Чингиз Абдуллаев - Рандеву с Валтасаром Страница 26

— О чем вы спорите? — спросил Бондаренко.

— О свободе воли, — улыбнулся Дронго, — и о свободе учителя. Кстати, Микола, я не рассказал и о третьем, менее известном случае. В семнадцатом веке учителем будущего английского короля Карла Второго был знаменитый философ Томас Гоббс. Он преподавал принцу в Париже, куда перебралась английская королевская семья после казни короля. И вот что интересно. Под влиянием королевского окружения Гоббс пересматривает свои взгляды и превращается из убежденного монархиста в терпимого республиканца. Кажется, это единственный случай в истории, когда философ такого уровня начал меняться под влиянием своего окружения. Он даже вернулся в Англию к Кромвелю.

— Я не поменяюсь, — засмеялся Зинчук, — но вы, кажется, единственный «левый», которого я готов уважать. И за ваше постоянство, и за ваши взгляды.

Подошедший к соседнему столику Эдгар Вейдеманис расплатился и ушел не повернувшись. Сказывалась школа Дронго.

— Нам нужно возвращаться, — взглянул на часы Микола. — Вам не кажется, что мы засиделись?

— Да, — согласился Дронго, взглянув на удалявшуюся фигуру друга, — поедем через несколько минут.

Он расплатился с официантом, и они отправились искать такси. Ситуация повторилась. Два первых водителя отказались везти группу из четырех человек, а с третьим Дронго договорился. Они приехали за полчаса до начала выступлений участников третьей группы.

Выступления начались с несколько шокирующего жеста эстонского поэта. Заканчивая читать свои стихи, он швырнул в зал листки. Это понравилось присутствующим, его жест был удостоен аплодисментов, хотя сами стихи на эстонском языке мало кто понял. Затем выступила португальская поэтесса Анна Лучия Амарал. Она читала стихи о свободе, которая иногда оборачивается издевательски великодушным разрешением общества на свободу умирать с голода. Ее приветствовали особенно тепло. Она прочла стихи на португальском, затем их прочли в переводе на французский. Дронго прочел ее стихотворение на английском.

Когда она спустилась вниз, он одобрительно сказал:

— У вас прекрасные стихи.

— Меня за них часто упрекают. — призналась поэтесса.

Ей было лет сорок пять, это была располневшая, давно забывшая о своей фигуре женщина. Вместе с тем у нее были поразительно умные и живые глаза, которые многое говорили о ее характере.

— Почему упрекают? — удивился Дронго.

— Как вы думаете, что главное в нашем обществе? — в ответ спросила она.

— Только не совесть, скорее всего, деньги.

— Вот именно, поэтому в нашем обществе свобода для индивида включает в себя и свободу умирать с голода на улице. Про равенство мы давно уже не говорим.

— Равенство без свободы — это солдатская казарма, — грустно сказал Дронго, — к сожалению, писатели из стран Восточной Европы слишком хорошо это знают.

— Наверно, вы правы, — согласилась она, — и поэтому мой идеал — это сочетание свободы и равенства. Возможно, это только идеал, но к нему нужно стремиться.

Дронго кивнул в знак согласия. Откуда этой женщине знать, что такое равенство, которым так гордились в социалистических странах. Равенство без свободы. Когда ты не имеешь права на собственное дело, на выбор профессии, на выбор города, в котором хочешь жить, не имеешь права ездить за рубеж, когда захочешь. И множество других ограничений, делающих тебя формально равным со всеми. И несвободным. Зато эта женщина прекрасно знала, что такое свобода без равенства, когда она, еще совсем молоденькая, видела падение салазаровского режима, принесшего так много горя ее стране.

Дронго прошел дальше. Разговор с португальской поэтессой отвлек его на несколько минут, но он увидел, как на другой стороне площадки появился Планнинг. На нем была темная куртка и темная кепка. Подойдя ближе, Джеймс поздоровался и прошел дальше. Дронго последовал за ним.

— Вы ведете себя не по-джентльменски, — сразу заметил Дронго. — Кажется, уже много лет существует негласная договоренность между разведками не похищать представителей других спецслужб. А вы позволили себе такую выходку в центре Парижа. Не уверен, что ваши французские союзники будут в восторге, если узнают о ваших действиях.

— Эдгар Вейдеманис официально не является российским разведчиком, — нагло парировал Планнинг. — он всего лишь ваш личный связной. А вы тоже, насколько мне известно, не состоите в штате какой-либо разведслужбы.

— Вы прекрасно поняли, о чем я говорю. Зачем вы вкололи ему «сыворотку правды». Хотели его разговорить? Это еще и не гуманно, учитывая тяжелую операцию, которую он перенес. А если бы он умер?

— Ладно, — недовольно согласился Планнинг, — я был не совсем прав. Но вы должны понять мои мотивы. Сначала исчезают наши журналисты, потом нас обстреливают в Португалии. И, наконец, убийство журналиста в Мадриде. Согласен, что он был сукин сын, но ведь кто-то оказался еще большим сукиным сыном. И мы ничего не можем узнать.

— Теперь вы уже все знаете…

— Ничего мы не знаем, — признался Планнинг, — ваш Вейдеманис ничего не рассказал. Он только говорил о важности вашего задания и об угрозе со стороны какого-то убийцы. Вот и все, что нам удалось выяснить. Его, конечно, специально готовили в разведслужбе, обеспечивая психологическую устойчивость. Он ведь раньше работал в Первом главном управлении КГБ СССР? Хорошего вы нашли себе помощника, Дронго, могу вас только поздравить.

— Давайте сделаем так, — предложил Дронго, — я даю возможность несколько реабилитироваться вашей службе, а заодно и выяснить целый ряд интересующих вас вопросов.

— Что я должен сделать? — недоверчиво уточнил Планнинг.

— Завтра утром наша группа уезжает в Лилль, но все люди, которые жили в Мадриде на Гран Виа, попадут в определенный отель. У вас будет примерно около часа, чтобы проверить все чемоданы. Желательно не действовать топорно, а провести их сначала через рентгеновский аппарат на предмет обнаружения оружия или других нежелательных вещей. Результаты мы можем обсудить вместе, конечно, если вы согласитесь на подобное предложение.

Планнинг долго молча глядел на выступающих поэтов. Потом вздохнул и сказал:

— Не знаю, в чем тут подвох, но я согласен. Вы убеждены, что там будут чемоданы всех подозреваемых?

— Убежден. Списки составлены таким образом, чтобы собрать в одном отеле всех нужных нам людей.

— Ясно, — кивнул Планнинг.

Он молчал целую минуту, а затем, обернувшись к Дронго, спросил:

— Как вам это удалось? У вас есть помощники и в этом «Экспрессе»?

— Просто я договорился с одним человеком, который пользуется расположением другого, — дипломатично ответил Дронго.

— Хорошо, — сказал Планнинг, — считайте, что мы договорились. Завтра я сообщу вам результаты наших проверок. А как мы узнаем, в какой отель повезут эти чемоданы?

— «Ибис де Вилль» в Лилле, — ответил Дронго. — До свидания, Планнинг. Надеюсь, вы все сделаете аккуратно, чтобы я постарался забыть ваш прокол с Вейдеманисом.

Планнинг гневно фыркнул, но не рискнул ничего сказать. В отель Дронго и все остальные вернулись в половине первого ночи. Пацоха сидел в баре, наблюдая за входившими и выходившими.

— Испанцы вынесли сумку, — сообщил он, — и словак Дивжак нес фотоаппарат. Так мне показалось. Больше ничего не было.

— Я остаюсь вместо тебя, — предложил Дронго, — иди наверх и отдохни. В пять утра вернешься меня сменить. Завтра наши чемоданы проверят, и мы, возможно, узнаем что-нибудь новое.

— Ты никуда не отлучался? — спросил Яцек.

— Пил кофе с украинцами. Можешь узнать у них. Я все время был вместе с ними. Кстати, нас видели и польские поэты.

— Надеюсь, ты не врешь, — сказал Пацоха, — иначе мне будет трудно тебе доверять. А как ты договорился насчет чемоданов?

— Позвонил и договорился. Ты мне скажи, все поляки такие подозрительные или только ты у нас такой особенный?

— Все, — без тени улыбки отрезал Пацоха, входя в кабину лифта.

Дронго прошел в бар и уселся напротив бармена. Ему придется сидеть здесь долго, до пяти утра, пока не закроется бар. Он попросил стакан апельсинового сока. И развернул газету, надеясь спокойно досидеть до утра. Угол бара занимала угрюмая компания немцев. Их сборная по футболу проигрывала на Чемпионате Европы все ключевые матчи и практически потеряла шансы выйти в четвертьфинал. В другом углу находились двое словенцев, которые о чем-то шумно спорили. Дронго не обращал внимание ни на первых, ни на вторых. Он просматривал английские и итальянские газеты. Примерно через полчаса в бар спустились две женщины. Первая — Виржиния Захарьева, красивая молодая женщина из Болгарии. Не больше тридцати пяти лет, мягкие лучистые глаза, коротко стриженые каштановые волосы, круглое лицо, ямочки на щеках. Вторая — Дрогана — представляла Югославию. Высокая, статная, с красивыми длинными ногами, роскошными длинными волосами и хорошей фигурой. Впечатление несколько портили глаза, вернее, мешки под глазами. Ее улыбка была грустной и доброй одновременно. Она знала несколько языков и пользовалась в «Литературном экспрессе» негласным восхищением мужчин. Встречаются женщины, рядом с которыми любой мужчина чувствует себя спокойно и уютно.