Вольф Долгий - Только всем миром Страница 16

— Веселый ты человек, Саня Буряк, — сказал Исаев. — Раз, два — и в «дамках». А нам еще ой сколько попотеть придется, чтобы тебя от грязи отмыть — если не виноват… Кто такой Калымыч?

— Женькой зовут.

— Фамилия?

— Не знаю. Калымыч и Калымыч, кличка такая. Слышал, он в море вроде ходил, механиком. Теперь на берегу вот кантуется.

— Номер его «Жигулей» тоже не знаешь?

— Тоже. А зачем вам это? Найти надо? Так это запросто. Я знаю, где он живет. Один раз подвозил меня — вот здесь, сказал, я живу. В квартире, правда, не был у него, но, я думаю, найти — не проблема.

— Еще вопрос. Посмотри внимательно на эти рисунки. Тебе, случайно, не попадался где этот парень?

Буряк быстро ответил (Чекалину, наблюдавшему за допросом со стороны, показалось, что чересчур быстро, едва ли успел как следует разглядеть):

— Видел я его, точно видел!

— Где?

— Тогда. В ту ночь то есть. Когда я Калымычу объяснял, какая он скотина, а он меня пьянью подзаборной обзывал, к «жигуленку» его белому подошли три мужичка, моряки, похоже, так один из них сильно на этого смахивает. Я тогда еще посмотрел на него — подумал, что где-то уже видел его. Поэтому, может, и внимание на него обратил.

— А где видел? Или — мог видеть? Это важно, это очень важно!

— Ну, где я мог видеть человека? Либо в порту, либо в кабаке.

— Если ты видел его у «Жигулей», то Калымыч тоже должен был видеть, так?

— Само собой. Я ведь ушел сразу — назад, на «Геркулес» свой. А те парни остались — для разговора. Ну, какой разговор — дураку ясно. Насчет водки. Личность он известная, этот Калымыч.

— Вот он какой интересный человек, твой Калымыч.

— «Мой»! В гробу я его видал такого интересного. В белых тапочках.

— Все концы, получается, у него в руках. И насчет тебя, и насчет того парня. Надо бы с ним познакомиться. Поедем, не возражаешь?

— Всегда пожалуйста.

Пока Исаев с Буряком ездили на оперативной «Волге» за Калымычем, Еланцев и Чекалин принялись просчитывать варианты. Мог ли Буряк совершить такое преступление, не мог ли — этого не касались. Средь юристов, если они, конечно, серьезные люди, подобное гадание на кофейной гуще не в чести: эдак до ломброзианских химер договориться можно. Не только внешность, но даже и образ жизни человека не приводят его автоматически к преступлению — тьма примеров тому. Можно быть выпивохой и гулякой (на манер того же хоть Буряка) — и мухи не обидеть. С другой стороны, случается, что и поговорка насчет тихого омута не так уж безосновательна.

Случай с Буряком был не из простых. Очень уж много фактов сошлось против него. Но и за него тоже кое- что было. Если подтвердится, что буксир в тот ночной час и впрямь не больше сорока минут стоял в порту, если будет установлено, что Буряк не опоздал к отходу судна, то весьма сомнительно, чтобы за полчаса своего отсутствия (а если вычесть двадцать минут на дорогу от причала к проходной и обратно, получается — за десять минут) он мог успеть сесть в такси, убить шофера, где-нибудь по пути передать руль Блондину и вернуться на свой буксир. К этому надо приплюсовать еще время на его стычку с Калымычем; если и этот факт подтвердится, можно считать, что у Буряка почти стопроцентное алиби.

В его пользу говорило также то, что он сам вызвался найти Калымыча — надеялся, значит, что тот подтвердит сказанное им. Правда, несколько подозрительным выглядело то, с какой молниеносностью Буряк узнал Блондина. Чекалин уж предпочел бы, чтобы Буряк выдумал это — допустим, решил по-детски, что так вернее отведет от себя подозрение. Да, лучше так, а то слишком уж гладко все получается: человек, которого есть основания подозревать в совершении убийства, случайно, притом, вероятно, всего за несколько минут до преступления, встречает истинного убийцу… Не одного Чекалина смущало это — Еланцева, оказывается, тоже. Так повстречать (в нужном месте и в нужный момент) можно разве что сообщника!

Как ни удивительно, но не исключено, что Саня Буряк тут не врал… Приехал Петрунин, майор из портовой милиции, одно из его сообщений, по-видимому, имело прямое отношение к тому, о чем толковал Буряк. Коллегам из порта удалось установить, что примерно в ноль часов на площадке перед проходной стояла группа солдат, дожидалась автомашины, чтобы ехать в часть. Солдаты эти работали в порту на разгрузке судов — время от времени, в авральные моменты, портовое начальство прибегает к их помощи. Так вот, эти солдаты видели машину «Жигули» белого цвета, стоявшую неподалеку от них с включенными габаритными огнями. Видели они также и то, что к «Жигулям» подходил парень, по совпадающему описанию нескольких человек — чернявый, без шапки, челка вниз, нос картошкой, в черной телогрейке, какую обыкновенно носят портовые работяги. Этот парень (по приметам — точь-в-точь Саня Буряк) сперва сел в машину, потом выскочил из нее и, не закрывши дверцу, ругался с шофером; так, по крайней мере, показалось солдатам, хотя они не слышали ни одного членораздельного слова.

Потом к солдатам подошли три человека, одеты довольно легко, в модных нейлоновых куртках. Один из них шутливо предложил рядовому Сивкову обменять шинель на куртку, а то, мол, от колотуна загнуться можно; потом сказал, что они с «Бискайского залива», завтра чуть свет отход, и тут же спросил: где бы водку раздобыть? Сивков показал на «Жигули» — поди, неспроста тут маячит. Те три парня в куртках направились к машине. В этот момент парень в телогрейке хлопнул со злостью дверцей, пошел к проходной. Кругликов, младший сержант, спросил у него шутливо: «Что, не обломилось?» Парень в телогрейке ответил: «Пятнадцать колов хочет, во живодер!»

Парни в куртках через открытую дверцу о чем-то тем временем беседовали с водителем. Чем закончился этот разговор, солдаты, правда, уже не знают: за ними подошла машина, увезла их. Майор Петрунин лично побывал в части, показал композиционный портрет лица, подозреваемого в убийстве. Трое военнослужащих — уже упомянутые Сивков и Кругликов, а также рядовой Силантьев — независимо друг от друга показали, что лицо, изображенное на портрете, напоминает одного из тех трех человек, которые подходили к автомашине «Жигули» белого цвета. Приметы, сообщенные ими, полностью совпадают с приметами, указанными в ориентировке на разыскиваемого преступника…

— Что это за белые «Жигули»? — спросил Чекалин. — Установлено, кто их владелец?

— Тут и устанавливать нечего, — сказал майор Петрунин. — Давно известен. Евгений Павлович Гольцев, по прозвищу Калымыч. Все руки не доходят всерьез им заняться.

— Крупная фигура?

— Да нет, кусошник. То подвезет кого, то водку сбагрит втридорога, то заморскую вещичку перекупит. Но скользок — что твой угорь, как ни ухватишь — все вывернется. Правда, вплотную не занимались им, так, мимоходом. Теперь, видно, настал момент. Разрешите вызвать его?

— Нет, это мы сами сделаем, — сказал Еланцев. — Как раз поехали за ним. У вас есть его адрес? Хорошо, оставьте на всякий случай.

13

— Фамилия, имя, отчество?

— Гольцев Евгений Павлович.

— Образование?

— Высшее.

— Кем и где работаете?

— Механик-наладчик судремзавода.

— Вы предупреждаетесь об ответственности за отказ или уклонение от дачи показаний и за дачу заведомо ложных показаний. Распишитесь, что предупреждены.

Евгений Павлович Гольцев, сорока двух лет от роду, образование высшее, механик-наладчик, оказался редкостной мразью!

Памятуя о характеристике, которую дали ему Саня Буряк и майор Петрунин, Чекалин имел все основания предполагать, что этот человек едва ли захочет распространяться о своих коммерческих вылазках на машине. Поэтому, приступив к допросу, Чекалин не стал выпытывать у него, с какой целью тот находился в полуночный час около порта. Более того: дабы Калымыч точно уразумел, какие сведения требуются от него, Чекалин даже счел необходимым сразу открыть перед ним все карты. Сообщил об убийстве водителя такси и о том, что предполагаемый убийца, возможно, был среди тех, кто вступал в контакт с Гольцевым позапрошлой ночью около ноля часов, кто подходил к нему, к его белым «Жигулям». Затем попросил ответить на вопрос — не было ли среди этих людей человека, похожего на этого, — и попросил повнимательнее посмотреть композиционный рисованный портрет.

Произошло неожиданное.

— Тут какое-то недоразумение, — сказал вдруг свидетель Гольцев по прозвищу Калымыч. — У порта я не был — ни позапрошлой ночью, ни прошлой, ни на машине, ни пешим способом. Так что, при всем желании, я никого не мог там видеть.

О, тут было чем полюбоваться! Боже праведный, с каким апломбом держался он, сколько благородного, с трудом сдерживаемого негодования в хорошо поставленном голосе было, а на лице вдобавок выражение оскорбленной невинности! При этом на рисунки не удосуживался взглянуть даже…