Светлана Воинская - Поцелуй Валькирии Страница 31

Адель вспомнила Нюрнберг, теперь и она разделит участь казненных офицеров. Те же бесстрастные маски. Она начала узнавать их. Один прикладывал к глазницам платок, скрывая аллергические крокодильи слезы. Охранник, что стоял рядом, прятал руки — чернота под ногтями выдавала его. Совсем недавно он рылся в земле и компосте, облагораживал запущенный сад. А тот лик с длинным носом, сувенирный экземпляр?.. Адель задрожала.

— Но земля все еще полна его слуг, они плодятся!

Примориус намекал на ее беременность, в его представлениях ее чистый ребенок являлся демоном.

Ее животное, усилившееся обоняние различало сладость туалетной воды, ацетон нервного пота, слабый, но успокаивающий аромат табака и мыла с экстрактом мимозы. Казалось, каждый рецептор, нерв ее цепляющего за жизнь организма вбирал любой звук, запах, холод сквозняка, прозрачной вуалью скользнувшего по ногам.

— Вновь готовятся захватить власть над миром, воздействуя на слабые умы через оккультные общества!

Он имел в виду Орден нового храма, который образовал партию НДСАП, и первым пунктом устава коего было деятельное участие в возрождении расовой чистоты и моральной возвышенности германцев. И его великим магистром стал Гитлер. Адель узнала об этом из газет.

— Оккультизм! — маска не гасила возмущение. Оратор без лица пытался убедить подобных себе кукол. Театр. Как в Дроттнигхольме, со старинными декорациями. — Оккультизм!

На уроке истории они, школьники, изучали эпоху Возрождения: оккультизм разрушил средневековую картину мира, подготовил почву для развития естествознания. Позднее магнетизм, гравитация и гипноз отошли в сферу науки. Тот же Бомбастус фон Хохенхейм, известный как Парацельс, воспринимал болезнь как нарушение гармонии между микро- и макрокосмосом. Как можно клеймить то, что не открыто тебе, невеже!

Адель чувствовала себя грязной, а оттого неуверенной. Стыдилась того, в чем неповинна! Почему ей не дают умереть человеком? Гордо? Несправедливость захлестнула Адель, встала комком в горле.

— Близится новый конец света!

План войны предусматривал захват очагов угасших цивилизаций: хазарского каганата, где ныне находился Сталинград, священной вершины Эльбруса и район Цхинвала, где прежде располагалась Валгалла — священное место успокоения душ нордических героев, немцы нанесли удар на Москву — Третий Рим, падение которого, по пророчествам отцов церкви, стало бы сигналом к приходу Антихриста. Теперь газеты кишели подобными заголовками.

— Снова покушаются на Святое копье!

Рихард, некоторое время живший с родителями в Вене, видел сокровище в музее. Как-то ночью в летнем лагере Гитлерюгенда он шепотом рассказывал, что Копье выковал прямой наследник Каина каббалист Финеес. Копье Судьбы невозможно сломать, затупить, оно наделено чудесной силой. Тот, кто владел им, держал в руках судьбу мира. Именно им римский легионер пронзил бок распятого Христа, для одних оно стало святым, ибо сократило мучения Иисуса, для других — символом зла. Копьем обладали Константин Великий, германский вождь Аларих, победивший Рим, Теодорик, заставивший отступить царя гуннов Атиллу, и Карл Мартелль, победивший мусульман, а также Генрих Птицелов, Отгон Великий и австрийские императоры. После Аустерлицского сражения Копье пытался захватить Наполеон. Немудрено, владельцу оно даровало неограниченные силы. После аншлюса Австрии Копье Власти, наконец, досталось Гитлеру. Но Фридрих Барбаросса умер через несколько минут после того, как обронил Копье, переправляясь через реку, а Гитлер застрелился спустя восемьдесят минут, как его талисманом овладели американцы.

— Демоническая музыка, взывающая к темным сущностям, погружает их в транс!

Завораживающие мелодии «Лоэнгрина» и «Майстерзингеров», великий Вагнер… Школьными группками их водили в оперный театр. «Ты чувствуешь восторг, Адель?» — спрашивала фрау учитель. «Чувствую», — отвечала она.

Примориус мрачной птицей кружил вокруг нее.

— Язычница!

Печать христианства не коснулась их, детей нового времени. Они праздновали день летнего солнцестояния и поклонялись огню. Их старшие братья в Палестине, пещерах Лабрадора, Альпах собирали древние рунические письмена, их отцы организовывали экспедиции в тибетские монастыри, восстанавливали культы и ритуалы, магические способы воздействия на сознание.

Ее казнят как революционерку, поняла Адель, как повстанца против христианского мира.

— Ты убила Густава Адольфа и Сибиллу — подстроила авиакатастрофу, подготовила расстрел евреями Фольке, ты планируешь убить наследника!

— Нет!

— Что ты делала в Иерусалиме? Ты была там в сентябре!

— Я не помню, я ничего не помню!

Вот она — разгадка! Ее преследовали мстители клана Бернадоттов. Двое шведов во главе израильского отряда бегут за ней. «Ты действительно не понимаешь, почему за тобой охотятся? Прекрасное самообладание!» — усмехается Кен. «Не стройте из себя дурочку, Адель-сан. Вам прекрасно известно, почему за вами следят», — слышит она гневную реплику Эда. И Эрик многообещающе шепчет: «Старик-японец обладает древним искусством, его картины оживают на коже». И пуля дырявит стекло и врезается в стену, совсем близко. И она глядит на пустой, вычищенный слой за слоем квадрат археолога Густава и представляет, как на его мертвое тело осыпается земля. И она стоит в библиотеке королевского дворца и сует любимую книгу Густава на место, краем глаза отмечая, что хранитель зала ничего не подозревает о ее новом содержимом.

— Я ничего не помню.

Примориус тянул к ней руку с крестом. Неужели в нем спрятана игла, как в ведьмовских процессах? Адель увернулась.

— Ты истребляешь Семью! Королевскую семью. Потому что у тебя нет собственной. У тебя никого нет. Ты сошла с ума, Адель. Из-за того, что все твои родные погибли. Из-за того, что еще ребенком тебя лишили их, забрали тебя от них. И ты ненавидишь семьи.

Она почувствовала, как намокла мятая ткань сарафана — отошли воды. Скоро начнутся схватки.

— Это неправда, неправда, — перед ее взором неожиданно возник негр, тянущий к ней свои страшные пальцы и усмехающийся: «Зови рыцаря!». И она тихо позвала: — Тасукэтэ! — Адель беспомощно вглядывалась в черные маски, потом закрыла глаза. «Жалкий, жалкий волчонок».

На миг она забыла о Примориусе, тот пытался коснуться крестом ее обнаженного плеча. Холодные ладони Адель прижала к пылающим щекам. Ее шея покрылась пятнами, на коже спины обвинитель отчетливо увидел…

— Сатана! — в ужасе затрясся епископ. — Ведите! Быстрее ведите ее!

Адель схватили и повели к дубовым ступеням.

«И на это нахалуМышка так отвечала:Без суда и без следствия,Сударь, дел не ведут. —Я и суд, я и следствие. —Цап-царап ей ответствует. —Присужу тебя к смерти я.Тут тебе и капут.»

Адель взошла на деревянный помост, ей связали руки. Петля касалась ее щеки. Среди масок она единственная, у кого осталось лицо, отрешенно думала Адель. Петля медленно затянулась круг горла. Веревочное искусство, насекомьи игры… Адель смотрела на них сверху — на нерешительно копошащихся или застывших от ужаса клоунов. У потолка она заметила темные ниши и закричала:

— Евгений! Я знаю, вы здесь, принц. Процесс снимают на кинопленку. Можете быть уверены, они заставят вас отказаться от престола! — она видела, как один из судей вскочил с места и приказал соседу проверить помещения. Слуга бросился вон.

Рядом возник Примориус, он сорвал с ее шеи кулон.

— Ты будешь его убийцей!

Принца тут же схватили, Адель видела, как в его рот всыпают содержимое ее кулона, а он пытается вырваться.

22

Thurisaz — ворота.

Представьте, что стоите перед воротами на вершине горы. Вся ваша жизнь осталась позади и внизу. Перед тем, как идти вперед, вспомните прошлое — все, что привело вас сюда. Окиньте это взглядом и отпустите, а теперь — шагните за ворота.

По лабиринту катакомб ее потащили к камере, толкнули к нарам. Адель легла и отвернулась к стене, чтобы сосредоточиться на своей боли. Один из судей присел на край постели и распустил ее светлые волосы. Внезапно боль отпустила ее, будто ушла совсем.

— Эрик, можешь снять маску, — почему-то ее голос такой же, как обычно. Ни муки, ни стона. Холодный расчет владеет сознанием — разобраться со всем, что отвлекает ее. Побыстрее разделаться. — Теперь на твоем пути к трону стоит только Густав.

— Умненькая девочка, — он перебирал локон за локоном, играл ими, и Адель чувствовала холод его пальцев. — У меня к тебе какая-то болезненная привязанность. Я очень бережно относился к тебе, ведь моя жена тоже беременна, в такой период мужчины поистине трогательны. Но ты сама все испортила, — он гладил ее по волосам. — Зачем ты полезла во все это?