Алексей Яковлев - Пернатый оберег Страница 41

— Педрила ты, типа, позорный! Над всеми понятиями ты как бы надругался! Меня, честного вора, который чисто в авторитете, об себя замарал! Смою этот позор по понятиям!

«Вот что бывает, когда человек понятия не имеет о толерантности, да и само слово “понятия” понимает превратно», — подумал Глеб.

Но тут перед мысленным взором Глеба опять материализовался Алессио, возлежащий на белом облаке. Указывая на Бубняя, который уже покинул свое укрытие и пешочком шкандыбал к ближайшей автобусной остановке, полубожественный небожитель торжественно изрек:

— Его передвижение — через гордость и предубеждение — к толерантности!

Глеб пошел следом за продолжавшим высказывать вслух свое недовольство Бубняем, прислушивался к его бубнению, но кроме новых ругательств в адрес Дональда Табунова, ничего нового не услышал. Поэтому мысли капитана полиции невольно обратились к олимпийскому новоселу.

«Конечно, — думал Панов, — дуриком въехав на Олимп, Алексис завел знакомство с богами, но сам оставался в лучшем случае полубогом, таких в древнегреческой мифологии называли титанами. Алессио, безусловно, титан! Титан мысли! Но и титаны способны ошибаться. Пусть не во всех своих предположениях, но хотя бы в половине, это точно! Вот, например, он утверждает, что Бубняю мешают приобщиться к толерантности его гордость и предубеждение. Насчет предубеждения ничего не могу возразить, предубеждений Бубняю хватает! А вот гордиться-то ему как раз и нечем! Не едет он в «мерседесе», или «БМВ», как подобает конкретным и авторитетным пацанам, а топает пехом и станет давиться в общественном транспорте, словно какой-нибудь лох-фраер! Так что дал ты тут маху, Алексис-Алессио, титан либерал-толерантной мысли!

И тут с небес полилась барабанная дробь. Глеб поднял глаза к небеси и увидел, что Алексис уже не возлежал на облаке, а маршировал по нему, как по плацу, по-пионерски, с барабаном у пояса, только что в горн не трубил, зато пел и стучал в барабан, в такт своим сапогам ритмы марша чеканил:

Мораторий — раз, мораторий — два,

толерантность — защитница вам!

Вы придете, мадам, в либеральный стан,

Потому что карманник ты сам!

Глеб с досады чуть не стукнул сам себя кулаком по лбу: а ведь он совсем потерял оперативный нюх! Принять Бубняя, карманника, а карманники по праву считаются элитой воровского мира, за лоха-фраера — это с его стороны проявление оперативного непрофессионализма! В годы канувшего в небытие проклятого тоталитаризма (идеологическая война его праху!) таких бубняев после отсидки ближе сто первого километра к Москве не подпускали, и лишь теперь, во дни торжества демократии и прав человека, эти жестокие ограничения были сняты. Ныне в столице конкретных пацанов с судимостями — как комаров на затопленных торфяниках! Ездят они и на «мерседесах», и на «БМВ», и Бубняй от братков не отстает. Просто он сегодня вышел на дело и, образно говоря, надел рабочую спецодежду. А «мерседес» пускай пока постоит в гараже. Впрочем, не одному Глебу стоит заниматься самокритикой. И Бубняй тоже хорош! Ведь каждый карманник обязан быть прекрасным психологом, это для него даже важнее, чем артистическая ловкость рук! За такой высокий интеллект воры прочих специальностей карманников и уважают! А Бубняй чалился с Додиком на одной шконке, хлебал баланду из одной миски и не разглядел в Додике, извините, гея? И какой Бубняй после этого психолог, в смысле — карманник, да еще и в законе?! По понятиям он после этого кто? Тоже педе… то есть гей! Алексис понятия уважил, проявил к ним толерантность: назвал Бубняя «мадам» и обратился к нему на «вы». Алексис-Алессио, интеллигент в третьем поколении, никакой женщине, даже женщине в голубом смысле, не позволил бы себе «тыкать»! Да и почему бы ему понятия не уважать? По крайней мере, в понятиях не встречается такой откровенной махровой дури, как в иных законах. Взять хоть те же моратории! Согласно мораторию номер один, маньяка, укокошившего в Москве ни за что ни про что полсотни человек, нельзя было приговорить к смертной казни, потому что пастух-чеченец, сперший овцу из соседнего стада, не имел возможности предстать перед судом присяжных в своем регионе. А до соседнего региона, где суд присяжных функционировал, далеко ехать — аж полчаса на автобусе! По такому случаю московского маньяка будут содержать в заключении на полном пансионате по европейским стандартам лет тридцать, а то и все сорок. На денежки, изъятые из карманов родственников жертв этого изверга. А в соответствии с мораторием номер два, когда и прежней идиотской отговоркой уже нельзя стало оправдываться, придумали, что маньяка следует сорок лет лелеять, так как некогда «после литры выпитой» известно кем был якобы заключен международный договор на этот счет, который Дума не ратифицировала. Следовательно, это не договор, а бумажка, которую можно использовать по любому назначению, даже и гигиеническому. Видно, у депутатов-то оказалось ума либо совести или того и другого вместе побольше, чем у некоторых… И таких удивительных опусов в законах — как блох на бродячей собаке. Познакомишься с такими прецедентами, невольно запросишься под юрисдикцию понятий! Но Алексис не зря проповедовал толерантность, он уважил также и закон, понятий категорически не признающий! А для закона Бубняй как был гражданином мужского пола, так гражданином мужского пола и остался, с кем бы он там ни чалился и ни хлебал баланду из одной миски. Вот почему в другом случае Алексис обращается к Бубняю на «ты» и как к мужчине.

Размышляя о парадоксах толерантности, Глеб шел следом за все еще продолжавшим бубнить себе под нос ругательства Бубняем, наверняка получившим такое погоняло за привычку бубнить по любому поводу. А вот и автобусная остановка — по случаю часа пик народу невпроворот. Бубняй наметанным взглядом психолога сразу определил себе самую подходящую клиентку — полнотелую даму младопостбальзаковского возраста в слегка приподнятом настроении после небольшого корпоратива, устроенного с товарками-продавщицами где-нибудь в подсобке по случаю получения зарплаты. Все честно заработанные ею пятнадцать тысяч рубчиков лежали в сумке, которую легкомысленная дама небрежно повесила на сгиб руки. А тут как раз подошел автобус. Вот спасибо: недолго вас ждали, всего минут сорок! Соответственно, народ пошел на посадку, как на приступ. Бубняй ввинтился в толпу жаждущих уехать и через несколько секунд выскочил обратно на свет божий с дамским портмоне в руках. В Панове тут же сработал инстинкт опера: задержать и обезвредить ворюгу! Хотя бы на несколько часов, пока адвокат не восстановит попранные права нечеловека в лице Бубняя и не освободит невинно схваченного из узилища. Но Бубняй опередил ринувшегося к нему оперативника. Очистив портмоне от содержимого и положив пятнадцать честно заработанных тысяч рубчиков себе в карман, он бросил опустевший кошелек в мусорную урну — и сразу стал неуязвим для закона. Теперь не только съевший собаку на отмазке воров-карманников адвокат, но даже любой другой назначенный защитник легко убедит суд, что у следователя нет весомых доказательств совершения противоправного деяния его подзащитным — законопослушным гражданином Бубняем (официальное погоняло по паспорту такое-то). Панову ничего больше не оставалось, как сделать вид, что он всего лишь поспешил к отъезжавшему автобусу, да, к сожалению, не успел добежать.

Да ладно, успокаивал он свое уязвленное самолюбие профессионала-сыщика, в конце концов, пойманную и посаженную в садок щуку для того и выпускают обратно в реку, чтобы караси и карасихи не дремали. У обворованной Бубняем женщины типично виктимное поведение, то есть такое поведение, когда пострадавшая сама виновата в своих злоключениях. Невиктимная женщина, получив зарплату, что делает? Правильно — кладет деньги в кошелек, а кошелек прячет не в сумку, а за пазуху, и не несет сумку с кошельком всем напоказ, да еще предварительно слегка поддав на корпоративе. Руководство МВД уже не раз твердило свету, а также городам и весям и всем жителям, их населяющим, что всем следует проявлять бдительность: на улицах опасаться встречных и поперечных, в транспорте подозрительно глядеть окрест себя, предварительно запрятав ценные вещи поглубже и подальше, а выйдя из транспорта, самим прятаться за железными дверями и решетками. «А кто не спрятался, я не виноват!» — как бы предупреждает главный министр.

Бубняй не реагировал ни на какие обращения и предупреждения, поэтому не обратил внимания на бежавшего в числе других припоздавших пассажиров Глеба, а преспокойно продолжил свою пешую прогулку и пришел к ресторану «Русалочка», где и встретился со своим корешем Корявым, внешность которого вполне соответствовала его погонялу. Оба корефана зашли в ресторан, Глеб последовал за ними и занял столик поблизости от вальяжно расположившихся на почетном месте братанов. Глеб огляделся. Посетители ресторана мужского пола явно придерживались традиционной сексуальной ориентации. А если и нет, то внешне этого никак не показывали. Но для привередливых корефанов и этого оказалось недостаточно. Они с возмущением и презрением высказали подошедшему официанту претензию, что в «Русалочке», как видно, собираются одни фраеры, а из порядочных людей, то есть конкретных пацанов, только одни они и есть. Официант в ответ на высказанное ему «фи» вежливо, но твердо возразил, что их ресторан посещает солидная публика: состоятельные предприниматели, видные чиновники, известные артисты, знаменитые представители шоу-бизнеса. Разумеется, авторитетные бизнесмены и даже могущественные авторитеты тоже осчастливливают «Русалочку» своим присутствием. Вот и сейчас в соседнем банкетном зале отмечает свой двадцатилетний юбилей славяно-этническая ОПГ, и председательствующий на застолье, один из самых уважаемых московских воров в законе Гоги Ткварчельский, как раз зачитывает пространную поздравительную эсэмэску юбилярам из Бутырки от «самого» Имярека. Звание и погоняло поздравителя официант произнес почтительным шепотом, так что Глеб, несмотря на то что сидел неподалеку, их не расслышал. Слова официанта произвели должное впечатление: взыскательные клиенты разом прикусили языки и больше никаких предьяв ресторану не кидали.