По ту сторону нуля - Хаим Калин Страница 25

Куршина. Вскоре открыл для себя: неважно, каково влияние Куршина на президента, судя по конституционному путчу, вызревающему в кремлевских недрах, достаточно условное, как и малозначим он как свидетель на гипотетическом процессе над ВВП. Его доподлинная ценность – это обезоруживающая простота и непредвзятость политических оценок, в чем, не исключено, Куршину равных в России нет. Следовательно, усилившись Куршиным, заговор повысит свои котировки на среднесрочных геополитических играх, как и продемонстрирует престолу, кто в национальном доме негласный хозяин или хотя бы комендант.

Сурков был уверен, что долго уламывать/обламывать Куршина не придется. Не оттого, что деваться тому некуда и не потому, что заговор обеспокоен судьбами страны, а президент – проворовавшийся (пробы некуда ставить) ретроград; Куршин примкнет к движению потому, что в эпицентре заговора хоть и рискованно, но невероятно интересно – новая-то эпоха на марше. Ведь во всех своих делах и поступках Алекс, казалось Суркову, по большей части руководствовался жаждой познания, здравым любопытством.

Впрямь по страницам книг Куршина гулял первородный, по-детски незамутненный интерес, выказывая: автор пишет в первую очередь для самого себя, являясь генеральным читателем своих произведений. А поскольку заговор – это сверхсюжет, то все сопутствующие риски, полагал Сурков, Куршин отметет и даст добро на сотрудничество. (Сурков, сам продвинутый литератор, был удивлен прозой Куршина, выдумщика бесподобных сюжетов, но для сочинителя, скверно знавшего родной язык. Стало быть, не имевшего шансов зацепиться за литературный берег. Но все же ценой огромных усилий преодолевшего «родовую травму»; Сурков обнаружил первый литературный опыт Алекса, бывший не подлежавшей переделке тарабарщиной, писаниной).

Между тем Сурков свой аналитический дар в той или иной степени переоценил, ибо Алекс в очередной за последний год слалом без лыж не рвался. И, надо полагать, похерил бы предложение Суркова примкнуть к заговору, оглядываясь на американские горки, во что сподобилось его житье-бытье. Но Сурков не слыл бы койотом политической прерии, если бы в последний момент не сообразил: интерес интересом, заложничество заложничеством, но одним этим такого зубра подполья, как Алекс Куршин, к участию заговоре не склонить. Требовалось нечто еще, должно быть, расслабляющий десерт, чтобы оферта нашла желанный отклик, заселяясь в сектор приоритетов фигуранта.

Поднапрягши извилины, Сурков додумался: председатель товарищеского суда заговора или же на сленге «решала». Ставка, правда, во многом условная, поскольку речь шла о нередко символических отправлениях. Ибо даже теневого правительства в России в ближайшее время не ожидалось. При этом почетная функция была в нагрузку к основной занятости – место в штате политтехнологов заговора.

Суркова, представлявшегося Толей, ответ Алекса удивил как не прогнозировавшийся.

– А знаете, как бы дико это ни звучало, я соглашусь, – после длинной паузы откликнулся Алекс. – Поясню даже почему – притормозить конвейер, плодящий трупы, с чего, собственно, началось наше с вами «знакомство», как и помешать тому, чтобы ВВП разделил судьбу Каддафи и Чаушеску – чудовищное варварство даже по меркам 1989 года. Разумеется, если ваше предложение не измышлизм или провокация. Более того, узнай я о тендере раньше, без ложной скромности предложил бы себя как, не исключено, лучшую кандидатуру…

Даже Сурков, интеллектуал и яркий полемист, пришел в замешательство: не ошибся ли он с выбором? Кто он, Алекс Куршин – свободный от предрассудков, одаренный аналитик или чудаковатый, витающий в эмпиреях идеалист? Но разговор о насущном – арбитраже внутренних конфликтов подполья – рассеял опасения Заговорщика №1.

У Алекса по-прежнему ничего не получалось. Наверное, не столько из-за ползучей меланхолии, сколько оттого, что его последняя ипостась – обслуживание интересов престола в стилистике либерального комментария – давила шаблоном, мешая абстрагироваться. Пусть в дискурсе несистемной оппозиции, Алекс слыл попутчиком, все же к той страте, куда не смотри, принадлежал. При этом осознавал, что там он инородное тело как человек, тяготеющий к практической стороне дела, то есть к общественно полезному труду, либеральным бомондом не привечаемому. Алекса буквально выворачивало от неугасающих пикировок «в» или «на» Украине, вселенского потопа общих слов, череды комиссий, комитетов, надуваемых, точно воздушные шары, под общим девизом «Заграница нам поможет!» В какой-то степени Алекс даже был благодарен ВВП, незримо подталкивавшему к предметности анализа, его практическому КПД. Иначе бы с движением горлопанов-невротиков он давно бы распрощался, сколько бы декларируемая ими философия – контрастом насаждаемому Кремлем новому средневековью – не перекликалась с его системой ценностей.

Так вот, сей момент Алекс в муках творил нечто для себя новое, где у слов и идей – новый контекст, следование которому сродни инструкции по эксплуатации; чуть схалтурил или недоработал – на выходе травматизм, а то и смертность.

Речь шла о политтехнологических инструментах, призванных расшатать монолит российского статус-кво и перезапустить часы на Спасской башне, казалось, обреченные на хроническое отставание. Образно выражаясь, о семенах раздора для пропрезидентского большинства, которые заговор рассчитывал с помощью Куршина и ему подобных посеять.

Таким образом, смыслы, которыми Алекс до недавних пор обращался вольготно, без пиетета, подлежали преобразованию в сухие, математически несгибаемые числительные, не терпевшие приблизительности, обращения навскидку. Их логически выверенная цепь, предполагала верхушка заговора, воплотится в техническую спецификацию, которая раскрошит прокремлевский консенсус – базис политического долголетия ВВП и нейтрализации протестной активности.

Гвоздь проблемы, однако, заключался в том, что Алекс решительно не понимал, почему русские и в нынешнем веке – крушения идеологий и триумфа прагматики – дали себя столь бесхитростно околпачить, позволив загнать себя в стойло выученной апатии с легкой примесью патриотизма. В который раз за похлебку!

Стало быть, понимал Алекс, основная коллизия предстояла не с режимом, а с плотно утрамбованным социальным бессилием у среднестатистического русского. Ведь, оказалось, универсальный просветитель – Сеть не обеспечивала распространения альтернативных, дезавуирующих прокремлевский дискурс знаний и представлений. Не потому, что все мало-мальски независимые издания в РФ заблокированы, а оттого, что считанные граждане осмеливались обходить запрет – совершенно безопасная, производимая несколькими кликами операция.

Алекс продолжал вариться в соку его одиссеи зашкаливающего риска, новизны подряда, прежде не изведанного, и огромной ответственности, которую заговорщики своим заданием возложили на него; в частности нащупать, как обезопасить будущих активистов движения от преследования карательных органов режима?

Между тем всё на, что его хватило – это скопировать свой старый тезис, бесивший коллег по цеху либеральной журналистики: публичная, не камуфлируемая конспирацией оппозиция беспомощна против карательного режима цифрового замеса. Не что иное, как агитация к собственному закланию, если чуть шире – насаждение мазохизма в качестве метода политической борьбы.

Все же одной констатацией тезиса Алекс не ограничился, развив мысль: хотя за заговорщиками, в отличие от движения либералов, мазохистских наклонностей не замечалось, но и приемлемой нормы тоже; одним утонченным закулисьем персоналисткую диктатуру, экипированную похлеще фантазий Оруэлла, не одолеть.

Инфраструктура подполья в регионах, отринувшего страхи и комплексы и