Патриция Корнуэлл - Вскрытие показало… Страница 6

Конечно, случается, что мужья отравляют, забивают до смерти, режут кухонными ножами или стреляют из именного оружия в своих жен, но вряд ли найдется муж, который, желая избавиться от жены, станет ее связывать, насиловать и медленно душить.

Соображала я все хуже и хуже.

Удивляться было нечему — я была на ногах с полтретьего ночи, а уже пробило шесть вечера. Полицейские давно уехали. Вандер свалил еще в обед. Почти одновременно с ним ушел Винго, один из моих помощников в анатомичке. Я осталась в морге одна.

Вообще-то, я не выношу шума, но сейчас тишина, в прямом смысле мертвая, действовала мне на нервы. Меня трясло, руки стали ледяными, ногти посинели. Я буквально подпрыгивала от каждого телефонного звонка.

Охранники в морг всегда выделялись по остаточному принципу, и никого, кроме меня, это не волновало. На мои жалобы не реагировали. В морге, рассуждали чиновники, красть нечего: даже если устроить «день открытых дверей», сюда и на веревке никого не затащишь. Покойники — сами себе охрана, и надпись «Морг» действует эффективнее, чем плакат «Не влезай — убьет!» или «Осторожно, злая собака!».

Покойников я не боюсь — чего их бояться. Живые — вот с кем надо быть начеку.

Несколько месяцев назад какой-то тип с ружьем ворвался в приемную терапевта и выпустил в пациентов целую обойму. После этого я перестала ждать милостей от природы и купила за свои деньги цепь и висячий замок. И когда я забаррикадировала застекленные двери главного входа, мне сразу же стало легче.

Внезапно кто-то с такой силой затряс входную дверь, что, когда я прибежала на грохот, цепь все еще раскачивалась, хотя людей поблизости я не заметила. Вообще-то, случалось, что бомжи пытались воспользоваться нашим туалетом…

Я вернулась за рабочий стол, но думать уже больше ни о чем не могла. Услышав, что в холле открылись двери лифта, я взяла большие ножницы и приготовилась к обороне. Но это оказался охранник — он пришел сменить прежнего.

— Случайно не ты только что ломился в застекленную дверь?

Охранник покосился на ножницы и сказал, что нет. Вопрос, конечно, прозвучал глупо — он прекрасно знал, что застекленная дверь на цепи, и у него были ключи от остальных дверей. Зачем ему главный вход?

Я пыталась надиктовать на пленку отчет о вскрытии. Однако звуки собственного голоса странно раздражали и даже пугали. До меня постепенно доходило: никто, даже Роза, моя секретарша, не должен знать о том, что нам с Вандером удалось выяснить в ходе экспертизы — ни о «блестках», ни об остатках спермы, ни об отпечатках пальцев, ни о следах от удавки, ни, самое главное, о том, что убийца — еще и садист. Ведь если информация просочится в газеты или на телевидение, маньяк озвереет окончательно.

Этому выродку было уже недостаточно насиловать и убивать. Да-да, я это поняла, когда сделала несколько надрезов в подозрительно красных местах на коже последней жертвы и прощупала пальцы в местах переломов. Именно тогда — жаль, что не раньше! — мне стала ясна картина преступления.

Повреждения еще не успели превратиться в кровоподтеки и гематомы, заметные невооруженным глазом, но вскрытие показало, что во многих местах были порваны сосуды, а также то, что миссис Петерсен ударили тупым предметом или коленом. Слева были сломаны три ребра подряд; так же маньяк поступил с пальцами рук. Во рту, в основном на языке, обнаружились волокна — значит, убийца пользовался кляпом.

Я вспомнила о скрипке и медицинских журналах. Преступник, вероятно, понял, что руки — самое ценное, что есть у жертвы. Он связал миссис Петерсен и переломал ей пальцы. Один за другим.

Я выключила диктофон — все равно ведь молчу — села за компьютер и начала сама печатать отчет о вскрытии.

В записи, сделанные в процессе вскрытия, я не заглядывала — помнила их наизусть. Мне не давала покоя фраза «в норме». Все-то у погибшей было в норме — и сердце, и легкие, и печень. Лори Петерсен умерла совершенно здоровой. Я увлеклась и не слышала, как к двери подошел Фред. Лишь случайно подняв глаза, я увидела, что он стоит в дверном проеме и смотрит на меня.

Ничего себе заработалась! Фред успел смениться и снова заступить на дежурство, а я все сижу. С момента, когда я в последний раз видела Фреда, будто бы целая вечность прошла — так бывает в дурных тягостных снах.

— Вы все еще здесь? — Бесстрашный охранник колебался, не зная, можно ли меня отвлекать. — Там приехали родственники парня, которого привезли утром. Аж из Мекленбурга. А где Винго? Я его обыскался. Они тело не могут найти…

— Винго давно ушел. Что за парень?

— Какой-то Робертс. Он бросился под поезд.

Робертс, Робертс. Кроме Лори Петерсен, сегодня было еще шесть трупов. Под поезд, ну да, конечно.

— Так он в морозильнике.

— Они говорят, что не могут его опознать.

Я сняла очки и потерла глаза.

— А ты для чего?

Фред состроил дурацкую мину и поежился.

— Доктор Скарпетта, вы ж знаете. Я боюсь покойников.

3

Увидев у ворот «понтиак» Берты, я успокоилась. Она открыла дверь прежде, чем я нащупала в кармане ключ.

— Как погода в доме?

Берта поняла, что я имею в виду. Этот вопрос я всегда задавала, вернувшись с работы, — если Люси гостила у меня.

— Скверная. Девчонка целый день просидела в вашем кабинете, уткнувшись носом в компьютер. А когда я приносила ей бутерброд, она начинала кричать. Ужас! Но я-то знаю, в чем дело, — темные глаза Берты потеплели, — она просто расстроена, что вас нет дома.

Мне стало стыдно.

— Я читала вечернюю газету, доктор Кей. Господи, помилуй нас, грешных!

Берта уже успела надеть плащ.

— Я знаю, почему вам пришлось проработать чуть не целые сутки. Какой кошмар! Хоть бы полиция скорей его поймала! Как только земля таких носит!

Берта знала, кем я работаю, и никогда не задавала лишних вопросов. Она не стала бы расспрашивать меня, случись даже что-нибудь подобное на ее улице.

— Вечерняя газета здесь, — произнесла Берта, указывая в сторону гостиной. Она взяла с полки покетбук под названием «Роковая страсть» и объяснила: — Я спрятала ее под диванную подушку, чтобы Люси не нашла. Я подумала, что вам не понравится, если девочка прочитает про это убийство.

И Берта погладила меня по плечу.

Я проводила «понтиак» взглядом. Надеюсь, Берта доберется до дома без приключений. Я больше не извинялась перед ней за своих родных. И моя племянница, и моя мама, и моя сестра всеми способами без устали доводили бедную Берту. Берта все понимала. Берта не жаловалась и не сочувствовала, но порой мне казалось, что она меня жалеет. Естественно, от этого мне было только хуже. Я пошла на кухню.

Кухня — мое любимое место в доме. Потолок в ней высокий, и она не перегружена комбайнами и миксерами, потому что я все предпочитаю делать руками — и резать спагетти, и месить тесто. Конечно, у меня есть несколько необходимых приборов, причем самых современных. Прямо посреди рабочей зоны красуется мраморная доска для разделки мяса: она подогнана под мой рост — метр шестьдесят без тапок. Барная стойка расположена напротив огромного окна, которое выходит в тенистый двор, на кормушку для птиц. Шкафы и панели из светлого дерева, но смотрятся неплохо, потому что я всегда срезаю для кухни самые свежие желтые и красные розы в моем обожаемом цветнике.

Люси в кухне не было. Посуда от ужина стояла на сушилке. Видно, Люси снова торчала в моем кабинете.

Я достала из холодильника бутылку шабли и налила себе полный бокал. Облокотившись на барную стойку и закрыв глаза, с наслаждением начала пить вино маленькими глотками. Как же быть с Люси?

Прошлым летом она впервые гостила в этом доме — впервые с тех пор, как я закончила школу судмедэкспертов и переехала в Ричмонд из города, в котором родилась и в который вернулась после развода. Люси — моя единственная племянница. Ей всего десять, а она уже решает сложные задачи по математике и разбирается в точных науках на уровне абитуриента. Люси — настоящий вундеркинд. Вся в своего отца-ученого — он умер, когда она была совсем крошкой. Но сладу с ней нет никакого. Мать Люси, моя сестра Дороти, слишком занята сочинением детских книжек, чтобы еще волноваться о дочери. Меня Люси обожает — не понимаю за что, — но это обожание требует ответных душевных сил, которых у меня сейчас просто нет. По дороге домой я прикинула, что лучше бы отправить девочку в Майами раньше, чем планировалось. И все же не смогла себя заставить перебронировать ее билет.

Люси бы ужасно обиделась. Люси бы не поняла. Отправить Люси к Дороти — все равно что лишний раз напомнить девочке, что она мне мешает. Люси уже привыкла мешать матери, но мешать тете Кей… Она целый год мечтала, как будет жить у меня. Да и я, признаться, считала дни до приезда племянницы.

Я потягивала вино и распутывала комок собственных нервов.