Юханан Магрибский - Лицо перемен Страница 2

За жизнь… Это был его лозунг. Или… нет, не его, это Алёша Скориков сказал, а он подхватил. Молодые, отлично образованные офицеры, они были готовы умирать за жизнь, лишь бы сбросить с себя липкую паутину полузабытья, вырваться из болота, в которое давно погрузилась страна, где единственным звуком поутру было кваканье лягушек и их жабьего величества Смирнова. Страна, погрузившаяся в пьянство, тоску и невежество. Кто побогаче и поумнее, те сидели за своими заборами и носа не высовывали, а кто посообразительнее, те разбежались, ещё когда Смирнов только начинал. Родина была отдана на откуп мелким и озлобленным стайкам, с повязками на руках и свистками, всё как раньше, они завладели улицами; отдана охранке и чиновникам: те завладели всем прочим. Как ярко блестел на этом фоне алмаз Училища, из стен которого вышел Краевич! Офицеры его понимали, они дрались за жизнь. А теперь, здесь, в тюрьме, он узнал, что его понимали не только офицеры.

Много раз перечитанная записка лежала в руке мягкой, шероховатой, чуть влажной от внезапно проступившего пота бумагой. Что это значило? Гадать не было толка, но ничего другого не оставалось. Друзья хотят помочь? Или враги — уничтожить? Он терзал себя догадками, с замиранием сердца, ужасом и появившейся надеждой встречал приближающиеся шаги тюремщиков, но раз за разом через откидную крышку просовывалась лишь миска с едой. Краевич окончательно потерял счёт дням, его горячка едва ли прошла, но утихла, затаившись где-то в глубине воспалённого рассудка. Теперь он мало спал, но всё больше мерил камеру шагами. И вот однажды вместо того, чтобы просунуть узнику еду, вохр открыл дверь, пропуская тусклый свет из коридора. Кваевича под конвоем двух молодцов повели куда-то. Он пытался угадать, что его ждёт, пытался неведомым образом узнать в одном из охранников того, кто шепнул: «Держитесь», ждал чего-то, но был разочарован. Всё закончилось не побегом и не расстрелом, лишь прогулкой под серым небом по влажному от дождя асфальту. Хотя и это было в радость — его мир, сжавшийся было до нескольких квадратных метров, погружённых в полумрак и уныние, обрёл заново запахи и краски: неяркие, северные, родные.

Через несколько дней прогулка повторилась, а затем они и вовсе обрели некоторую регулярность. Вчера его должны были вывести на очередную. Он слушал приближающиеся шаги с возрастающей надеждой, но дважды получил лишь еду, после же камера окончательно погрузилась во мрак. И другой день его не выпустили на прогулку. Лишь к исходу следующего дверь открылась, заставляя слепо щуриться на свет. «Встать, — он встал, — лицом к стене, руки за спину». Он повиновался. Краевич вновь почувствовал, как его охватывает страх, смешанный с безумными надеждами: он так и не сумел свыкнуться с мыслью, что однажды его выведут во двор, ровно так же как для прогулки, поставят против взвода, «Пли!» — и всё.

Он почувствовал, как лоб покрылся испариной. Вдруг сзади раздался глухой удар, за ним звук повалившегося тела. Краевич непроизвольно обернулся; свет всё ещё резал глаза, но он отчётливо различил вохра, который с пистолетом в руке склонился над поверженным товарищем. В следующий миг он поднял глаза на Краевича и заговорил быстрым шёпотом: «Раздевайтесь, наденете его одежду, живо. Делайте что говорю, я вас выведу. За жизнь».

Больше он ничего не сказал, вместо этого ловко принялся стягивать одежду с неподвижного тела. Краевича трясло. Он принялся расстёгивать непослушными пальцами обветшалый мундир. Верхняя пуговица никак не давалась.

— Живее, — простонал охранник, но пальцы не хотели сгибаться.

Тогда охранник оторвался от своего занятия, поднялся и что было силы рванул за полы мундира так что ветхие нитки лопнули, и пуговицы отлетели. На Краевича это подействовало странным образом — он стал совершенно равнодушен к происходящему, однако безропотно подчинялся нежданному спасителю, чётко выполняя указания. Он плохо помнил, что происходило дальше. Коридор, тусклый свет, поворот, опять коридор — с глухими дверями по сторонам.

Потом дым, много дыма, едкого и густого, голоса невидимых людей, суета и неразбериха. Это, кажется, его освободитель раскидал дымовые шашки. Ни за что Краевич не мог поручиться: в его памяти остались лишь обрывки, смятые клочки воспоминаний. Никем не задержанные, они прошли через проходную, через распахнутые ворота, и тут же бросились к стоящему рядом автомобилю. В голове у Краевича билась одна только мысль: «Вот так просто?» Это было лучшим доказательством его правоты — власти не способны ни на что. Разболтанная, тяжеловесная, жестокая и бестолковая система упустила своего главного противника как воду сквозь пальцы.

Осень была в той поре, когда ночами лужи схватываются тонким льдом, сыскать на деревьях листья уже нелегко, и всё кругом нетерпеливо ждёт первого снега. В запоздалом прохожем сложно было узнать Краевича: одетый в дорогое пальто и лаковые туфли, он сильно переменился. Давно привыкший к форме, он и гражданскую одежду носил как своего рода мундир. С его щёк сошёл горячечный румянец. Лицо потеряло землистую серость, но оставалось худым, костистым и сухим. Оно не было уже лицом того юноши, каким он был до заключения. Глубоко посаженные тёмные глаза ловили свет редких фонарей, его походка была быстрой и твёрдой, руки порой непроизвольно сжимались в кулаки, заставляя скрипеть кожу перчаток, и весь его вид отдавал чертовщиной. Он был на свободе уже двадцать дней. И нигде ни слова о побеге, коротко в новостных сводках: «Пожар в исправительной колонии такой-то локализован, жертв и пострадавших нет». Он не мог найти объяснения этой тишине, он не понимал её, потому был осторожен как никогда. Честен ли с ним Панкратов? Да, он вытащил его из тюрьмы — но зачем? Краевич боялся, что его хотят использовать — выследить с его помощью соратников, но встретиться с Юлей было необходимо: сколько ещё можно тянуть? Вот он и кружил по городу, ныряя в подворотни и петляя в паутине улиц, дважды он прошёл мимо нужного дома и даже не оглянулся, но теперь решился: дёрнул ручку двери, взбежал по лестнице, позвонил.

Открыли почти сразу, будто ждали.

— Не раздевайся, проходи. Сейчас чай поставлю, — сказала она вместо приветствия и исчезла на тёмной кухне.

Сказала так обыденно и просто, что Краевич разом расслабился. Он всё же скинул туфли и прошёл, как есть, на маленькую кухню, не слишком уютную — Юля была не из тех женщин, что умели создавать уют всюду — но хорошо знакомую. Он пристроился в углу на табурете, пока она хлопотала с чайником. Немало часов он провёл здесь когда-то.

Юля была его старой подругой, его соратницей. Они крепко дружили ещё с Училища, и, пожалуй, при других обстоятельствах, могли бы влюбиться друг в друга, но Краевич не мог себе позволить любить. Он твердил это себе постоянно, раз за разом вспоминая обвислое лицо Смирнова — лицо государства, которое нуждается в переменах. И Юля стала вторым человеком в стихийно возникшей партии, на ней были все счета, она умело управлялась со всем, где нужна была деловая хватка. Прочесть речь перед студентами, разбудить их к жизни мог только Краевич, а вот собрать студентов: в этом Юле не было равных.

Маленькая, с короткой стрижкой и вздёрнутым носиком, Юля присела на стол, сложила руки на груди, и, неотрывно глядя на Краевича, сказала:

— Так, чай скоро будет готов. Ну рассказывай же, как тебе удалось вырваться?

Он выдохнул… и начал рассказ.

Она молча слушала, не перебивала. «И вот, я здесь!» — с улыбкой закончил Краевич.

— Слушай, ну целый роман! — в тон ему ответила Юля. — Заговор, неудавшийся переворот, тюрьма, побег…

— Именно.

— Только вот знаешь… конец не такой нужен, — Юля, словно бы извиняясь, пожала плечами. — Ну, сам посуди — ты, мальчик из хорошей, обеспеченной семьи, получил блестящее образование, был любимцем публики, едва не совершил переворот… и? Ну чего, Краевич, дальше полагается? А дальше должен быть расстрел. Чтобы образ был завершён, — Юля подмигнула ему с улыбкой.

Краевич вздрогнул, ему не нравилась шутка, с трудом, через силу он улыбнулся, а она продолжала:

— Зря ты, Илюша, вернулся. Ты теперь только мешать станешь, а мог ведь стать знаменем борьбы, новомучеником… Ла-адно, — протянула она, — ещё не поздно. Удачи, Илюш!

Поставила перед ним чашку с чаем и вышла вон, оставив Краевича неподвижно сидеть на табурете. Открылся с приглушённым лязгом замок, хлопнула дверь. Прошла минута, другая, а он всё никак не мог собраться с мыслями: что это значило? Он боялся думать, он не хотел думать, он слишком устал. Просто сидел и ждал. Наконец встал, вышел было в коридор:

— Будьте добры, сядьте, молодой человек.

Он не удивился, но покорно сел, пропуская в маленькую и неуютную кухню холёного мужчину лет сорока. В правой руке он держал пистолет.

— В коридоре ещё четверо, не делайте глупостей. Вот и отлично, — добавил он, увидев, что Краевич подчинился.