Валерий Казаков - Тень гоблина Страница 23

Не успела за Амиряном затвориться дверь, как Малюта вскочил и, натянув джинсы, сразу засел за компьютер. Через час емкая, на полтора печатных листа, докладная и краткий сценарный план действий на четырех страницах были готовы.

По сценарию необходимо было изрядно выдержать высоких российских гостей в приёмной первого лица государства, а когда те окончательно взбеленятся от вопиющего неуважения, невозмутимо запустить их в высочайший кабинет. Хозяин должен явить полное презрение и не подать руки, мотивируя это тем, что он жуликам, приехавшим грабить его народ, руки никогда не подавал и впредь подавать не собирается.

— Слушай, прямо Шекспир! И «руки не подать» и «вживую в прямом эфире всему народу показать»! — цокал языком возвратившийся к тому времени Геворк. — Ай, шайтан! Ну просто класс!

— Может, про вора я слегка перегнул, а? — глядя на экран из-за спины друга, спросил Малюта.

— А ты думаешь, он не вор?

— Вор, конечно. Да еще к тому же и масон.

— Ну и пусть все остается как есть. Великий еще и сам чего-нибудь напридумывает. Выводим текст, однако подписывать не будем, мало ли где эта бумажка может вынырнуть завтра! Вот так! Я полетел на высокий доклад, дорогой товарищ спаситель!

Малюта не беспокоился. Не понравится эта идея, родим новую, в голове у него уже крутилось с полдесятка разных задумок. От нечего делать он принялся читать местную прессу, которая издавалась пока еще и на русском языке. Читал и откровенно потешался. Экзерсисы местных умельцев пера почти как две капли походили на приснопамятный журнал «Корея» времен Ким Ир Сена с его хрестоматийным эпосом: «У красного пулеметчика Ли закончились патроны, а враги все ближе и ближе, и тут над самым ухом растерявшегося бойца прозвучал вдохновенный голос товарища Кима: — «Ты же коммунист, сынок!» И пулемет застрочил с новой силой».

Малюта, в последнее время много ездивший по бывшим советским республикам, а ныне независимым государствам, поражался, до чего же быстро бывшие партийные лидеры, переименовавшись из первых секретарей ЦК в пожизненных президентов, вернули своих подданных едва ли не на средневековой уровень. Нищета и безысходность царят вокруг, народ деградирует и, варясь в собственном соку, начинает закипать слепой яростью, видя источник своих несчастий в происках каких-то мифических врагов. Байская власть все это прекрасно понимает и беззастенчиво эксплуатирует примитивный и вечный девиз подыхающего Рима: «Хлеба и Зрелищ!» Конечно, этот лозунг и ныне ярким полотнищем развевается над миром, только вот вместо натурального хлеба из живых колосьев предлагается генетически модифицированная жвачка, а вместо «колизеев» — телеящик и всемирная паутина. И получается совсем не радостная картина: в Америке — высокий техногенный уровень примитивизации людей и их сознания, а здесь, на просторах некогда бескрайней родины, и суковатой палкой ничего не стоит обратить народ в такое же быдло. Грядущая глобализация скорее всего явится синонимом гоблинизации всего мира.

Чтобы хоть как-то отвлечься от невеселых мыслей, как тараканы лезущих в голову, Малюта позвонил домой. В родных пенатах все было спокойно, только Катька долго и с какой-то нехарактерной для нее важностью докладывала о том, что ему несколько раз звонили со Старой площади и просили, как появится в Москве, обязательно зайти к Таниной Победе Игоревне. Таким необычным именем эту энергичную женщину одарил отец — фронтовик, генерал и несгибаемый коммунист. Когда несчастный ветеран узнал, что его любимая дочь пошла работать к ненавистным демократам, а потом и вовсе в администрацию партийного ренегата и всероссийского алкоголика, дед обиделся не на шутку, от дочери отказался публично и заявил, чтобы даже на кладбище ноги ее не было. Победа же, унаследовав отцовский несгибаемый характер, была прирожденным чиновником. Умная, хваткая, она не по-женски держала удар, любое порученное дело могла повернуть в нужную ей сторону и всегда добивалась победы. «Не могу я при таком имени в побежденных ходить!» — любила повторять она.

«Интересно, на кой ляд я ей сподобился?» — думал Малюта, но душу новость все же порадовала, — значит, не забыли! А раз не забыли, можно еще на что-то надеяться!

Что греха таить, «бомжевать» ему уже порядком поднадоело, да и годы поджимали, пора было что-то решать: либо добиваться возвращения на госслужбу, либо заводить свое дело, какой-нибудь свой бизнес, в котором он мало что смыслил и потому боялся, как черт ладана. Можно было, конечно, и дальше ничем не обремененным вот так плыть по течению, перебиваясь случайными заработками и со страхом поджидать старость. Вон и у Катьки, при всей ее нелюбви к власти, и то нотки надежды заскользили в голосе. Одно дело муж на персональной машине ездит, другое — отставник с мизерной пенсией.

Геворк вернулся ближе к вечеру, правда, периодически он звонил, подбадривая, де, всё всем нравится, все в восторге, ждем Самого, пока занят, может, продолжение «Рахномы» пишет. Наконец, дверь распахнулась, и Малюта увидел, что друг сияет, как рождественская елка, так что без слов стало понятно, что их авантюрная затея принята руководством.

— Всё, кричи ура! — поднял руки над головой Геворк.

— Что, неужели правда утвердили? — усмехнулся Скураш.

— Не только утвердили, но и маховик вселенской обиды уже вовсю запущен. Держи, это тебе, — хохотнул Амирян и торжественно извлек из своего вечного, как у Жванецкого, потертого коричневого портфеля внушительный сверток.

Малюта развернул полиэтиленовый пакет, и на стол выскользнули, как зеленые рыбки, семь пачек стодолларовых купюр в банковской упаковке.

— Ох, ну ни фига себе! А чего так много? Две твои, две мои, — он принялся кучковать, — а эти три — премия что ли?

— Дружище, это все твои, кровно заработанные денежки, а что сверх договора — щедрость Солнца.

— Да шутишь! — Малюта прошелся по комнате и, раскинув руки, плюхнулся на диван.

— У нас такими вещами не шутят… — подмигнул Геворк и с улыбкой развалился рядом с другом.

— Ну, а если не шутят, то, может, и в самом деле мне стоит на постоянку к вам пристроиться? Обрезаться вы, вроде, не заставляете, так что я с большим удовольствием потрудился бы на благо народа пустыни, — Малюта поднялся и теперь стоял у стола, машинально перебирая пачки денег.

— Нет, вы только посмотрите, как мы запели и куда только гоблины подевались! Да успокойся ты, шучу я! — увидев, что Малюта нахмурился, возвысил голос Амирян. — Только вот постоянка твоя накрылась большим котлом для варки плова. Ты думаешь, я, оценив весь расклад, не стал продвигать интересы своего армейского кореша? Плохо ты обо мне думаешь. Нас пятеро в кабинете было. Он минут десять думал, а потом выдал: «Лучше, — говорит, — профессионального авантюриста при нужде приглашать со стороны, чем держать у себя под боком, добром, мол, это ни для нас, ни для него не кончится». — Так что, дружище, работа сделана, оценка тебе дана высокая, вот твой билет до Москвы. Самолет через полтора часа. Как раз есть время отметить твой дебют на нашей хлебосольной земле.

— Какой там отмечать! Мне же еще в гостиницу надо заехать, рассчитаться… — заторопился Скураш.

— За все уже уплачено, Малюта-джан, а вещички твои вместе с подарками секретаря Национального Совета безопасности доставят прямо к самолету. Ты Бишиева-то помнишь, с которым в самолете сюда летели? Он, кстати, Самому твой тост пересказал, даже про авиаскакуна не забыл. Скакуны у нас, сам понимаешь, святое. Так что Биктман Абишевич тоже приедет тебя провожать. Ты давай не вздыхай, кому сегодня легко? Наливай, именинник! Грустно, конечно, что ты, придурок, так быстро идеи изобретаешь, — Геворк огорченно развел руками. — Выходит, по твоей вине нам толком пообщаться не удалось, вот даже никуда и не съездили…

Малюта слегка волновался, протягивая свое старое удостоверение офицеру охраны, мало ли что изменилось на Старой площади за этот год с небольшим? Может, маленький, обтянутый коричневой кожей кусочек картона уже потерял свои магические свойства в стенах этого мрачноватого грязно-серого здания? Служебную ксиву, после того как Скураша уволили из Совета, надо было сдать кадровикам, но у него ее никто не требовал, а сам он с инициативой не спешил, да и к чему было спешить, когда эта корочка безотказно действовала на гаишников, как святая вода на чертей.

Капитан, стороживший главный вход в дебри отечественной бюрократии, по-казенному уставился в распахнутую перед ним корочку, слегка касаясь краев пальцами, как будто готовый в любой момент вырвать ее из рук незаконного владельца. Затем таким же внимательно-невидящим взглядом изучил физиономию Малюты, слегка сощурился, давая понять, что процесс идентификации в его мозговом центре завершается и, потеряв к входящему всякий интерес, автоматически произнес: «Проходите».