Виль Рудин - День «Икс» Страница 21

— Вот вам дело! — резко повернулся в их сторону секретарь. — Можно мне верить или нет?

— Можно! Верим! — зашумели в толпе.

Секретарь вдруг схватил за руку стушевавшегося оратора и вытолкнул его вперед.

— А может, этому сопляку поверим? Ты кто? — набросился он на чернявого. — Скажи-ка им. Ты кому душу продал? Тебя кто послал? Что ты болтаешь о рабочей солидарности, — ты же молотка в руках не держал! — Секретарь снова схватил его за руку, рванул ее вверх и потряс. — Полюбуйтесь вот на мозолистую лапу пролетария! — Тот вырвался, но было поздно — кругом засмеялись, увидев его нежные пальцы и узкую белую ладонь. Секретарь оттолкнул его в сторону.

— Друзья! К вам обращается Окружной Комитет нашей партии. Окружной Совет и правление профсоюзов. — В руках секретаря затрепетал белый листок. — Правительство признало последние мероприятия ошибочными, они отменены — вы это знаете?

— Ясно! Чего спрашиваешь? — раздалось с разных сторон.

— А раз ясно, то и другое надо понять: смутьяны и провокаторы, агенты западных держав пытаются толкнуть вас в бездну, они хотят вашими руками разрушить в муках рожденную, новую, нашу с вами Германию. Не выйдет! Мы били этих господ, мы разобьем их сейчас и будем всегда бить и впредь. Пусть запомнят: всегда! Друзья! Мы решили: никакой забастовки! Мы будем работать. Нас, рабочих, не собьет с толку этот слюнтяй...

И тут Эрих увидел, что посланец «западной демократии» — не такой уж слюнтяй: он выхватил пистолет, передернул затвор. Еще не успев, казалось, ничего сообразить, Эрих, как на занятиях дзю-до, перехватил кисть с пистолетом, чуть потянул на себя и резко повернул влево. Дико взревев от боли, чернявый юнец повалился с трибуны. Пистолет остался в руках Эриха.

Оставшиеся на трибуне трое молодчиков бросились на него, — одного Эрих свалил ударом пистолета по голове, другому Копанке подставил ногу, и он растянулся на досках. Его тут же скрутили. Третий спрыгнул вниз, к своим.

В этой давке, притиснутые один к другому «провозвестники свободы» не могли пустить в ход свое оружие. Они пытались вырваться из толпы, но людям некуда было отступать.

Глухо зарокотав, как море перед бурей, толпа еще теснее сомкнулась вокруг них.

Сверху Эрих увидел, что какой-то молодчик ухитрился все-таки приставить пистолет к груди стоявшего перед ним пожилого рабочего, выстрелил в упор, и рабочий, который из-за давки не мог ни отклониться, ни поднять руки, вдруг стал оседать. И вот плечи его, а потом и голова окрылись в людском водовороте... В другом месте шахтер, схватив какого-то рыжеволосого коротышку левой рукой за горло, гнул его назад, потом ударил кулаком по лицу... И разом вспыхнула драка — пришельцев тут же смяли. Перед тем, как броситься вниз, — нельзя же, чтобы всех перебили. — Эрих увидел, как из-за шахтоуправления выбегают вооруженные рабочие.

— Пробейтесь к воротам, закройте! — бросил Эрих секретарю. Тот понимающе кивнул. Но сделать это было невозможно: метущаяся толпа очень быстро переместилась к воротам и мешала сдвинуть створки. Тогда Эрих, с помощью нескольких шахтеров, перетащил трибуну к самой стене. Еще секунда-другая, и они спрыгнули на тротуар по другую сторону. Кто-то уронил винтовку, — она глухо стукнулась, кто-то чертыхнулся, ударившись об асфальт... Эрих, не оглядываясь, бросился к воротам, из которых на улицу уже выкатывалась толпа. Он махнул рукой бежавшим за ним рабочим:

— Скорее! Надо оцепить, чтобы не ушли. В драку не лезьте, близко не подходите! В цепь! Заходи с той стороны!

Но их было слишком мало, чтобы создать сомкнутую цепь, а стрелять они не могли. Самым отчаянным молодчикам удалось вырваться из свалки, и они во весь дух улепетывали по улице...

Остальных, — их было человек двенадцать, — избитых, окровавленных, рассвирепевшие рабочие чуть не волоком затащили в грузовик — тот, на котором было доставлено оружие.

У грузовика поставили охрану, ворота закрыли — около них стали вооруженные шахтеры.

— Вам большой конвой надо? — Секретарь взглянул в пылавшее от возбуждения лицо Эриха и заметил нечто необычное. Секунду-другую он припоминал что-то, потом нерешительно спросил: — Извините, вы приехали в фуражке?

Эрих машинально провел пальцами по волосам — ее не было.

— Фу, черт! Слетела в этой свалке. — Он махнул рукой: — не до этого. Конвой неплохо бы — человек десять. И еще одну машину. Мы этих милых юношей рассадим, чтобы не все вместе.

— Сейчас все сделаем.

...А во дворе продолжала гомонить тысячная толпа, и Эрих видел, как возбужденные рабочие потянулись в здание шахтоуправления — пошла на работу очередная смена; как понесли на носилках в медпункт несколько шахтеров; как на асфальтированном дворе стали строиться шеренги вооруженных рабочих, быстро подравниваясь; как сноровистый Штарке с перевязанной головой, бывший вахмистр, словно это само собой разумелось, быстро и решительно разбивал их на десятки, назначал командиров...

Да, теперь за шахту можно было быть спокойным. Сюда никто больше не сунется.

Кульман, еще не пришедший в себя после бегства с фарфоровой фабрики, поднимался по лестнице на второй этаж. Эти горлодеры в штабе, наверно, по-прежнему спорят о местах в магистрате.

Сволочи, когда они начнут действовать?

— Эй, парень, постой! — окликнул его снизу кто-то.

Обернувшись, он увидел Каминского. Рука у него была перевязана какой-то тряпкой с бурыми пятнами.

— Ты с «Клариссы»? — Кульман не сводил взгляда с руки Каминского, он вдруг понял, что пятна эти — кровь.

— Будь она проклята, ваша «Кларисса»!

— И тебе не повезло?

Они прошли по коридору мимо двери, за которой все еще заседал штаб, и уселись на том же подоконнике, где утром сидел Кульман.

— Вот, видишь, как повезло? — Каминский покачал перевязанной рукой. — И не взорвал, и забастовки не вышло. Еле ноги унес! У них там какой-то коммунист с трубкой — отчаянный человек. Я им начал про забастовку, про Берлин, а он меня кулачищем по шее!

— А ты что же, размазня? Пистолета не было? — возмутился Кульман.

— Был. Вот он, пистолет, — Каминский сунул под нос Кульману кукиш. — Нас было всего с полсотни, а их тысяча! Да я и не заметил, что сбоку какой-то фопос стоит. Я только пистолет вытащил, а он как крутнул меня за руку, я про пистолет и думать забыл. Да когда падал, руку вот себе раскровянил. Ну, тут драка пошла, а тут рабочие набежали да все здоровенные и вооруженные...

— К черту! Почему нас так принимают? Месяц назад мне казалось — все злы на коммунистов: и цены повысили, и то, и се, а драться с этой народной полицией никто не хочет.

— При чем тут драться с полицией? Самим бы целым остаться.

— Тебе же сказал Гетлин — не ездить в Шварценфельз, если трус! — не стерпел Кульман. Он сейчас ненавидел весь белый свет, и ему было плевать на самолюбие этого хлюпика. Он не понимал, как мог Гетлин поручить этакому мальчишке серьезное дело. Кульман не знал, что на счету Каминского несколько убийств и крупная диверсия — год назад именно он устроил пожар в кинотеатре. Но сейчас Каминский и не думал оскорбляться. Поддерживая нывшую от режущей боли руку здоровой, он тоскливо посмотрел в глаза Кульману:

— А ты не боишься?

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Начавшийся так трагически день клонился к вечеру.

Уже несколько часов сидела Лиза Хойзер в вестибюле больницы. К той женщине ее не пустили, но ведь она была единственная, кто видел, где и как случилось это несчастье.

Наверху, на галерее, распахнулась стеклянная дверь, и молоденькая санитарка, дробно стуча каблуками, слетела вниз по лестнице. В руках у нее оказался халат.

— Вы доставили сюда ту женщину с Августаштрассе? С ней плохо, доктор просит вас наверх, — выпалила она единым духам.

Машинально Лиза надела халат и, дрожа от волнения, вошла в кабинет врача.

— Она ваша родственница? — спросил вполголоса доктор. Слова доходили откуда-то издалека. Лиза отрицательно качнула головой,

— Вы ее не знаете?

— Нет.

— Мне сказали, вы ждете внизу. Я думал, вы хотите проститься.

— Проститься?

— Ничем нельзя было помочь. Перелом височной кости, сотрясение мозга, кровоизлияние.

Лизу охватил ужас. Эта женщина умерла! Кто остался у нее дома? Муж? Дети? Они ждут ее, беспокоятся. Боже мой, за что ее убили?!

Лиза стремительно распахнула дверь и выбежала из кабинета. И здесь, в вестибюле, уткнувшись лицом в спинку дивана, она тяжело зарыдала.

...Наверху, на галерее, послышался разговор. Лиза обернулась. Из перевязочной вывели красивую женщину со светлыми волосами и нежным, очень бледным лицом. Два санитара, бережно поддерживая под руки, свели ее вниз и усадили на диван рядом с Лизой. Правая рука женщины была в лубке. Наверное, ей было очень больно, но она сидела с плотно сжатыми губами, устремив взгляд куда-то вдаль. Она, видимо, не замечала Лизу, которая все хотела спросить ее, и не решалась. Наконец, отважилась: