Максим Теплый - Остров Сердце Страница 38

– Мне? – переспросил Живописцев. – Ну, десять… Это к рассказу касательства не имеет. Короче, натолкнулся Витек на эсэсовцев. Он щуплый был, пацан по виду, тем более без оружия, кровь из ушей. Ну, один немец, самый здоровый, ж-ж-ах ему кулаком. Витька, конечно, навзничь… Утерся и встает. Немец посмотрел, замахнулся пошире и опять ему во всю таблетку!…

– Дядя Коля, во всю таблетку – это как?

– Говорю же, немец здоровущий, разов в три больше Витьки! Кулак ровно с Витькину голову. Во всю таблетку, значит, во все Витькино лицо… А тот, представляешь! опять подымается и смотрит на фрица исподлобья.

Тут другой немец затвором щелкнул, мол, хватит с ним возиться, давай пристрелим. А первый – нет, мол, не надо, дай я его дальше на крепость проверю. Короче, лупит Витька, что есть мочи, а тот харкнет кровью и опять встает. Немец уже все костяшки на руке снес, у Витька лицо – каша кровавая, но после каждого удара подымается, а потом и вовсе попер на немца. Идет, шатается. Немец его добить примерился, а Витька в последнюю секунду увернулся, хвать немца руками за лицо, надавил пальцами на глаза со всей дури, а как немец временно ориентацию потерял, дал ему головой своей окровавленной прямо в челюсть, да и свалил с ног.

– Сказки! – не выдержал Коровин.

– Погоди, не все еще! – строго отозвался Живописцев. – Этот здоровый, когда очухался, не дал Витька застрелить, как остальные требовали. Вроде как из уважения…Отвели Витька к немецкому командованию, и стал его немецкий оберст допрашивать по всей форме, мол, кто, да откуда, не комиссар ли? А потом Витьке выпить предложил. Мол, махни стакан шнапса, как у вас, у русских, принято, чтобы боль притихла… Витьку-то, почитай, изломали всего: лицо в лоскуты, ребра поломаны, нос свернутый. Про зубы и не говорю. Девять штук выхаркал парень.

А тот – не пью, говорит! В семье не принято было.

Ты что, не русский? – спрашивает фашист. И тут выходит на свет та немаловажная деталь, что Витек ихнего, то есть как бы немецкого вероисповедания.

Евграфов удивленно вскинул глаза, и дядя Коля пояснил:

– Наши-то все знают. Яков Святкин, дед его, в первую мировую в немецком плену ихнию веру принял. Ну, и все Святкины с тех пор лютеране.

– Сектанты, типа, – уточнил кто-то.

– Сам ты сектант! Говорю же, вера такая – протестантская. Они, как и мы, христиане, только со своими особыми заморочками. Святкины в нашу островную церкву, пока была, никогда не ходили. На большую землю, в какой-то молельный дом ездили. Их даже при советской власти привлекали за это… Ну, немец удивляется, мол, как же ты с такой верой жил промеж них? В комсомол-то как тебя принимали?

А меня как раз по этой причине в комсомол и не взяли, отвечает Витек. И кровью харкает.

Тогда немец предлагает, давай, говорит, к нам, во власовскую армию вступай! Там ты с большевиками поквитаешься, за веру твою поруганную. Ладно, говорит Витек. Куда, мол, деваться. Согласный я! Только подлечите меня сперва, а то я теперь не боец, дышать не могу, поскольку ребра перебиты, голова кружится, ну и все такое…

Немцы вроде ему поверили, но на всякий случай определили в подвал и наручники надели. Ночью к Витьку врач пришел, бинты поменять, да осмотреть… Ну, Витек его придушил маленько, и стучит в дверь, чтобы открыли, мол, врач наружу просится.

Охранника Витек прибил уже по-настоящему. До смерти! Наручники отомкнул, автомат забрал и в кабинет, где его допрашивали. Он там на столе карту приметил, а на ней флажками да линиями все позиции немецкие, точки огневые, как раз на том участке, где наше наступление захлебнулось. Свернул карту, хотел назад, да услышал, что забегала немчура, обнаружила побег. Он – в окно, а высота – четвертый этаж. Прыгнул, ну и еще покалечился, само собой. Короче, где ползком, где на четвереньках, пошел на зарево, в сторону линии фронта. По дороге бой принял, нескольких фрицев уложил. Потом под свой огонь угодил, ранили легко, правда. Короче, когда свои его нашли, места живого не было. Врач осмотрел и говорит, если бы своими глазами не видел, не поверил бы, что человек может такое сделать. А карта оказалась очень нужная. Через нее наши в наступление перешли и победу одержали…

– А почему с Героем-то задержались на столько лет?

– Так в плену-то день провел! Тогда всех, кто в плен попал, в измене подозревали. Только карта Витька и спасла. А то не Героя он получил бы, а пулю от СМЕРШа.

– Сказки это, дядь Коль! – не удержался Коровин.

– Почему же? – вмешался Евграфов. – Слыхал про Василия Порика? Тоже героя получил посмертно! С ним во Франции – он там вместе с французами после немецкого плена партизанил – очень схожая история была.

– Ну, пускай! А мораль-то какая?

– Мораль простая, – продолжил Евграфов. – Сдаваться нам нельзя. И панику сеять нечего, – полковник заговорил командным голосом. – Предлагаю организовать наблюдение. Будем собирать информацию о том, что происходит вокруг, анализировать ее, просчитывать наперед их ходы. Главное – опередить бандитов и постараться завладеть управлением взрывного устройства до того, как они приведут его в действие.

– Дай бог нашему теляти волка съесть, – отозвался все тот же невидимый Петруха из дальнего угла.

– Ну, насчет теляти – это мы поглядим, – ответил Евграфов. – Когда нас сюда вели, место я отследил и даже "машинку" подрывную разглядел – тип КПМ-1. Она приводится в действие специальной рукояткой, при вращении которой накапливается электрический заряд, необходимый для взрыва – а это несколько секунд. Тут нам повезло: поставили бы радиоуправляемый запал, тогда кнопку нажал и привет. Так что шанс у нас крошечный, но есть – размером в эти секунды.

– Двери будем вышибать – так они трактором приперты! Или, может, из окон попрыгаем? – скептически отозвался Коровин. – Это в сказочке вашей Святкин с четвертого этажа-то шею не свернул… А тут до земли метров десять без малого… Да пока высунешься из окна, пока до земли долетишь – как раз пуля и достанет!

– Что-то я тебя не пойму, Тимофей, – возмутился Живописцев, – людям и без того страшно, а ты их в сомнение вводишь!…Сам-то не забоялся в бой вступить! Зачем других законного права на личную отвагу лишаешь?

– А пусть его! – это Сергей Шебекин с трудом пробрался сквозь потные мужские тела и приблизился к Евграфову. – Достал всех своими соплями! – кивнул он в сторону участкового. – Правильно говорит полковник! Как штурм начнется, нам хана! Взорвут маяк! И баб наших тоже! Один вопрос: надо придумать, как отсюда неожиданно выбраться и блокировать место, откуда они взрывом управляют. А прыгать я готов. Авось уцелею!…

– Я тоже готов!

– И я…

– Слушайте, хватит меня трусом выставлять! – взорвался Коровин. – Ну, допустим, вырвались… Ну, обезвредили взрывное устройство – дальше-то чего? Врассыпную по острову? Перебьют всех к чертям! У них огневые точки поставлены грамотно, чтобы любой сектор перекрыть! Как побежим – все под пулями ляжем! Мы-то с вами много набегали, товарищ полковник?!

– Тут ты прав, товарищ старший лейтенант, – неожиданно для всех согласился Евграфов. – Но мы не побежим! Мы назад, на маяк вернемся… C оружием…

Врагу не сдается наш гордый "Варяг"

В клубе было не так душно, как на маяке. Но ждать своей участи людям тут было намного труднее, поскольку в одном огромном помещении вместе находились мужчины, в основном старики, а также женщины и дети. Это создавало чудовищные неудобства в самых простых вещах – таких, как посещение туалета.

Женщины, спасаясь от лютой жары, разделись до нижнего белья, и мужики стыдливо опускали глаза, чтобы не смущать их неосторожным взглядом. А сами наотрез отказывались снять пропитанную потом одежду.

Самвел Гургенович Арутюнов, теребя густые, белые как первый снег усы, сформулировал свое отношение к этому факту по-восточному мудро.

– Им тяжелее, – грустно сказал он. – Им неловко перед нами, мужчинами, за свою вынужденную наготу. А стыдно должно быть не им, а нам! Они же все прекрасны, а мы – пузатые уроды, которые женщин своих от врага не уберегли!… Очень стыдно!…

Детей повзрослее держали в графской усадьбе. А здесь были совсем маленькие, они непрерывно плакали и мучили несчастных мам – кому воды надо, кто кушать захотел, а кому просто страшно от всего происходящего.

То в одном месте, то в другом вспыхивала очередная истерика. Туда сразу шла Антонина Шебекина, которая вела себя в клубе как хозяйка. С каждой расплакавшейся бабой заводила тихий душевный разговор, утешала, а один раз, не совладав с истерикой, отхлестала кого-то по щекам…

Бандиты заходили в помещение пару раз на дню. Ставили на пол чаны с водой и бросали мешок с едой – в основном печенье, пакеты с чипсами, а к вечеру заносили картонный ящик, наполненный буханками хлеба. Воду приходилось пить ладошками или самодельными емкостями, сделанными из старых газет, которые мгновенно намокали и разваливались…