из-за невозможности добиться адекватного результата. Психотерапевт утверждает, что, если ты не сбавишь обороты, это может повлечь за собой нервный срыв.

— Это смешно.

— Ой ли?

— Да, именно так. Причем замечу, что с ее замечаниями насчет самооценки и уровня стресса я в принципе согласен. Тут она права, да и не нужно быть гением психиатрии, чтобы до этого додуматься. Но ни о каком нервном срыве не может быть и речи. Любые предположения, будто что-то подобное может случиться со мной, просто абсурдны.