Чарлз Тодд - Испытание воли Страница 27

«Она что-то затевает! — заявил он мрачно. — Капитан вовсе не дурак, не правда ли? Но эта заставит его поплясать, прежде чем с ним будет покончено, вот увидишь. Эй, ты нашел женщину, в самом центре этого дела, в гуще чудовищной ненависти».

— Какую женщину? — спросил Ратлидж, садясь в машину. — Или ты еще не выбрал? Ведьму? Художницу? Или вдову?

Хэмиш забурчал: «Эй, я-то составил свое мнение. Это ты не видишь, куда ветер дует. Ты не подходишь для расследования этого убийства, и, если у тебя осталась хоть капля ума, поезжай прямо в Лондон и попроси, чтобы тебя освободили от этого дела!»

— Я не могу. Если я сейчас сдамся, ты победишь. Я должен через это пройти, или я застрелюсь.

«Но ты знаешь, что случится, если ты потащишь этого несчастного Хикема в суд. Они распнут его и тебя вместе с ним. Потому что женщины будут защищать своего прекрасного капитана, попомни мои слова! А тебя никто не будет защищать».

Выезжая из ворот, Ратлидж процедил сквозь зубы:

— Когда я закончу, не будет необходимости тащить в суд Хикема. У меня будет другое доказательство.

Издевательский хохот Хэмиша преследовал его всю обратную дорогу до Аппер-Стритема.

Позвонил Боулс из Скотленд-Ярда и сказал:

— У вас было два дня, что происходит?

— Завтра состоится дознание. Но расследование необходимо отложить. Мне нужно еще время, — ответил Ратлидж, стараясь, чтобы голос звучал уверенно.

Помолчав немного, Боулс спросил:

— С меня требуют результатов; я не могу отмахнуться словами «Ратлиджу нужно еще время». Есть ли в деле прогресс?

— Мы нашли охотничье ружье. По крайней мере, я думаю, что нашли. Владелец объясняет, что оставил его где-то на момент убийства, но все сошлись в том, что у него был самый веский мотив для убийства полковника. Проблема в том, что я не понимаю, почему он убил только сейчас. Вражда между ними давняя. Почему не двадцать лет назад, когда она начиналась? Дом этот человек не запирает, живет в уединенном месте, любой, кто знал о ружье, мог войти и взять его. И несколько человек знали. Очень просто было бы впоследствии незаметно вернуть его. В настоящее время я занимаюсь тем, что выясняю, у кого была наилучшая возможность.

— Надеюсь, что не у капитана Уилтона?

Ратлидж ответил неохотно:

— И у него в числе прочих.

— Дворец хватит удар, если просочится эта информация. Ради бога, не говорите никому ничего, пока не будете абсолютно уверены!

— Вот почему мне нужно еще время, — со значением сказал Ратлидж. — Разве мы можем позволить себе допустить ошибку? Ни в коем случае.

— Хорошо. Но держите меня в курсе, ладно? Мне тут дышат в затылок. Того и гляди, отправят в отставку из-за вас. Нужно как можно скорее закончить дело, иначе полетят головы.

— Понимаю. Позвоню вам в понедельник утром. Не позже.

Боулс прервал связь.

Ратлидж не имел возможности увидеть мстительную улыбку на лице Боулса в момент, когда тот вешал трубку. Ситуация в Уорикшире, по мнению Боулса, развивалась именно так, как он и предполагал.

Обдумывая разговор, Ратлидж пришел к мнению, что разговор прошел достаточно успешно. Ярд хочет ответов, да, но предпочитает дождаться его выводов, а не подталкивать к поспешным решениям. Значит, намеренного противодействия нет.

Очень нуждаясь в одобрении — независимо от того, понимали это в Ярде или нет, — он испытал некоторое облегчение.

Но Хэмиш, который умел ткнуть в самую болевую точку, спросил язвительно: «Почему тогда он не спросил о Хикеме?»

Остановившись у дома Уоррена по дороге к гостинице, Ратлидж спросил экономку доктора о состоянии Хикема.

— Он пока жив, если это вам чем-то поможет. Но лежит как мертвый. Хотите знать, что я думаю? — Женщина бросила на него острый взгляд. — Он все еще на этой безумной войне и не может найти дорогу домой. Он не двигается, не видит, не слышит, и я спрашиваю себя, что же происходит в его голове. Мы не можем в нее проникнуть.

— Это известно только Богу, — ответил Ратлидж, не желая над этим задумываться.

Экономка нахмурилась.

— Полагаете, он боится? Я иногда наблюдала за ним на улице и видела его ярость, странности, которые сбивали всех с толку, — ну, конечно, сбивали, мы не знали, что с ним делать, то ли игнорировать, то ли кричать на него или запереть! Но когда он был трезвым, я чувствовала, как его мучает страх, и это меня беспокоило. Мне бы не хотелось думать, что этот страх, так же как и ужасы войны, сейчас с ним, там, куда он отправился. Поскольку он не двигается, он не может от этого убежать.

Ратлидж посмотрел на нее.

— Я не знаю, — ответил он ей честно. — Вы, возможно, единственный человек, кого это заботит.

— Я видела в своей жизни слишком много страданий, чтобы не заметить их, если они есть, даже у пьяницы, — сказала она. — А этот человек страдал. Что бы он ни сделал на войне, добро или зло, он с тех пор платил за это каждый час. Вы будете об этом помнить, если сможете с ним поговорить? Я не думаю, что вы были на войне, но жалость — это то, что даже полицейский должен понимать. Нравится он вам или нет, но этот человек заслуживает жалости.

Лицо экономки вдруг как бы окаменело, словно она пожалела, что разоткровенничалась с чужим человеком.

— Зайдите после обеда, если хотите. Я не думаю, что он придет в себя раньше, если вообще придет. — Ее голос звучал официально. — Имейте в виду, что пытаться сделать это раньше к добру не приведет! — Она закрыла дверь, оставив Ратлиджа стоять на тротуаре.

Хэмиш опять зашевелился: «Если он умрет из-за того, что ты дал ему деньги, что, полагаешь, с тобой сделают?»

— Это будет концом моей карьеры. Если не хуже.

Хэмиш горько хмыкнул: «Но не расстрельная же команда. Помнишь ее? Как делаются дела в армии? Холодный серый рассвет, солнце еще не встало, никто не хочет видеть позорную смерть. Этот мрачный час утра, когда душа сжимается, мужество уходит, когда тело сотрясает ужас. Ты все помнишь! Жаль. Я хотел напомнить тебе…»

Ратлидж шагал к гостинице, опустив голову, и чуть не налетел на велосипед. Он не обратил внимания на женщину, которая поспешно уступила ему дорогу, и не услышал голос, называвший его по имени. Воспоминания, овладевшие им, влекли его назад, во Францию, к ужасу разрушения, к стреляющим орудиям.

Пулеметчик все еще был там, а главная атака должна была произойти на рассвете. Его нужно было остановить. Ратлидж вновь послал своих людей вперед, выкрикивая приказы на бегу. Он видел, как они падали; сержант упал первым, остальные повернули назад и побрели сквозь темноту, яростно проклиная все на свете, глаза их были полны боли и бешенства.

— Это не просто гибель, это бессмысленные потери! — крикнул капрал Маклауд, прыгая обратно в траншею. — Если остановить его можно только таким образом, пусть стреляет!

Ратлидж, с пистолетом в руке, закричал:

— Если мы не остановим его, сотни людей погибнут — наш долг расчистить им путь!

— Я назад не пойду — вы можете меня здесь пристрелить, туда я не пойду! И других не пущу, Бог мне свидетель!

— Говорю же, у нас нет выбора! — В диких глазах солдат, окружавших его, он увидел бунт и с беспощадной яростью повторил: — Нет выбора!

— О, парень, выбор есть всегда. — Капрал указал на мертвых и умирающих солдат на ничьей земле между пулеметчиком и траншеей. — Это хладнокровное убийство, и я не буду в нем участвовать. Никогда больше!

Он был высокий и худой, очень молодой, обожженный сражениями, измученный бесконечными наступлениями и отступлениями, кровью, террором и страхом, страдающий из-за кальвинистского воспитания, которое привило ему понимание правильного и неправильного и которому он остался верен, несмотря на весь этот ужас. Не мужество он потерял; Ратлидж знал его слишком хорошо, чтобы подумать, что он струсил. Он просто устал — и другие это видели. Ратлидж ничего не мог для него сейчас сделать — слишком многие жизни были поставлены на карту, и он не мог позволить одной стоять у них на пути. Жалость боролась с гневом, и она не победила.

Он арестовал Хэмиша Маклауда, затем выполнил приказ, погрузившись в ледяную, скользкую грязь, требуя, чтобы солдаты оставили его одного, но они все же последовали за ним в беспорядке. Они заставили пулеметчика замолчать, и после этого им не оставалось ничего, кроме как ждать начала яростного сражения. Остаток этой долгой ночи он сидел с Хэмишем, слушал завывание ветра, метущего снег перед траншеей. Он слушал, что говорил Хэмиш.

Ночь тянулась бесконечно. Он был измотан и в конце сказал:

— Я дам вам еще один шанс — выйдите и скажите людям, что вы были не правы!

И Хэмиш покачал головой, глаза его потемнели от страха, но он оставался твердым.

— Нет. У меня не осталось сил. Кончайте скорее, пока я еще чувствую себя мужчиной. Ради бога, кончайте!