Андрей Горняк - Битая ставка Страница 20

Так из дезертира Фролкин превратился в бандита. Скрываясь от людей, «воинство» но ночам выходило в село на добычу. Брали где без хозяев, а где и при них, угрожая оружием.

Наступила осень. Один из них, в прошлом житель этих мест, вспомнил о какой-то дальней родственнице, одинокой старухе, которая обитала недалеко в селе. Убедившись в надежности старухи, переселились к ней. Зимовали в подполье.

Как-то, потчуя постояльцев ужином, хозяйка сожалеючи поведала, что они, горемычные, мол, здесь не одни такие. В село за последнее время стал наведываться здешний станичник, вахмистр Марущак, который, бог знает, сколько уже прячется от Советов. Она и устроила им встречу с ним.

Вахмистр начал без обиняков:

— Кто вы и ваше прошлое меня не интересует. По мордам и фракам вижу, что за господа такие. Желаете — присоединяйтесь к нам. Будем гулять вместе. Кто продается энкаведистам — из-под земли достану. Пока в этих местах жить станем, дальше будет видно.

На новогодней попойке у бакенщика Никифора Гнилицкого «атаман» познакомил их еще с тремя своими «вольными казаками», как он их представил. Так их стало семеро. Из схрона от старухи они вскоре ушли и обосновались в доме этого бакенщика.

— Какая же была цель у вас? Что намеревались делать, кого ждали?— спросил Смирнов.

— Программы, как говорил атаман, никакой. Главная цель — выжить, ждать, когда переменится власть. А пока это совершится, где можно гадить большевикам. А там — придут немцы...

Прочитав показания Фролкина, Васин и его сотрудники заинтересовались главным: на каких условиях «атаман» и «интендант» сообщничали, для каких целей встречались? О том, что в эти края заброшен шпион абвера — «посол» и что действует он под видом интенданта, Васин уже знал. Вот только где он действует? И почему с ним был связан Марущак, на какой основе базировалась эта связь? Нельзя ли воспользоваться тем, что Фролкин один раз видел «интенданта» (может быть, и не раз) и знает его в лицо?— размышлял Васин.

Фролкин, когда Смирнов его спросил, мог бы он узнать « интенданта», ответил:

— Я скажу, но гарантирует ли это мне жизнь?

— Это решит суд. Но помощь ваша, безусловно, зачтется.

— Темно уж было, лица его я не рассмотрел, врать не хочу. Но в шалаше горела коптилка, и я хорошо запомнил родинку у него на скуле, снизу. Я как раз нагнулся прикурить от коптилки, она на ящике стояла. А этот интендант... как же он сидел... ага, вот так, правым боком. Все верно, родинка с правой стороны на подбородке, снизу...

Рыжий доктор

В станице Кущевской, что раскинулась на реке Ея вдоль железнодорожной магистрали, ведущей на Батайск и Ростов, разместился фронтовой госпиталь, в котором залечивали раны командиры и бойцы, воевавшие в Крыму.

Шли бесконечные разговоры о былых боях. «Лежачие», прикованные к кровати, и «ходячие»,— выздоравливающие — они были очень разные по возрасту, по характеру, по национальности. Но было одно, объединяющее этих людей,— оптимизм, вера в то, что, несмотря на трудные бои, на отступления, враг будет побежден. И многие мучались больше от вынужденного безделья, чем от ран, с нетерпением ждали радиосводки о положении на фронтах. Радовались, если слышали, что на каком-то участке враг остановлен, скрежетали зубами при сообщении, что враг где-то еще продвинулся, занял какой-то участок нашей территории.

Несмотря на бдительность врачей, мало-мальски залечившие раны норовили сбежать на фронт, и некоторым это удавалось...

В одной из палат, на второй кровати от дверей лежал мужчина лет пятидесяти. Он не вступал в разговоры, только слушал, что рассказывали бывалые, хотя и молодые воины. Ведь иные отступали с боями в кубанские края с самой границы.

Это был Петр Мефодьевич Крюков, получивший пулевое ранение в бедро при ликвидации банды. Крюков слушал, сравнивал рассказы с тем, что пришлось пережить ему в гражданскую, и думал про себя: да, большая война идет, не сравнить с прошлой.

— А вы, батя, тоже воюете?— спросил молоденький красноармеец с соседней койки.

— Да, сынок, воюю. Стаж у меня в этой войне невелик — вот эта рана. Но в жизни-то своей повоевал. Тебя еще и на свете, наверное, не было, когда я на коне эти края от деникинцев да других бандитов очищал.

И Петр Мефодьевич, видя, как внимательно слушают его раненые, начал рассказывать о жизни на Кубани. Он поведал о трудных годах гражданской войны и о том, как организовались тут колхозы, как пришлось биться с кулаками, укрепляя новую жизнь.

— Теперь не узнать нашу Варениковскую. Если бы вернулись сюда бывшие, не узнали бы своей станицы. Одной только рогатой живности в колхозе более трех тысяч, не считая овец да свиней. Многое за эти годы понастроили колхозники. Вот, к примеру, у нас: фермы новые, большой клуб, своя электростанция, детские ясли, две новые школы. А сколько куреней новых. Ого-го! Зажили мы добре последние годы; о хлебе, что его не хватит до нового урожая, и забыли думать. По-городскому стали жить да одеваться наши колхозники. Он помолчал и добавил: — Вот только удержим ли мы фрица за проливом...

— А где же вас ранило?— спросил тот же сосед по койке.— С самолета, наверное.

— Да нет, не с самолета. Объявился у нас один бандюга, бывший вахмистр. Он в шайке царского полковника Лаврова состоял. А потом где-то сгинул. Но ненадолго. Прошлой осенью снова появился в плавнях. Вот и попал я там с бойцами в переделку. Застукали мы бандюг, да только досталось и мне. Теперь вот бедро заживает плохо, видно, старые кости худо срастаются.

— А кто у них старшим был?—спросил от окна раненный в голову боец. Из-под бинтов у него виднелась только нижняя часть лица.— Я ведь в здешних краях родился. Вот вы говорите о Варениковской. Это моя родная станица.

— Вот как!— оживился Крюков.— Земляк, стало быть. Фамилия того бандюги Марущак, он из другого села. А вот ты скажи, ты-то чей будешь?

— Желтовы мы, может, знаете?

— Так ты Желтов? Не Гавриила, случайно, бывшего мельника нашего сынок?

— Его, мельника. Степан Желтов. Вывезли нас в тридцатом на Ставрополыцину, в Дивенский район. Там и живем до сих пор.

Палата притихла.

— Стало быть, из кулаков ты, браток, да?— спросил сосед Крюкова. Как же тебе Советская власть оружие доверила?

— Кулаки? Да что я помню о том времени, когда в отцовском доме находился? Мал еще был. А вот как жил до ухода ка войну, могу сказать. Мы с матерью да с сестренкой Варькой в высылке одни оказались. Батя в дороге где-то без вести пропал. Было, конечно, трудно сначала. Одна ведь мать работала. Потом хатенку построили, начали обживаться. И что вы думаете, сейчас там у нас? Большущий колхоз стал, много техники, освоили больше шестидесяти тысяч гектаров земли... А жили как! Я, например, за сороковой год с женой заработал около ста пудов только одной пшеницы. Хлеб круглый год белый, а вот кулаками были — мать только по праздникам такой давала. Да и до хлеба было что есть. В базу корова, свинья, овцы, птица. Во какая жизнь пошла. Бывало, соберутся деды, те самые кулаки, и гутарят да посмеиваются сами над собой о том, за что в прошлом держались.

— Но были и настоящие толстосумы,— возразил Петр Мефодьевич,— вроде Мещерякова. Я, к примеру, с гражданской только шашку да папаху привез — гордость казака, а за пазухой ни гроша не было. Ну женился, нажили сынов, а кормить-то их нечем было. Землю дали, а с чем к ней приступиться? Ни скота, ни машины. Вот и пошел на поклон к тому толстомордому Мещерякову. Ему и до революции жирно жилось. И после гражданской. Появился дома не с пустым кошелем, было за что зацепиться. Правда, все, что за чужой счет нажил, то и пошло прахом. Выжили мы его тогда из станицы, ушел он.

— Правильно, земляк... Не знаю, как звать, величать-то вас...

— Петр Мефодьевич.

— Это точно, Петр Мефодьевич. Были мироеды, что против власти шли, а за ними иной раз и середняки тянулись, поддавались на их агитацию. Я еще мальчонкой был, но помню выстрелы по ночам. Разговоры слышал: палили из обрезов по активистам да красного петуха пускали. Было... Да вы об этом могли бы много порассказать. Я — о другом... Вот тут кто-то спросил, как же, дескать, мне, кулацкой породе, оружие доверили. Я так скажу: правильно нас выселили. Было за что. Но потом-то, когда работать стали на новом месте, хозяйство подняли, хлеб стали государству сдавать, другими же людьми стали. А как работали! Ордена за труд получали, и никто нам прошлым глаза не колол. Наш колхоз, что у станции Дивное, уже миллионером перед войной этой стать был должен. А что помешало? Гитлер этот окаянный. Как началась война, к нам приехали в район военные уполномоченные. Собрали народ, побеседовали и спросили, как наше мнение, пойдем ли мы воевать за Советскую власть? Мы от такого вопроса опешили. Как. же, думаем, так? Нас как-никак врагами этой власти считали и вдруг такое спрашивают. Значит, в трудный для Родины час доверяют нам! Выступили наши мужики, сказали: благодарим за такое отношение к нам и готовы хоть сегодня явиться куда скажут. А что касается фашистов, которые явились «освобождать» нас от Советской власти, то мы их это делать не просили. На этом уполномоченные и уехали. А через неделю-другую вышел приказ: призывной возраст — явиться в военкомат. Я, к примеру, добровольно пошел. Взяли; хотя с трудом... Так что нашего брата сейчас много в Красной Армии воюет.