Валериан Скворцов - Шпион по найму Страница 18

Дубровин, достав карандашик и клочок бумаги, попросил повторить имена жены и детей Гущина.

— Знаете, это интересно!

— Если мне не изменяет память, они жили в Ревеле в наемной квартире по Большой Юрьевской, дом шестьдесят семь под литерой А, — вколотил я в Дубровина завершающую, я надеялся, проверку весть.

— Вот так память!

— Копия всепокорнейшей просьбы с указанием адреса в рамочке под стеклом висела в холле гущинской виллы не один десяток лет. Можно что угодно забыть, кроме такого… Дети новозеландских Гущиных работают в Бангкоке. Один в отделении Индо-Суэцкого банка на Вайрлесс-роуд… Я преодолел все ваши сомнения относительно моей собственной подлинности, господин Дубровин?

Гущинская чухонка учила Марину эстонскому в Бангкоке. Знал бы об этом Шлайн! Да и Дубровин, упаси боже!

Он отложил бумажку и карандашик. Провел огромной ладонью сверху вниз по лицу, словно пытался стереть выступившую после коньяка легкую испарину. Я услышал его одышку. Ему бы не следовало злоупотреблять горячительным.

— Шлайна действительно здесь нет, — сказал он. — Больше мне нечего сообщить. Может быть, вы хотите ему что-нибудь передать? На тот случай, если Шлайн появится?

— Я сказал об этом госпоже Воиновой.

— Я слышал краем уха, когда входил. Вы не переменили намерение?

— Завтра уехать?

— Завтра уехать.

— Не переменил. А почему это может вас интересовать?

— Вы не просите, чтобы я помог вам… помог вам привести в порядок ваш российский паспорт?

— Понадобится минимум два дня, чтобы ваши эстонские друзья проштамповали его должным образом… Нет, спасибо. Я все оформлю в Берлине. Из Риги самолеты ежедневно. Передавайте привет и мои наилучшие пожелания Ефиму… если этот Ефим в самом деле приехал к вам.

Я едва выбрался из продавившегося дивана. И сразу вошла Воинова, чтобы проводить меня в вестибюль.

Андрей приветливо улыбнулся на выходе. В отличие от госпожи Воиновой.

Все-таки я завернул в Банный переулок. Неоновая стрела на подставке перед лавкой Велле источала теперь малиновые отблески. Отмытый в бане глянцевый скелет папаши Тоодо пил кофе из рекламной фаянсовой кружки, на которой две свиньи — «мистер Фэтти и миссис Чанки» — наслаждались «истинно бразильским напитком».

Новостей от Ефима и сюда не поступало.

Я едва довел «Форд» до Лохусалу. Чтобы побороть сон, я строил планы похищения из джипа «Рэнглера» фотографии мамы и её дочери, которая ждет возвращения папы.

В буфете Прока сидел за дальним столиком лицом к двери.

Новости наконец-то пришли, подумал я.

Глава пятая

Классики

Высокие стволы, раскачиваемые ветром в сосновом бору, издавали дикие звуки — свиристели, выли, пищали. Тропинка едва просматривалась в сером снегу. Прока тащил меня по ней уже минут пятнадцать. Огни пансионата пропали. Мы пересекли дорогу, которая шла из поселка в сторону Палдисского шоссе, и двигались в направлении, противоположном берегу. В глубь континента, хотелось сказать. Вверх, все время вверх — по пологому, заросшему лесом подъему.

— Сильно набрались, Василий Николаевич? Вы вообще-то вполне? В норме, а? — беспокойно спросил Прока.

Он нес ответственность за качественность персоны, которую доставлял к боссу на переговоры. А на казенной службе отбарабанивал вахты спустя рукава.

— Пьяных людей вообще не бывает, — сказал я — Бывает пьяный американец. Пьяный японец. Пьяный китаец. Пьяный немец. Пьяный итальянец…

— Пьяный русак, — подсказал Прока.

— Не дерзи, лейтенантик, — откликнулся я устало. — Я не успел сказать «пьяный молдаванин»… Конечно, я пьяный. Но все пьяницы разные, даже если пили один и тот же шнапс. Мы все разные в пьяном виде… Вдруг начинаешь соображать, что так, как ты сам живешь, пьянствуешь и вообще… люди уже жили и пьянствовали тысячи лет. И спрашиваешь себя: кто же я такой, чтоб быть особенным? А? Прока, ты спрашивал себя об этом? Кто, мол, я такой, чтоб быть особенным?

— Водились бы бабки, — скучно сказал Прока. — Тогда вопросов возникает меньше. А особенный или неособенный… Зависит от технологической необходимости.

— Правильно, Прока. Ты выучил урок. Поменьше философии, побольше наличных, сказал великий калининградский, то бишь кенигсбергский философ Иммануил Кант. Ибо без наличных все остальное не существует, а только мерещится, даже если продается или покупается… Долго еще?

— Осторожно, — сказал он. — Справа бассейн, зимой он пустой, просто выложенная кафельной плиткой яма. Не оступитесь… Чему вы смеетесь?

— Тому, что здесь есть бассейн и к тому же сухой… Как в Париже, например.

— Ну, там их много, — сказал Прока.

Луч галогенной лампы вонзился под ноги и погас. Я приметил, что снег в этом месте сошел. Прошлогодние иголки пружинисто проминались под ногами. Земля прогревалась большим домом.

— Извините, — раздался хрипловатый голос. — Не ослепил? Поднимайтесь сюда. Сюда, господин Шемякин…

Узкая полоска света обозначила на уровне глаз приоткрытую дверь.

Нащупывая ногами ступеньки, я поднялся на высокое крыльцо. Мне положили на спину руку и почтительным нажимом подправили в нужную сторону.

— Теперь порог, осторожно, — сказал тот же голос.

Пахнуло деревом, смолой, растапливаемой печью и свежей хвоей. Дверь захлопнулась, включили освещение.

Музей! В обрамлении карельской вагонки — деревенский стол, обставленный деревянными креслами с резными спинками и подлокотниками, камин с горевшими поленьями за кованым экраном, подобие бара с бутылками, бочоночками, посудой и никелированным инвентарем, скрытый в ларе холодильник. Несколько кабаньих, оленьих, рысьих и волчьих голов скалили со стен клыки, выставляли лакированные рога и таращили остекленевшие рыжие глазищи на быт дореволюционного балтийского кулака, воспроизведенный в натуральном виде.

Живой экспонат аборигена весил не менее полутора центнеров.

Необъятный, тонкого сукна китель с воротником стойкой свисал до медвежьих колен. Два мешка джинсовых штанин наползали на громадные, почти квадратные, искореженные косолапостью адидасовские кроссовки с распущенными шнурками. Под кителем выпирало чрево, которое вздымалось и опадало под сиплое дыхание полуоткрытого ротика. Круглое, почти без морщин лицо казалось странновато знакомым.

— Ну, увиделись! — сказал толстяк. — Заочно-то мы знакомы. Линьк-то Рэй из котельной в лохусальском-то пансионате — мой младший брат. Вот бывает-то!

— По обувке я, наверное, догадался бы, — сказал я.

Себя он не называл. Дечибал Прока остался за порогом.

Слева косо шла деревянная лестница, застланная вязаными половиками. Справа открытая дверь вела в гостиную. Там, в полумраке, мелькали всполохи, отбрасываемые телевизионным или компьютерным экраном, доносились гул моторов и дробный стук виртуальных взрывов. Хозяин, вероятно, оторвался от электронной игрушки.

— Переобуетесь в домашнее? — спросил он.

— Если не обязательно…

— Как удобнее… Пожалуйста, присаживайтесь.

Гаргантюа Пантагрюэлевич забежал за кресло и сдвинул его, громыхнув об пол.

Спрямленные, без наклона, спинки придавали нам вид людей, переполненных чувством собственного достоинства. Сидели мы, что называется, аршин проглотив.

— Мне сказали, вы предпочитаете бренди, так ведь?

— Кто вы? — спросил я. — У меня сегодня затянувшийся день. И завтра рано в дорогу. И Прока затаскал по лесу. Давайте к делу.

Ге-Пе разбавил коньяк в своей рюмке кока-колой, придержал сопение и отпил осторожный глоточек. Я ждал.

— Неважно, кто я, — сказал он. — Неважно, кто вы.

— Условие нравится. Подписано, — сказал я. — Давайте дальше.

— Дальше будет стоить пять тысяч долларов.

Вот и прощальный подарок без вести пропавшему оператору. Или с вестями? Пропавший с вестями. Неплохо звучало.

— Я могу воспользоваться туалетом? — спросил я.

— Через эту дверь и направо…

За дверью я невольно придержал шаг. В затемненном салоне на подиуме, накрытом мягкой, кажется, бархатной скатертью, светилась зеленоватая глыба хрустального аквариума размером с рояль… впрочем, рояль тоже, кажется, угадывался неподалеку. Глыбу изнутри кромсали своими передвижениями миниатюрные модели подводных лодок. Зависнув на секунду, одна выпустила две торпеды в другую. Синеватая субмарина, войдя в штопор, пошла на дно, растягивая шлейф черновато-перламутрового мазута и раздавленных глубиной матросских трупиков.

Тень Ге-Пе легла из-за моей спины на аквариум.

— Впечатляет?

— Сейчас, наверное, эта команда вопит «ура», — сказал я, ткнув пальцем в сторожевичок, разбрасывающий глубинные бомбы, которые выдавливали на поверхность аквариума пузыри-взрывчики. — Решили, что их работа…