Виль Рудин - День «Икс» Страница 17

— И как тебе в плену пришлось? — Эрих, раньше несколько раз пытавшийся расспросить друга, решил не упускать такой случай. Еще бы, Фелльнер разговорился!

— Как сказать... Не рай, конечно. Но, по совести говоря, — разве могли русские каждому из нас в душу заглянуть? Почему мне должны были верить больше, чем остальным? Да и мне самому этого не надо было. Я — как все: работал, спал в бараке. Кормили нас хоть и не жареными гусями с яблоками да портвейна с рислингом нам хоть и не давали, но с голоду никто не умер, можешь поверить.

— А население как?

Фелльнер задумчиво погладил волосы на затылке.

— А что население? — Русские — народ на редкость добродушный. Я-то сам хоть им плохого ничего не сделал, но что им наша война принесла — сказать просто невозможно. Я до сорок седьмого в Воронеже работал — уж на что Шварценфельз в Старом городе побит — а там вообще одни холмы из битого кирпича. В глаза русским, конечно, стыдно было смотреть.

...Прощаясь в подъезде Управления, Эрих задержал руку Фелльнера в своей:

— А на свадьбу я тебя приглашу. С женой, конечно.

— Ты думаешь, я в этом сомневался? Я же хоть и плохой, но все же друг. Меня интересует только дата.

— Не бойся — подарок купить успеешь.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Просторный зал американского клуба был залит светом. Заполнившие его шумной толпой молодые люди щеголяли замысловатыми прическами, пестрыми галстуками с изображением скачущих ковбоев и голых женщин, и укороченными брючками, которые берлинцы презрительно окрестили «драй фиртель» — «три четверти».

— Хэлло, Карли! Что ты здесь делаешь? Твоя Барбара ждет тебя в постельке!

— Пусть подождет, потом крепче любить будет...

— Говорят, нам за это здорово заплатят?

— Да, ами денег не пожалеют, чтобы выбросить красных, и те из нас, кто вернется...

— Ерунда! Как только мы явимся, фопосы разбегутся, а русские не посмеют вмешиваться. Мы им зададим перцу! Так, что ты...

— Да я ничего, я говорю лишь, что и нам могут задать перцу...

— Проваливай отсюда, без трусов справимся!

Кульман бесцельно толкался в горланящей толпе. Вдруг он увидел Гетлина, который энергично расчищал себе дорогу. Его, видимо, боялись, расступались молча, тесня друг друга. За Гетлином шел какой-то мужчина с усиками. «Уж не Боб ли это? — подумал Кульман. — Полный и с усиками, как описывал Гетлин». — Он хотел пробраться им навстречу, но его так стиснули со всех сторон, что он не мог пошевелиться.

Наконец Гетлин и следовавший за ним мужчина выбрались на небольшую сцену, украшенную американским флагом и портретами Эйзенхауэра и Аденауэра.

— Эй, там, у двери, — крикнул Гетлин. — Заткните глотки! — Подождав, когда гомон утихнет, он стал говорить медленно и веско: — Настал час, которого мы давно ждали. Завтра в Восточном Берлине и в других городах русской зоны часть рабочих начнет забастовку. Эту забастовку мы используем для того, чтобы вооруженным путем положить конец господству красных!

Эти слова были встречены торжествующим ревом и свистом. Подняв руку, Гетлин дождался тишины.

— Завтра к восьми утра всем быть на Потсдаммерплац. Тащите с собой своих друзей и знакомых — чем больше, тем лучше, ясно? Все, друзья. Идите готовиться.

С возбужденными выкриками все повалили к выходу. Кульман, усиленно действуя локтями, попытался протиснуться к стене. Наконец ему это удалось, и он, тяжело переводя дыхание, оглянулся. Вилли был на месте... Наконец в зале стало свободнее, и Кульман пошел к сцене. Гетлин еще издали увидел его и подозвал его к себе жестом:

— Ну как, Зигфрид, все слышал?

— Да, шеф, спасибо, что вовремя предупредили. Вот это была речь!

— Ну, ну, ладно. Ты понял, в чем дело?

— Кажется, понял.

— Поедешь сегодня в Шварценфельз. С тобой пошлем еще кое-кого. Будешь руководить. Я доложил о тебе мистеру Бобу — он тебя похвалил и сказал, что тебе можно поручать серьезные дела, хотя ты и не смог выполнить то задание, с «Клариссой». Что же, промахи у всякого бывают, даже у меня. Так я сказал? — обернулся Гетлин к полному мужчине.

Кульман просто сиял от удовольствия и гордости, — сам мистер Боб (а это был он) похвалил его!

— Мой милый, ты поставил на верную команду, — сказал американец. — Игра будет наша. Только действуй энергичней и помни: прав всегда тот, кто стреляет первым.

— Стрелять он умеет, мистер Боб, — заверил Гетлин и, повернувшись к Кульману, добавил: — Сегодня в шесть будь у меня.

Когда Кульман пришел к Гетлину, у того уже собралось несколько человек.

— Где ты там болтаешься? — хмуро проговорил Гетлин. — Уж не зазнался ли после похвалы? Надо быть аккуратным.

— Я, кажется, вовремя явился, — огрызнулся Кульман. — На моих часах ровно шесть.

— Так разбей свои часы, купи другие! Они отстали на четыре минуты — ясно? Садись.

Кульман, недовольно хмыкнув, уселся в угол комнаты.

— Все вы через два часа выезжаете в Шварценфельз. Часть рабочих начнет там забастовку, будут действовать под руководством участников «Восточного бюро» — тех, кто уцелел. Штаб находится в доме 18 по Грюне Ауэ. Контакт с ними для тебя, Кульман, и для тебя, Каминский, — обернулся он к невысокому, худощавому брюнету, — обязателен. Но ваша задача — превратить их забастовку в вооруженный путч. Если через два дня обстановка будет достаточно ясной, в Шварценфельз выеду я сам, и мы разгоним этот социал-демократический штаб. Власть мы им не отдадим.

Гетлин говорил внешне спокойно, медленно, обдумывая каждое слово, и от этого все сказанное им приобретало еще большее значение. Это была не мелкая провокация, не убийство какого-то активиста, не диверсия на отдельном предприятии, а попытка ликвидировать сам режим, утвердившийся на востоке Германии и столь ненавистный для них, — все присутствующие прекрасно понимали это.

Они с напряженным вниманием ловили каждое слово Гетлина, стараясь ничего не пропустить, ничего не забыть.

— Что конкретно поручается вам? — продолжал Гетлин. — Создать группы из числа тех, кто готов активно выступить против красных властей, вооружить наших сторонников, — Кульман знает, где находится оружие, и вся эта операция проводится им. В ночь с семнадцатого на восемнадцатое произведите изъятие и уничтожение тех, кто внесен в списки.

— В тех, что составил Хойзер? — спросил Кульман.

— Да, да.

— Ночи не хватит. Надо ведь время, чтобы везти за город...

— Зачем? И в квартире можно. Каминский! Ты действуешь на шахте «Кларисса». Добейся, чтобы шахтеры бросили работу. Если не выйдет — взорви.

Гетлин роздал деньги и спросил:

— Что осталось неясного?

Кульман поднял голову.

— Как действовать восемнадцатого, девятнадцатого — ну, потом?

— Слушайте РИАС, все будет объявлено. Еще вопросы?

— А американцы нам помогут? — спросил Каминский.

— Ты делай свое дело, ами сами знают, как поступать.

— А русские?

— Что русские?

— Они не выступят?

— Слушай, цыпленок! Если ты струсил, так сиди у мамочки под юбкой. Нечего тебе в Шварценфельзе делать! Это, во-первых. Во-вторых, русских первыми не трогайте. Не давайте им повода вмешиваться, ясно? А теперь всё. Идите... — он секунду помолчал, — и чтобы сегодня же в восемь выехали в Шварценфельз — слышите?

— А вы с нами не едете? — спросил Кульман на прощанье, когда все вышли.

— Нет, Зигфрид, я пока буду нужен здесь, в Берлине, хотя, признаюсь, не прочь бы поехать с тобой. Там ведь Лизхен...

— О, понимаю, шеф, понимаю...

— Да, да, цыпленок, ты догадлив. Ну иди, а мне пора к Бобу. Прощай.

— Сейчас вас примет очень важный человек, — многозначительно сказал Гетлину Боб. — Вы можете обеспечить себя на всю жизнь, если выполните, что потребуется. Не будьте только дураком.

После такого вступления Боб снял телефон, набрал номер и доложил по-английски:

— Человек явился.

Потом, положив трубку, встал, одернул на себе пиджак и пригласил Вилли следовать за ним. По коридору они прошли в гостиную, затем Боб, внимательно осмотрев Вилли, осторожно нажал медную блестящую ручку и открыл дверь.

В комнате был полумрак, и Вилли не сразу разглядел сидевшего в кресле мужчину с кирпично-красным обрюзгшим лицом.

Когда Боб и Гетлин расположились на стульях напротив, Боб произнес по-английски:

— Это тот самый человек, о котором я вам говорил. Я думаю поручить операцию ему.

— Хорошо, инструктируйте, — кивнул краснолицый. — Говорите с ним по-немецки, для меня можете не переводить. Я пойму.

Боб обернулся к Гетлину: