Кен Фоллетт - Человек из Санкт-Петербурга Страница 37

За окном незаметно наступил вечер. Стало чуть прохладнее, но Максим все равно беспрерывно потел. При этом рука его сохраняла твердость. С улицы доносились голоса детей, во что-то игравших и то и дело хором повторявших считалку: «Соль, горчица, уксус, перец, соль, горчица, уксус, перец». Жаль, негде раздобыть льда. И электричество бы тоже не помешало. Комната наполнилась кислотными парами. В горле щипало. Но смесь в миске оставалась прозрачной.

Неожиданно в секундной галлюцинации ему явился образ обнаженной Лидии, вошедшей в его подвал с улыбкой на устах, а он велел ей убираться, потому что очень занят.

«Соль, горчица, уксус, перец».

Он слил содержимое последнего сосуда так же медленно и осторожно, как и первого.

Все еще продолжая помешивать, он увеличил поток воды из крана, позволив ей перелиться внутрь миски. Затем аккуратно избавился от излишков кислот.

Когда он закончил, в его распоряжении оказалась полная миска с нитроглицерином.

Эта взрывчатая жидкость в двадцать раз мощнее пороха. Привести такую бомбу в действие можно с помощью бикфордова шнура, но особой надобности в нем нет. Она легко сдетонировала бы от обычной спички или даже тепла расположенного рядом камина. Максиму рассказывали об одном глупце, таскавшем флакон с нитроглицерином в нагрудном кармане, пока от телесного тепла бомба не сработала, убив на петербургской улице его самого, троих случайных прохожих и лошадь извозчика. Бутыль с нитроглицерином взорвется, если ее разбить, уронить на пол, потрясти или даже случайно резко дернуть рукой.

Чрезвычайно бережно Максим опустил в миску чистую бутыль и дал ей медленно наполниться взрывчаткой. Затем плотно заткнул пробкой и протер, убедившись, что на стенках с внешней стороны нет ни капли, ни потека.

Но некоторое количество нитроглицерина еще оставалось в миске. Разумеется, его ни в коем случае нельзя было просто слить в канализацию.

Максим подошел к кровати и взял подушку. Ее набивка на ощупь казалась какими-то хлопковыми отходами. Он чуть надорвал подушку и вытащил немного наполнителя. Это были обрезки старой подстилки вперемешку с перьями. Он бросил все это в миску, и материал быстро вобрал в себя часть остатков нитроглицерина. Максим добавил еще, пока жидкость не впиталась полностью. Получившийся комок он завернул в газету. Это тоже бомба, но куда менее мощная и более стабильная, напоминающая динамит. На самом деле динамитом она и являлась. Чтобы взорвать ее, требовалось куда больше усилий. Например, можно поджечь газету, но это не давало никаких гарантий. За неимением бикфордова шнура запалом могла бы послужить бумажная трубочка для коктейлей, набитая порохом. Но Максим, собственно, и не собирался пускать динамит в дело. Для его миссии требовалось нечто более мощное и надежное.

На всякий случай он еще раз вымыл и высушил миску. Потом заткнул раковину, наполнил водой и осторожно поставил туда сосуд с нитроглицерином, чтобы держать его в холоде.

Поднявшись наверх, он вернул миску хозяйке.

Снова спустившись в подвал, он посмотрел на стоявшую в раковине бомбу. И подумал: «А ведь мне не было страшно. За несколько часов, ушедших на работу, я ни разу не испугался за свою жизнь. Значит, страх мне неведом по-прежнему».

Это ощущение отозвалось восторгом во всем его существе.

И он отправился в отель «Савой» на разведку.

Глава седьмая

От Уолдена не укрылось, что и Лидия, и Шарлотта за чаем были как-то необычайно тихи. Да он и сам пребывал в глубокой задумчивости, и разговор за столом почти не клеился. Переодевшись к ужину, он уселся в гостиной, попивая херес в ожидании, когда спустятся жена и дочь. В этот вечер они были приглашены семейством Понтадариви. День выдался теплый, и вообще, это лето отличалось хорошей погодой, хотя едва ли могло считаться удачным во всех прочих отношениях.

Заперев Алекса в стенах «Савоя», он нисколько не ускорил процесса переговоров. Алекс у всех вызывал симпатии как симпатичный котенок, но у этого зверька оказались на удивление острые зубки. Уолден изложил ему свое контрпредложение по поводу свободного выхода из Черного моря в Средиземное для судов под всеми флагами. На что Алекс без обиняков заявил, что этого недостаточно, поскольку во время войны, когда проливы обретут жизненно важное значение, ни Британия, ни Россия при всем желании не смогут помешать туркам перекрыть их. Россия добивалась не только права свободного прохода, но и полномочий применить силу, чтобы это право отстоять.

Между тем, пока Уолден и Алекс вели спор о том, каким образом России получить такие полномочия, Германия завершила работы по расширению Кильского канала – стратегически важный проект, позволявший их военно-морским судам беспрепятственно покидать театр военных действий в Северном море и укрываться в спокойных водах Балтийского. Кроме того, германский золотой запас продолжал увеличиваться за счет тех же самых финансовых операций, о которых Уолдену еще в мае поведал Черчилль. Германия была как никогда хорошо подготовлена к началу войны, и буквально с каждым днем необходимость заключения англо-русского договора становилась все более насущной. Но у Алекса оказались крепкие нервы, и он не торопился идти на уступки.

И по мере того как Уолден получал информацию о Германии – ее промышленности, правительстве, вооруженных силах, природных ресурсах, – его все больше волновало, что эта страна в перспективе вполне способна занять место Великобритании как наиболее могущественной державы. Правда, лично его мало беспокоило, какое место занимает Великобритания в мире: первое, второе или девятое. Важно было лишь сохранить независимость. Он любил свою страну и гордился ею. Английская промышленность давала рабочие места миллионам людей, английская демократия считалась образцом для подражания. Население становилось все более образованным, а в результате все большее число граждан получали право голоса. Даже женщины его рано или поздно получат, особенно если перестанут швырять камни в окна. Он любил английские поля и холмы, оперу и мюзик-холлы, хаотичный блеск столицы и замедленный, расслабленный ритм сельской жизни. Он гордился английскими изобретателями, драматургами, бизнесменами и ремесленниками. В целом Англия была чертовски хорошим местом для жизни, и никакому дубиноголовому пруссаку не позволят его изгадить. По крайней мере сам Уолден сделает для этого все от него зависящее.

Но в последнее время его все больше тревожила мысль, так ли много он может сделать, как ему представлялось прежде. Насколько хорошо понимает он современную Англию, в которой существовали теперь анархисты и суфражистки, которой управляли молодые нахалы вроде Черчилля и Ллойда Джорджа, священные основы которой расшатывали такие нарождавшиеся силы, как лейбористская партия и набиравшие на глазах влияние профсоюзы? Внешне тон вроде бы по-прежнему задавали такие, как Уолден – их жены считались сливками светского общества, а сами они опорой истеблишмента, – но страна все более уходила из-под контроля аристократии. И порой осознание этого вызывало у Уолдена приступы глубокой депрессии.

Вошла Шарлотта, своим появлением словно напоминая ему – политика не единственная сфера, где он утрачивал роль лидера. Она так и не сменила платье, в котором пила чай.

– Нам скоро пора ехать, – напомнил ей отец.

– Я, с твоего позволения, хотела бы остаться дома, – сказала она. – Что-то голова разболелась.

– Но ты останешься на ужин без горячего, если сейчас же не предупредишь повариху.

– Обойдусь. Мне принесут чего-нибудь перекусить прямо в спальню.

– Ты действительно бледненькая. Выпей глоток хереса. Он возбуждает аппетит.

– Пожалуй.

Она села, отец налил ей вино в бокал и подал со словами:

– Между прочим, у Энни теперь есть работа и жилье.

– Рада слышать, – холодно отреагировала дочь.

Он тяжело вздохнул и продолжил:

– Должен признать, что в том случае была большая доля моей вины.

– Правда? – Шарлотта казалась искренне изумленной.

«Неужели же я так редко признаю свою неправоту?» – поразился и он сам.

– Меня оправдывает лишь то, что я действительно не знал о… О том, что ее кавалер сбежал, а она постыдилась возвращаться к матери. Но следовало навести о ней справки. Как ты верно заметила, ответственность за нее лежала на мне.

Шарлотта промолчала, но, сидя рядом с ним на диване, взяла за руку. Это его растрогало.

– У тебя доброе сердце, – сказал он, – и я надеюсь, ты всегда останешься такой. Но все же выскажу просьбу, чтобы впредь ты научилась выражать свои самые лучшие помыслы в более корректной форме.

– Я постараюсь, папочка, – ответила она, подняв на него взгляд.

– В последнее время мне не дает покоя мысль, что мы ошибались, до такой степени оберегая тебя от информации об окружающем мире. Само собой, главные решения о твоем воспитании всегда принимала мама, но не стану отрицать, что я почти во всем был с ней согласен. Есть люди, полагающие, что детей вообще не следует изолировать от, скажем так, негативных сторон действительности. Но таких очень немного, и они, как правило, принадлежат к низшим слоям общества.