Андрей Горняк - Битая ставка Страница 21

— Вот оно как, браток,— вступил в разговор, лежавший рядом раненый командир, старший лейтенант,— А что у тебя с головой?

— Да не с головой, с глазами. Нерв какой-то. Осколком...

— Поправишься, казак. Не горюй. Слушай, Степа, вот ты земляками интересуешься. У меня во взводе, между прочим, ребята с Кубани были. Лихо воевали. За спину других не прятались. Но, понимаешь, встретились мне недавно на берегу Керченского пролива, около села Баксы два человека. Тоже кубанцы. Там меня ранило. Приволокли меня санитары да сопровождающий старшина с передовой б село. Наш медсанбат далеко был, на фланге. Ну, кинулись они искать какого-нибудь медика. Нашли. Заносят меня в дом. Встретили нас двое, видно, муж и жена.

— Вы врачи?— спрашивает старшина.

— Да, — отвечают, но как-то неуверенно и не торопятся распоряжаться насчет меня, потому что в убежище собираются идти. Вокруг села трескотня автоматная да мины рвутся.

— Окажите, пожалуйста, помощь нашему командиру, ранен он.

— Ну, ладно,— говорят,— несите в соседнюю комнату, ложите на диван.

Врач, здоровый, рыжий, рябоватый мужик. Положили меня, оголили бок, он промыл рану, укол сделал. Жена бинтует.

— Бедро у вас серьезно повреждено, молодой человек,— говорит мужчина,— нужно госпитальное лечение.

— Спасибо, доктор,— ответил я. — Вот только где этот госпиталь найти в такой заварухе?

— Но как же нам с вами поступить?

— Не знаю,— ответил я им.— Бы у не, пожалуйста, сделайте все возможное.

И вдруг этот эскулап начинает вести какой-то странный разговор:

— Вот вы в Красной Армии,— говорит,— воюете, вижу, что старший лейтенант — три кубика в петлице, небось, коммунист, а до чего же вы дослужились? Вас даже вынести из боя да перевязать толком оказалось некому. А если сейчас немцы придут?

— Не дойдут они сюда скоро,— отвечаю,— не тревожьтесь. Ну, а если прорвутся, то живым сдаваться не собираюсь, найду что сделать... Вы же вот не боитесь, не убегаете?

— Да мы что? Мы не военные, нас с женой в армию не мобилизовали, белобилетники оба...

— Ну, все равно, если придут сюда фрицы, вам не сладко будет.

— Не пугайте нас, уважаемый. При большевиках ли, при немцах ли — нам все равно, кого лечить. При немцах, может быть, далее лучше будет. Культурная нация.

— Культурная, говорите?— Я аж задрожал и, если бы не рана, показал бы этому типу...— Это какую же культуру они нам несут? Виселицы да лагеря, колючкой обгороженные?

А он, паразит, отвечает:

— Пропаганда это. Вы предвзято оцениваете все.

А тут усилилась бомбежка, да артиллерия стала бить по селу, стены затряслись, окно дзинькнуло — осколки посыпались.

— Идемте в убежище,— предлагает мне рыжий доктор.— Вы же умный человек, должны понимать, что война проиграна. А мы с женой обещаем скрыть, что вы командир. Вылечим, дело сами себе найдете при новой власти. Сегодня-завтра они же все одно здесь будут. Соглашайтесь, зачем зря погибать. Потом сами спасибо нам скажете.

Меня и без этого провокатора боль донимала, а тут еще он... Послал я его к такой матери, крепко завернул, от всей души. Его как ветром сдуло. Но, думаю, не от слов моих, а жена его с крыльца как раз позвала, увидела, что к дому наши бегут.

— Пошли,— говорит,— Евстафий! Евстафий — только имя и осталось от него.

— А сам-то он что же?— спросил странно взволнованным голосом Степан.

— Сам? Сам убежал. А через минуту в комнату забежали старшина и один красноармеец.

— Товарищ старший лейтенант,— говорят,— мы за вами. На переправе грузится транспорт на тот берег. Фрица отогнали.

— Хорошо, старшина,— говорю им,— только вначале надо найти этих врачей.

— Мудрено найти-то, забились куда-нибудь в погреб от бомбежки. А что, благодарить хотите?

— Ага,— говорю,— поблагодарить.— А сам думаю:— «Поблагодарил» бы их, если бы время было».

На переправе я сознание потерял. Очнулся только в палате, когда на твердой земле оказался — на косе Чушка.

Все молчали. Думали. Как-то не верилось, что среди самых человечных людей на земле — врачей могут вот такие быть. Молчал и Степан. «Неужто это брат его старший, Евстафий? Рыжий и рябой. Нет, нет,— успокаивал себя Степан.— Откуда у Евстафия профессия врача».

А Крюков сразу понял, что речь идет об их станичнике, уехавшем когда-то в Ростов и окончившем там медицинское училище. Вон он какой «врач-то» получился... Но ни словом не обмолвился Петр Мефодьевич. Зачем травить душу парню, вышедшему на ровную дорогу новой жизни, пострадавшему в боях за эту жизнь.

... Выздоравливающего директора МТС Крюкова навестил лейтенант Зеленин из штаба Васина. Долго беседовали они в углу коридора. Затем Петр Мефодьевич привел из палаты старшего лейтенанта Родионова. Зеленин беседовал с ним и что-то долго писал в своем блокноте.

3. Солдаты тайного фронта 

Человек с родинкой

Капитан Михайлов давно не видел своего начальника таким озабоченным. В последние дни, после получения телеграммы из центра, Аркадий Павлович и сам чуть ли не сутками бывал на ногах, и подчиненным не давал покоя: ведь где-то здесь, за спиной у сражающейся армии, притаился и уже действует враг. Пылили по дорогам машины, прочесывали округу патрули, копались в документах штабов и военных комендатур дотошные проверяющие.

И вот первый, дающий какую-то надежду результат,— сообщение из небольшой предгорной станицы Ново-Дмитриевской. У местной жительницы квартирует группа военнослужащих Красной Армии, которая занимается заготовкой фуража и сена для кавалерийских частей. Старшим является техник-интендант первого ранга Вальков. В группе, кроме него, старшина и два красноармейца. Днем они дома не бывают, разъезжают по окрестным колхозам и совхозам, где закупают фураж;, сено и вывозят его к ближайшим железнодорожным станциям. Расплачиваются чековыми требованиями.

Хозяйка — Марфа Кононова, коренная жительница сзла, солдатка. Муж ее Павел и два сына с осени прошлого года находятся в действующей армии. До начала войны муж Кононовой работал механиком в райцентре, на элеваторе, сыновья учились в школе, а летом работали в колхозе трактористами.

На столе у Васина лежало уже немало донесений о группах военнослужащих, находящихся в командировках или оторванных так или иначе от своих частей. Одни не вызывали никаких подозрений, другие давали какие-либо поводы для проверок и перепроверок. Но лишь сообщение капитана Чаянова заинтересовало майора по-настоящему. Прочитав его, он возбужденно заходил по кабинету:

— Это уже кое-что... У Фролкина-то в показаниях — тоже интендант. Это уже интересно.

Михайлов передал Васину письмо. Майор глянул на адрес:

— От супруги.

И тут нее вскрыл конверт. Помощник хотел было уйти. Понимал: минуты, когда фронтовик читает письмо из дома,— особые минуты. Он будто переносится туда, к родным и близким, вместе с ними делит их заботы, трудности, радости. Не надо человеку мешать в такой момент... Но майор остановил его:

— Подожди, Иван Степанович. Посмотри, какая рука! Правда, замечательная рука?

На тетрадном листке — обведенная карандашом пухлая детская ручонка.

— Замечательная, Аркадий Павлович,— улыбнулся капитан.— Дочь?

— Она самая, Верка! Супруга пишет, самостоятельная девица. Сама-то она на заводе пропадает. Мины вымачивает...

Васин убрал письмо в стол, сразу перенесся с далекого Урала сюда.

— Мины... А тут под нас норовит подложить мину какая-то сволочь. Вот что, капитан, вызови-ка ко мне срочно Чаянова.

Майор считал Чаянова не просто способным работником, он видел в нем талант разведчика. И кроме того, этот талант сочетался с отвагой, готовностью пойти на самое опасное дело. Майору случалось и останавливать Чаянова, когда видел неоправданный риск.

Бывший работник прокуратуры, Чаянов уже в первые дни войны оказался на фронте. Роль заместителя политрука представлялась ему слишком спокойной. Под селом Вергулевкой, что в Донбассе, пошел с двумя красноармейцами в разведку. Попали в переплет. Один боец был убит, второй тяжело ранен, а Чаянов, расстреляв все патроны и уложив немало наседавших на него фрицев, бросил себе под ноги гранату. Но она, как назло, не взорвалась. Разведчиков схватили, заперли в какой-то сарай.

Ночью боец умер.

Чаянов ощупал прочные бревенчатые стены сарая. «Сработано на совесть,— досадовал он.— Не уйдешь». Потом мелькнула надежда: а если через крышу? Вскарабкался в углу по выступам бревен, пошарил в темноте — потолка нет, крыша камышитовая.

Шаги часового за стеной то утихали, то звучали отчетливо. Чаянов понял: ходит вокруг сарая. То усиливались, то слабели порывы ветра. Это радовало: не будет слышна его работа. Он рвал спрессованные временем, одеревеневшие стебли. Руки стали липкими от крови — порезал о камыш. Наконец в лицо пахнуло прохладой, а через минуту он уже выбрался на крышу. Часовой как раз зашел за угол, можно было уходить: темень ненастной ночи поможет укрыться. Но Чаянов остался самим собой: уходить вот так просто?.. «Черта с два,— думал он,— я вам оставлю свою визитную карточку». Он сполз к самому краю крыши и стал ждать приближения часового. Немец даже не ахнул, когда что-то свалилось на него сверху, железными тисками сжало горло...