Валерий Казаков - Тень гоблина Страница 49

— Ну наконец! Здравствуйте, Николай Николаевич! Знаете, давайте свернем на тропинку, она вон там за кустиками, а то, неровен час, с каким-нибудь бегуном, вроде вас, столкнемся, а это совсем ни к чему.

— Добрый вечер. Можно и на тропинку, — как можно спокойнее, произнес Пужин, — так что же такое стряслось, к чему вся эта конспирация, и где это вы освоили ее азы?

— Книжки детективные в детстве читал. Не сочтите меня сумасшедшим, но я вам сейчас скажу такое, — зашептал он ему прямо в лицо, — только умоляю — никому ни слова, иначе голова моя полетит с хилых еврейских плеч долой! Нет, вы должны дать мне слово офицера, что все это останется между нами…

— Михаил Львович, не ставьте меня в дурацкое положение! Я же государственный чиновник и себе, фактически, не принадлежу, поэтому, естественно, авансом никаких слов никому давать не могу, мало ли что вы мне собираетесь поведать!

— Ладно, хорошо! Какой вы, право, строптивый, но после того, как вы всё услышите, вы пообещаете мне молчать?

— Смотря чего это будет касаться.

— Вас! В первую очередь вас и только вас!

— Хорошо, излагайте свою тайну, а то она, неровен час, взорвется внутри вас и погубит одного из творцов новой России, — сдерживая улыбку, понимающе произнес Пужин.

Амроцкий огляделся по сторонам и снова приблизился к самому уху Пужина.

— Мы приняли решение. До истечения второго срока Президент подаст в отставку и предложит вас в качестве своего преемника, — выпалил он на одном дыхании и замер.

— Кто это — мы? — после долгой паузы спросил Пужин, глядя на своего визави, как доктор психиатрического отделения на вновь поступившего пациента.

— А вот этого я вам пока сказать не могу, даже и не пытайте. Одно сообщу — люди достойные и действительно могущие всё.

— По-моему, это какая-то чушь. Даже, если предположить, что вы говорите правду, а не сошли с ума, то вся эта чушь не выдерживает никакой критики и отдает ирреальностью, — в голове бывшего чекиста творилось форменное короткое замыкание. Мысли скакали, словно блохи на его любимом далматинце. Что это бред сумасшедшего? Провокация? Подстава? Ловкая ловушка? Надо было что-то ответить этому человеку, ответить так, чтобы не дать ни единого повода усомниться в его полной лояльности к Президенту.

— Скажите, Михаил Львович, — окончательно взяв себя в руки, продолжил Николай Николаевич, — а зачем вы мне это рассказали? Ведь ваша информация касается меньше всего меня, а прежде всего напрямую связана непосредственно с безопасностью страны и лично Гаранта. Странный вы человек, пришли к одному из руководителей Администрации поделиться новостью, что где-то и кем-то готовится антиконституционный переворот, и требуете от меня слова офицера молчать об этом! Знаете, как это называется? Так вот, мы сейчас же едем к Эдуарду Валентиновичу, и вы ему все подробно поведаете…

— Никуда я из этого леса не двинусь, даже под конвоем, можете меня сразу прикончить, — на удивление волевым и твердым голосом заявил Амроцкий, куда только делось его халуйское подобострастие, — ничего ни о каких преемниках я вам не говорил, это вы сами, своими кагэбешными мозгами придумали весь этот бред и решили меня в это впутать! Что вы на меня уставились как, простите, баран на новые ворота! И скажу я это не борзописцу вашему, а лично, заметьте, лично самому Царю.

Такой эскапады Пужин не ожидал и, признаться, слегка опешил, чем незамедлительно поспешил воспользоваться Михаил Львович, закрепляя свой успех.

— Я все же держал вас за более умного и сообразительного человека! Неужели вы думаете, я вот так, с бухты-барахты, явился к вам с одной только целью испытать вашу верность деградирующему обкомовцу? Вы только не обижайтесь на меня, сами виноваты. Еврея, как и волка, не следует загонять в угол, за последствия вам никто и ломаного гроша не даст. Ладно, я вас на этой оптимистической ноте и покину. Главное вы услышали и, надеюсь, когда придет время, этого не забудете.

Он, не прощаясь, повернулся на каблуках и, подавшись всем телом вперед, засеменил по тропинке, довольный собой, представляя, какой рой догадок и терзаний оставил в душе недавнего собеседника.

Утро субботы нельзя спутать с утром никакого другого дня. Внутренние часы, равномерно тикающие в каждом из нас, безошибочно сработали, едва их невидимые стрелки растопырились на половине седьмого. Малюта проснулся, словно от подземного толчка, и организм уже был готов сбросить с себя путы ночного оцепенения, как в мозгу проскочила по-школьному озорная мысль — суббота! И светлая волна какого-то лучистого облегчения окутала его, возвратив в приятное состояние досыпания. Провалявшись в этом блаженстве где-то часа два, Малюта осторожно открыл глаза. В комнате было уже почти по-осеннему холодно, и он не спешил вылезать из-под одеяла. Катерина, наверное, улизнула из спальни еще ночью, после того как они надышались друг другом, и он безмятежно заснул сном курсанта, только что совершившего марш-бросок. Вообще жена не разделяла его пристрастия спать с раскрытыми настежь окнами и в минуты их семейных войн неизменно укоряла, заявляя, что он специально придумал эти проветривания, не зависящие ни от времени года, ни от погоды, специально для того, чтобы выкурить ее из спальни. Но спать в душном помещении он не мог, ему неизменно снились военные кошмары. Наверное, эта чертова война будет тянуться вслед за ним до самой гробовой доски, как родовое проклятие. Отогнав неприятные мысли о прошлом, он принялся думать о нынешнем. В целом Малюта был доволен своей теперешней жизнью. Работа нравилась и время находилось для всего, даже на общение с детьми.

Вот странный парадокс, пока дети росли, времени на них катастрофически не хватало, а теперь он мог позволить себе часами спокойно общаться с детьми, говорить, спорить, что-то им рассказывать. Как-то так уж получилось, что всю семью вместе удалось собрать только здесь, в Сибири. И они с Катькой были счастливы, глядя на сыновей и дочку, которые, тоже устав от ранней самостоятельности, с радостью тянулись к родительскому теплу. Да и компания подобралась в закрытом для посторонних поселении на берегу Великой реки на редкость симпатичная. После долгих метаний Плавский наконец обзавелся стоящими и профессиональными заместителями и помощниками. Хотя, конечно, подковёрная борьба за близость к телу не прекращалась и поныне, но в нее, слава Богу, были втянуты не все, а только некоторые главы семейств, что позволяло прочим домочадцам наслаждаться роскошью общения, тишиной и налаженным бытом. Почти каждую субботу ближе к вечеру, как правило, затевалась вечеринка в складчину, на которую неизменно приглашали губернатора, и он действительно нередко присоединялся к ним. Пили вино, смеялись, ели необыкновенно вкусные шашлыки и слушали анекдоты, непревзойденным рассказчиком которых был Плавский, пели старые, уже начавшие забываться песни, резались в переводного дурака или стучали костяшками нардов. Мужики уходили в свою таинственную баню, женщины, сгруппировавшись вокруг мудрой и обаятельной Ноны Шалвовны, принимались за перемалывание произошедших на неделе событий и новостей, и несчастен был тот человек, который попадал под их жернова.

Одним словом, за окном Малютиного дома текла размеренная жизнь колониального поселения середины девятнадцатого века, обустроенная с современным комфортом. Так повелось исстари, в Сибири выходца из-за Урала никогда не считали своим и неизменно требовали от него подтверждения своей персональной, особой приверженности местному патриотизму, что ли. Посланцы с большой земли этого, как правило, не понимали, обижались, а если их было много, как в администрации Плавского, замыкались в свои поселения, вели себя по отношению к местным с вызывающим высокомерием, чем ещё больше настраивая против себя местную элиту. Представители аборигенного населения на заповедной территории спецобъекта «Кедры» появлялись редко, не считая, конечно, обслуги и охраны. Но именно сегодня должен был состояться большой сбор местных управленцев. И инициатором этого сбора был Скураш.

Первые звоночки чего-то неладного Малюта почуял еще в начале недели. На еженедельном совещании губернатора с руководителями основных федеральных структур в минувший вторник царила какая-то звенящая отчужденность. Это заметил даже Плавский и попытался своими анекдотами и армейскими шуточками хоть как-то расшевелить насупившихся силовиков, однако, в ответ получил лишь натянутые дежурные улыбки. Доклады и ответы генералов были до предела сухими. Совещание, как правило, растягивающиеся, с обязательным чаепитием, часа на полтора, в этот раз закончилось в какие-то тридцать минут.

— Чего это они у вас сегодня такие сухие, как рыбец осенью на ростовском базаре? — спросил губернатор у Малюты.