Максим Теплый - Остров Сердце Страница 37

Он выругался про себя и лихорадочно, ломая в кровь ногти и обдирая кожу на пальцах, принялся рвать узел, который от воды стал тугим и неподатливым. Именно в тот миг, когда, казалось, что горло разорвет накатывающая боль, Марк справился с веревкой и с отчаянным всхлипом оказался на поверхности. Он увидел сереющее вечернее небо, а голова его торчала точно на середине колыхающейся серебряной дорожки, отражающей только что взошедшую на небо и пока еще неяркую луну.

Марк дернулся в сторону от света, пытаясь сдерживать непроизвольный кашель. Но сдержаться не удалось. На берегу тут же заплясали огоньки фонарей и вспыхнул яркий прожектор, луч которого хищно скользнул по тому месту, где секундой раньше находилась голова Марка, и он, нырнув, с ужасом подумал, что свет прожектора способен пробить и водную толщу.

Но луч ушел куда-то в сторону и вскоре исчез вовсе.

…– Давайте еще раз все по порядку: кто вы, как попали на остров, как вам удалось бежать. Со всеми подробностями…

Марк сидел перед здоровенным полковником и рассказывал, как ему удалось сбежать. Прошло уже больше часа, но полковник был по-прежнему крайне настойчив. Он заставлял Марка повторять несколько раз одно и то же, интересуясь множеством деталей.

И явно напрягся, когда ему принесли какие-то бумаги, которые, видимо, были ответом на запрос: существует ли в природе гражданин Ручка М.С. Полковника насторожило, что никакой связи с островом Сердце и астраханской областью в куцей биографии Марка не обнаруживалось.

– Хорошо, Марк Семенович! И все же, какая нелегкая занесла вас на остров почти одновременно с террористами? Давайте-ка все с самого начала… Про вашу рыбалку, а потом еще раз про подземелье…

Николай Живописцев ведет разъяснительную работу

Заложников держали в трех местах.

Большую часть детей согнали в усадьбу. Еще со времен психушки окна здесь были зарешечены, и террористы побегов не опасались. Они перекрыли наглухо выходы и выставили посты только снаружи.

В маяк и приляпанный к нему ангар загнали всех крепких мужиков – тех, кто мог оказать хоть какое-то сопротивление. Складской ангар был без окон с одними воротами, которые боевики снаружи подперли трактором. Из самой башни наружу вел только один выход, который легко контролировался, а через узкие окна на десятиметровой высоте сбежать было практически невозможно.

Остальных собрали в клубе: большую часть в спортзале, остальных в кинозале. Здесь же базировались и сами террористы, превратившие чуть ли не каждое окно в огневую точку.

Труднее всего приходилось заложникам на маяке. Металлический ангар нагревался так, что люди внутри не выдерживали и теряли сознание. Поэтому все норовили пробиться в каменную свечку маяка, где было прохладнее, но в небольшое помещение людей набилось столько, что все пространство, включая крутую лестницу, было плотно заполнено человеческими телами, а учитывая лютую жару и отсутствие эффективной вентиляции, воздух в пятнадцатиметровой башне был тяжелым и почти ощутимым на ощупь.

Евграфов даже вздрогнул от едкого запаха пота, когда его вместе с Коровиным толкнули внутрь темного помещения.

– Это кто ж к нам пожаловал?! – услышал он голос Живописцева. Даже здесь, в заточении, тот был в центре внимания. Запекшиеся чернотой губы да новые прорехи в ряду передних зубов, и прежде-то неполном, мешали ему, но он не стал менее разговорчив и держался, как обычно, бодро.

– Не срослось, мужики? – сочувственно спросил он. – Жаль! Они ведь как задумали, соколы наши, – пояснил он остальным сидельцам, – хотели боевым порядком с острова на большую землю двинуться! Слыхали стрельбу? Это они неравный бой приняли… Прокурора убили, это я видел… А где же еще двое… те, молоденькие?

– Погибли в бою! – ответил Евграфов. – По двадцать три года было…

– Ах ты! Жалко-то как! – искренне расстроился Живописцев. – Герои! У нас тут тоже Наиль Кадырметов отличился. Когда жену и дочку хотели забрать, занял оборону и все патроны, какие дома были, расстрелял из "Сайги". Одного ворога подстрелил даже. Ну, и сам, конечно…

Живописцев вздохнул.

– А вы сколь душегубов изничтожили? – уточнил он.

Евграфов показал три пальца.

– То-то же! – обрадовался дядя Коля. – Пусть знают, что мы тоже могем! Навели шороху! И Тимофей наш, – Живописцев кивнул на Коровина, – геройство боевое выказал! Мы тут, на Сердце, отчаянные!

При этих словах Коровин, который еще не отошел после "чеченской рулетки" и был по-прежнему бледен до синевы, опустил глаза и принялся тереть их, мол, воздух, пропитанный потом, слезу гонит.

Евграфов заметил неловкость участкового, но промолчал.

– А ведь они пока только с нами, с мирным жителем воюют! – не унимался Живописцев. – А уж как наши доблестные бойцы на остров ворвутся, тогда эти душегубам несдобровать.

– Точно! – раздалось откуда-то из глубины. – Только сперва эти гады контакты замкнут, и от маяка одна кирпичная пыль вперемешку с нашим мясом останется!…Мы-то ладно, а ребятишки с бабами?

– Не каркай! – оборвал невидимого собеседника Живописцев. – И не такое в жизни случается. Тут главное в себя верить, ну, и в Божий промысел.

– Ты ж партийный был, дядь Коль! И в Бога не веруешь. А в церкву ходишь только на Пасху, поскольку процесс разговения вызывает твой повышенный интерес!

– Божий промысел – это судьба, чтоб ты понимал! Тут не важно, веришь ты в Бога или нет. Я в судьбу верю! А судьба у нас такая, что не имеем мы права от бандитов помирать! Несправедливо это!

– Ладно тебе, дядя Коля! – снова раздалось из дальнего темного угла. – Негодящий ты психотерапевт. А мы не дураки! Пока бойцы наши по воде до острова дойдут, да с боем сюда прорвутся…

– Не гони тоску! – огрызнулся начальник острова. – Они вот не побоялись! – Живописцев кивнул на Коровина, и тот снова смущенно закашлялся. – Тот же Наиль, упокой душу его нерусскую! Да и я не спасовал! Старый только! А то бы еще постоял за себя! Слушайте, что скажу! Не оставят же нас в беде. Дураку ясно, будет штурм! Значит, надо уже сейчас решить, как поведем себя, когда бой начнется. План боевой придумать!

– План? – оживился Евграфов, который то и дело трогал голову, проверяя, кровит ли рана. Его густые черные волосы в районе темени превратились в тугую коросту, из-под которой то и дело проступала новая алая капелька. – Как вы себе это представляете, Николай Тимофеевич?

– Это вы должны представлять! – безмятежно ответил дядя Коля. – Я из армии, почитай, сорок годов назад вернулся. Да и служил-то по интендантской части. Только в самом начале пару раз пострелял, когда в Чехословакии стояли… Ты, полковник, командуй, а я уж в строй встану, когда восстание подымем. Не заробею!

– Че ты несешь?! Куда людей толкаешь? – отозвался раздраженный голос из угла. – Какое, к черту, восстание?! С голой жопой на пулеметы? Сидеть надо тихо и помощи ждать! Вот тебе и весь план! А дернемся, взорвут все на хрен!

Евграфов собрался было возразить, но его опередил дядя Коля.

– Ты мне, Петруха, вот что ответь, – усмехнулся Живописцев. – А ежли взорвут за так, без всякого восстания, тебе что, легче помирать будет? Мне так от пули даже приятней! Я ж не смерти ищу, будь она неладна! Я же за стратегию!…Вот скажи, – повернулся он к Коровину – ты скоро двадцать лет тут участковый, а, к примеру, знаешь, почему земляк твой, Виктор Святкин, Героя СССР получил не сразу, а только после смерти Сталина?

– Ну и почему? – нехотя отозвался Коровин. – Про него в музее школьном целый стенд! Про бой под Прагой, когда убили его. Он там много эсэсовцев положил… За то и дали, наверное.

Живописцев сурово кашлянул:

– Я тебя конкретно спросил, почему не сразу!?…Не знаешь? То-то! Вот и послушай!

Евграфов смотрел на рассказчика сосредоточенно и с интересом, а Коровин раздраженно.

– Осенью сорок четвертого, в Румынии, – начал Живописцев, – попал Витек в плен. Случайно вышло: наша же бомба разнесла дом, где взвод его расположился, и все насмерть, кроме Витьки. Его контузило и штукатуркой присыпало. Тут как раз немец в контратаку пошел и выбил наших из городка. Витек очнулся, на улицу выбрался и идет, головой мотает, потому, как слух потерял и ничего не соображает: где наши, а где немцы…

– Ты-то откуда все знаешь, дядь Коля? – раздалось из угла.

– А в том-то и компот, что позже немецкое донесение о том событии к нашим попало. И когда Героя Витьке посмертно дали, приехал на Сердце мужик из военкомата и все нам рассказал. Документ показывал. А уехал – документ не оставил, поэтому в музее про то ничего нет.

– А тебе сколь годков тогда было?

– Мне? – переспросил Живописцев. – Ну, десять… Это к рассказу касательства не имеет. Короче, натолкнулся Витек на эсэсовцев. Он щуплый был, пацан по виду, тем более без оружия, кровь из ушей. Ну, один немец, самый здоровый, ж-ж-ах ему кулаком. Витька, конечно, навзничь… Утерся и встает. Немец посмотрел, замахнулся пошире и опять ему во всю таблетку!…