Владимир Листов - У каждого свой долг (Сборник) Страница 20

«Но ампула с ядом!.. Как объяснить? Рубашка чужая. Случайно прихватил на вокзале. Уголовник я… А паспорт, а военный билет, которые отобрали при обыске?!» Эта мысль вновь наполнила душу ледяным холодом. И медленно, еще неуверенно пробивалось в сознание: «Отказаться! Сказать, что нашел! Документы — тоже чужие. Именно так. А где свои? Голова раскалывается! Эти подобрал в дорожном кювете, а свои выбросил. Почему? Был осужден за кражу. Бежал из лагеря. Ха! Вот это здорово! Пусть поищут по лагерям… Что-то получается. Слава тебе, господи! Надоумил, господь! — Ромашко перекрестился. — Шел по дороге, валяются документы. Поднял. Что еще надо. О таких только и мечтал. Своих нет. Какие документы могут быть у беглеца? Был грех, воровал. Потом раскаялся, но было поздно. Понимаете, гражданин следователь, тяжело сознаваться, но что поделаешь — бежал из лагеря!» Ромашко представил, как удивится следователь. «Задержанный сознался! Беглец — уголовник… Отправить его обратно в лагерь! Сколько лет сидеть? Сколько могут дать за кражу? Три? Пять? Так потом — документы верные, железные! Ха, ха…»

Ромашко вскочил с кровати. Два шага к окну, два шага обратно. «Да! Вот что еще! Какая фамилия настоящая? Ведь документы чужие… Фамилия, фамилия… У соседей был парень, одного возраста. Убежал тогда к партизанам. Жив ли? Гришка… Гришка… Парфенов! Вот и фамилия! Кажется, получается?! Нужно держаться насмерть! Иначе — каюк! Пытки!.. Господи, помоги!»

Ромашко встал на колени и начал молиться. Помолившись, выпил воды. Два шага туда, два шага обратно…

«Доказательств у них нет. Вещи зарыты… Только документы… Документы не мои. Я — Григорий Парфенов. Может быть, пройдет?! Сначала — в лагерь, потом в любую сторону ту-ту… Ты, Дик, иногда соображаешь, когда очень захочешь!»

Арестованный лег на кровать и даже немного вздремнул.

— Подъем! — Ромашко вздрогнул. Его разбудил скрежет засова. Вошел надзиратель, держа в руках миску и кувшин. Ромашко встал, прошелся по камере, чувствуя слабость. «Только бы не запутаться, не сбиться. И стоять на своем!» Ему захотелось курить. Так сильно, что закружилась голова. Он проглотил слюну и почувствовал во рту сильную горечь. Выпил холодной воды, встал на колени и начал молиться. Потом поел. Снова вошел надзиратель.

— Послушай, любезный, — кинулся к нему Ромашко. — Скажи следователю, что произошла ошибка.

Надзиратель взял посуду и, не обращая внимания на арестанта, затворил массивную дверь. Прогремел засов. Ромашко подбежал к двери и ударил кулаком.

— Послушай! Скажи следователю…

Приоткрылся глазок.

— Стучать запрещено. Прекратите!

Ромашко отошел от двери.

Целый день он томился ожиданием: когда вызовут? Но никто его не звал. Еще дважды приходил надзиратель и приносил еду. Какой у нее вкус? Что он ел? Ромашко не замечал. Но, после того как он составил свой план, он делал все исправно: ел, пил, молился, ложился отдыхать. Когда приказывали убирать — убирал.

Все сильнее хотелось курить. Ему даже мерещилось, что в камеру откуда-то проникает слабый аромат табачного дыма.

Только к вечеру, когда под потолком засветилась желтая лампочка и Ромашко уже думал, что сегодня его не потревожат, зычный голос, перекрывая скрежет засова, выкрикнул:

— Ромашко на допрос!

Ромашко вздрогнул, напрягся. Все желания пить, курить мгновенно пропали. И в мозг вошла одна мысль — во что бы то ни стало доказать, что произошла ошибка.

Забродин заранее составил план допроса, но вид арестованного его насторожил: «Почему он спокоен? Чему рад?»

Ромашко неподвижно сидел на стуле и переводил взгляд от Забродина к Лунцову.

Лунцов чертил какие-то вензеля на бумаге: он знал, что в эту минуту тревожить Забродина нельзя.

С чего начать допрос? Унесет ли преступник с собой секреты? Или в нем пробудится человек? Сбросит он с себя маску и раскается. Расскажет все и поможет предупредить новые преступления. Или предстанет подследственный перед судом, так и не раскрывшись полностью, утаив что-то важное?

Доказать вину преступника нетрудно, если есть неопровержимые улики. Против Ромашко улик много: фиктивные документы, ампула с ядом, нелегальная заброска на самолете… Потом будут найдены вещи. В этом полковник не сомневался.

Но сознается ли он? Раскроет ли тайну «радиомаяка»? Удастся ли его переломить? Многое зависит от того, как он поведет следствие. Найдет ли нужные слова? Пробудит ли в нем совесть? Сознание? Любовь к Родине? Все это очень сложно.

— Как спалось? — Забродин поднял голову и в упор посмотрел на задержанного.

— Шутите, гражданин следователь! — Ромашко выдержал взгляд. — Сами знаете, как спят в тюрьме!

— К счастью, не испытал…

— Ошибка со мной произошла…

— Хотите курить? — предложил Забродин, словно не расслышав последней реплики.

Ромашко проглотил слюну, провел рукой по стриженой голове, как бы приглаживая пышную шевелюру.

— Если можно…

Лунцов дал ему папиросу и поднес спичку. Затянувшись, Ромашко выжидающе смотрел на Забродина. От табака у него слегка закружилась голова.

— Где ваши родственники?

— Погибли. В войну погибли.

— Все?

— Да.

Забродин неожиданно спросил:

— В самолете вас было восемь. Назовите остальных!

Ромашко медленно наклонился, руки, согнутые в локтях, поставил на колени и обхватил ладонями голову. Забродину была видна его сгорбленная спина, узкий затылок.

Ромашко охватила невероятная слабость. «Знает, сволочь! Все знает!» Внутри все сжалось, как будто стальной робот схватил и зажал в кулак внутренности. «Все пропало! Страшно! Теперь держись!» Вместе со злостью появилась сила и твердость. Ромашко чувствовал, что все тело наливается нечеловеческой энергией, способной все сокрушить. Сдерживать себя он уже не мог.

Забродин наблюдал за задержанным. От его взгляда не ускользнула происшедшая в нем перемена. Забродин видел, как в напряженно сощуренных глазах вспыхнул злой огонь! И он скомандовал:

— Сидеть, Ромашко!

На какую-то долю секунды властный голос возвратил арестованного к действительности. За годы муштры в Германии он привык инстинктивно подчиняться приказам. Но внутренние пружины оказались сильнее…

Забродин успел вскочить и поднять стул над головой. Трах… От удара двух стульев полетели щепки. Но Лунцов уже крепко обхватил Ромашко. Забродин нажал сигнал к дежурному. Вдвоем с Лунцовым они повалили Ромашко на пол и держали, пока вахтеры не помогли его связать.

Ромашко увели. Забродин, потирая ушибленное плечо, крепко выругался:

— А мы попали в самую точку! Я думал, что будет вспышка, но такой бурной не предвидел… Злой, подлец!

Около восьми часов вечера Забродин вызвал Лунцова.

— Юра, поезжайте в гостиницу к Краскову. Возьмите из моего шкафа радиопринадлежности и шифровальный блокнот. Когда закончите, сразу ко мне.

— Будет сделано, Владимир Дмитриевич!

Лунцову льстило, что Забродин поручает ему такое ответственное дело, и ему хотелось получше выполнить задание. К тому же Красков успел ему понравиться и работать с ним было приятно.

— Добрый вечер. Я не опоздал? — произнес Лунцов, входя в номер гостиницы.

— Передача по расписанию в двадцать один ноль-ноль, — пожимая ему руку, ответил Красков. — Время еще есть.

Он взял аппаратуру, расставил ее на столе. Вдвоем натянули антенну через всю комнату, от стены к стене. Красков подвел конец провода к маленькому приемнику, подключил аккумуляторы. Лунцов устроился в кресле и с любопытством наблюдал, как проворно работает Красков с миниатюрной аппаратурой. Вот он повернул переключатель. Приемник ожил, стал слегка потрескивать. Красков покрутил ручку настройки. Послышалась какая-то незнакомая мелодия. Красков медленно поворачивал ручку, и музыка сменилась иностранной речью, затем стала пробиваться морзянка. Лунцов насторожился. Заметив это, Красков улыбнулся и сказал:

— Пока не то, что мы ждем! Еще рано, — и снова занялся настройкой. Он разложил на столе листы бумаги, карандаши. На одном из листов выписал свои позывные.

— Все готово, — сказал он и слегка подрагивающей рукой достал папиросу.

Чем меньше оставалось времени до начала сеанса, тем больше волновался Красков. Он вертел в руках карандаш и все чаще затягивался табачным дымом. Его волнение передалось Лунцову.

Теперь часы как бы остановились. Лунцов смотрел на циферблат, не отрываясь. А стрелки еле ползли. Осталась минута. Красков стал медленно вращать ручку настройки. Ничего, кроме слабого шороха и потрескивания.

«Что случилось?» — с тревогой подумал Лунцов. Ведь уже время… И в этот момент пробилась морзянка. Очень тихо, едва слышно. Красков слегка подрегулировал настройку. Звуки морзянки усилились, но стал мешать какой-то голос.