Поль Кенни - Коплан возвращается издалека Страница 22

Наскоро приведя себя в порядок и переодевшись, он вышел из гостиницы и зашагал в сторону улицы имени 18 Июля, самой оживленной артерии города. Несколькими годами раньше он уже останавливался ненадолго в уругвайской столице, ибо того требовало какое-то успевшее забыться задание, и с тех пор у него сохранились самые приятные воспоминания об этом великолепном городе с миллионным населением — оживленном и полном контрастов. Пересекая площадь Либертад, он вновь ощутил редкую гармонию, которая так поразила его в первый приезд. Конечно, современные банки и магазины делают Монтевидео полноценным городом XX века, но дворцы и просторные скверы с грациозными пальмами, испанские соборы, бесконечные золотые пляжи придают ему особый колорит, неповторимое очарование безвозвратно канувших в прошлое эпох. Местные жители, обласканные райским климатом, отличаются дружелюбием, постоянной готовностью улыбаться и легким отношением к жизненным проблемам, немедленно бросающимся в глаза заморскому гостю.

Это мирное переплетение сонного прошлого и кипучего настоящего заметно даже в незначительных деталях. По улицам Монтевидео бок о бок с новейшими американскими моделями машин ползают «старушки» двадцати, а то и тридцати лет от роду. Туристы неизменно заглядываются на почтенных старцев, которые, поражая редкой ухоженностью своего туалета, не спеша фланируют по улицам, гордо задирая подбородки… Но при всем искусстве наслаждаться жизнью как она есть уругвайцы достигли совершенства в овладении самой совершенной техникой.

Оставив позади улицу имени 18 Июля, Коплан свернул влево и продолжил путь по улице Ягуарон — бесконечной магистрали, ведущей к импозантному Дворцу правосудия. Но, не дойдя до этого примечательного здания, он повернул направо, на старую улочку Дель Рей, где вошел в небольшой дом, задняя дверь которого не имела замка.

Поднявшись по шаткой деревянной лесенке на третий этаж, он трижды позвонил — один длинный, два отрывистых звонка. Щелкнула задвижка, и Коплан без труда узнал Карлоса Руиса услышанное в Париже описание его внешности оказалось точным. Это был человек шестидесяти лет, низенький и тучный, со смуглым, изборожденным морщинами лицом, на котором поблескивали глазки, напоминающие орехи.

Вместо вступления Коплан поинтересовался:

— Месье Карлос Руис?

— Да, это я, — ответил тот и одарил гостя улыбкой, после чего дружеским жестом пригласил его войти и аккуратно запер дверь.

— Месье Коплан, полагаю? — сказал он, прокладывая путь к гостиной.

— Да.

— Вы пунктуальны, как я погляжу. Надеюсь, вы добрались благополучно?

— Без осложнений.

Карлос Руис ввел Франсиса в небольшое прямоугольное помещение, украшенное по моде начала века: мебель красного дерева, малиновые накидки на диване и креслах, заставленные безделушками круглые столики на одной ножке, китайские вазы, салфетки с кистями. Все это удивительно живо воспроизводило обстановку старой французской провинции.

— У меня все старенькое, — объяснил уругваец, — но мне это дорого. Уже четыре года я вдовец, и эта мебель напоминает мне о покойной жене. Она была из Тулузы. Все, что вы видите в этой комнате, украшало дом ее родителей, когда я пришел просить у ее отца ее руки… Прошу вас, садитесь. Как поживает господин Паскаль?

— Как всегда, в прекрасной форме — если не скрутит ревматизм. Он, разумеется, просил передать вам большой привет.

— Благодарю вас.

Карлос Руис посмотрел на Коплана задумчивым взглядом и тихо произнес улыбаясь:

— Меня охватывает ностальгическое чувство, стоит мне подумать, что вы только что из Парижа. Так хотелось бы вернуться туда хотя бы разок, прежде чем покинуть этот мир…

— В наши дни благодаря реактивным самолетам, это не такое уж неосуществимое желание, — ответил Коплан.

Уругваец пошевелил большим и указательным пальцами, давая понять, что загвоздка в деньгах. — В моем возрасте, — сказал он, — приходится соблюдать экономию. Дела идут уже не так, как прежде, жизнь дорожает, страна беднеет, наш песо становится все слабее… — Он пожал плечами и с воодушевлением воскликнул — К счастью, я богат воспоминаниями. Этого капитала меня никто не лишит. Но вы прилетели в Монтевидео не для того, чтобы выслушивать старческие сетования, не так ли? Вам, наверное, не терпится узнать, какие новости у мадемуазель Фаллэн?

— Верно.

— Она примчалась сюда в шесть вечера и просила передать вам небольшой пакет. Она просила сказать вам, что остановилась в «Виктории», но пробудет там всего одну ночь. Пока она не знает, где точно поселится в Пунта-дель-Эсте. Когда с этим появится ясность, она даст вам знать… Пойду за пакетом.

Он вышел из печальной комнаты и через секунду вернулся с предметом, завернутым в коричневую бумагу, и пакетом поменьше, перевязанным шпагатом.

— Это то, что передала мне мадемуазель Фаллэн, сказал он, протягивая Франсису маленький пакет. Затем, указывая на завернутый предмет, напоминающий размером коробку от ботинок, пояснил:

— А это принес для вас вчера наш друг Вули.

Коплан начал с меньшего пакета. В нем обнаружилась пачка от «Кента» с маленькой пластмассовой кассетой и не менее миниатюрной капсулой из хромированного металла. В бумаге и вправду оказалась коробка из-под ботинок, а в ней — шкатулка, картонный коробок и карманный пистолет «беретта» с резиновыми накладками на рукояти, калибр 6,35.

Франсис, не моргнув глазом, отправил оружие в карман. Затем он мирно взглянул на Карлоса Руиса и осведомился:

— Могу я поработать в этой комнате? Мне хотелось бы послушать, что записано на пленке.

— Здесь мы в полной безопасности, заверил его уругваец.

— И отлично, — сказал Коплан. Он извлек из шкатулки специальный магнитофон и вставил в него кассету с пленкой. Затем, приспособив наушник, он нажал кнопку «пуск». Голос Моник, слабый, искаженный, но совершенно отчетливый, зазвучал у него в ухе: «ДИ 36 для ФХ 18, Нью-Йорк. Отель „Бельмон“, комната 322, 8-19 часов. Джейсон должен вегретиться здесь один на один с Сэмом Коубелом. Я пойду гулять, но включу магнитофон. Джейсон недоволен. Более серьезные препятствия, чем предполагалось, атмосфера предгрозовая. Сгон».

За введением в курс событий последовала длительная пауза, затем зазвучал диалог по-английски. Без труда угадывался сухой голос Кониатиса (Джейсона, согласно уговору) и до отвращения гнусавый голос того, кого она назвала Сэмом Коубелом, очевидно, 100 %-ного американца, если судить по его манере говорить.

Их беседа, суровая и полная взаимных колкостей, касалась главным образом некоего Рассела Борнштейна, который не сдержал слова и чье отступничество явно выводило Кониатиса из себя. Из слов Коубела вытекало, что виляние Борнштейна было продуманным маневром шантажиста. Последний вознамерился лишить Кониатиса части барыша, на который тот рассчитывал в результате соглашения, каковое предполагалось заключить в Пунта-дель-Эсте.

Один отрывок разговора особенно заинтересовал Коплана. Не в силах сдержать гнев, Кониатис бросил в лицо собеседнику: «Если Борнштейн рассчитывает меня запугать, он ошибается. Я прижму его к стенке и заставлю подписать лицензии. Он, видимо, забыл, что у меня в руках его письмо о намерениях и что его копией располагают боннские банкиры… Борнштейн сам предложил мне эту сделку в Берлине! Не станет же он утверждать, что она неосуществима, когда правительства ГДР и Югославии уже дали согласие!»

Завершение спора оказалось менее информативным. Коубел был настроен скептически и явно не хотел ставить под угрозу свою репутацию. Вместо этого он предлагал Кониатису умерить свои притязания и пойти на уступки.

Некоторые отрывки были едва слышны — видимо, собеседники время от времени отдалялись от микрофона. Наконец Кониатис предложил немедленно отправиться к некоему Штейнерту, после чего воцарилась тишина.

Теперь Коплан стал понимать, какого рода сделку хочет заключить Кониатис. В данном случае речь шла о сделке между Западной Германией, с одной стороны, и Восточной Германией и Югославией — с другой. Главную роль в комбинации призвана была сыграть группа американцев, представляемая Сэмом Коубелом, Расселом Борнштейном и Штейнертом. Что до денег, то их происхождение прослеживалось до боннских банкиров.

Эти сведения, полученные благодаря находчивости Моник, представляли несомненный интерес. Коплан решил принять меры для того, чтобы все сказанное в нью-йоркском отеле стало известно Службе. Он вернул кассету Карлосу Руису.

— Попросите месье Вули как можно быстрее и с максимальной осторожностью переслать это в Париж.

— Конечно.

— И эту капсулу — тоже.

— Разумеется.

— Когда вы думаете увидеться с нашим другом Вули?

— Я должен подать ему сигнал. У нас целая система выхода на связь. Я наверняка смогу передать ему эти предметы в течение двух суток.