Борис Григорьев - Скандинавия глазами разведчика Страница 45

После этой операции «Ы» датчане насели на нас всем составом и перешли на код.

ПРОЩАЙ, ДАНИЯ!

Пора! В Москву!

В Москву сейчас!

Моя командировка в Дании длилась четыре с половиной года. Признаться, я изрядно соскучился по дому, морально и физически устал от оперативных и бытовых неурядиц, поэтому уезжал из Копенгагена без сожаления. В страну мы с женой приехали с одним ребёнком, а домой возвращались уже вчетвером — в 1974 году у меня в Копенгагене родилась вторая дочь.

Мне не удалось сделать революционного вклада в копилку советской разведки, но уезжал я в Москву с чувством исполненного долга. Дания стала для меня хорошей школой жизни, она открыла мне дверь в Скандинавию, расширила кругозор и создала базу для будущей работы в Швеции и на Шпицбергене.

Двадцать два года спустя я узнал, что Дания сыграла и роковую роль в моей биографии. В доверительной беседе с представителями СЭПО [40], по приглашению которой я в течение трёх дней в феврале 1996 года находился в Стокгольме, я узнал, что датские власти внесли мою фамилию в «чёрные списки» и тем самым закрыли въезд во все страны Скандинавии. Я отношу это на счёт предательства Гордиевского, потому что ни в какие открытые конфликты с датскими властями во время моей командировки в Копенгагене я не вступал.

Впрочем, запрещать въезд в страну и объявлять иностранцев нежелательными персонами — это прерогатива компетентных властей этой страны. Я не держу зла на датчан, тем более чисто формально у них имелся повод для того, чтобы оградить датское общество от моего нежелательного присутствия.

Всем, кому я должен, того прощаю!

Память всё-таки изменяет с годами, и за давностью лет она, вероятно, утратила многое из того, что мне довелось пережить, увидеть и услышать двадцать с лишним лет тому назад. Забываются фамилии и имена, становятся расплывчатыми события, но самое главное, кажется, осталось со мной.

Человеку свойственно окрашивать в розовые тона своё прошлое. Не являюсь исключением из этого правила и я.

Дания вызывает в моей памяти самые добрые чувства.

Прощай, Дания!

ШВЕЦИЯ

Швеция есть гранитное государство...

...Всю ночь, почти без сна, ехали по Швеции... Такие же озёра, как в Финляндии... Видно руку человека — леса разделаны, камни вынуты, и на полянках необычайно густой, прекрасный хлеб...

И СНОВА В ДОРОГУ

Всяк долгу раб.

По свежим следам моих оперативных «похождений» в Копенгагене руководство отдела высказало мнение, что «дальнейшее использование капитана Григорьева Б.Н. на оперативной работе в Западной Европе и в Скандинавии, в частности, в силу расшифровки перед противником, вряд ли целесообразно». По большому счёту, оно так и было.

Но жизнь вносит свои коррективы, людей у нас, как всегда, не хватает, а мой датский опыт всё-таки чего-то стоил. В 1975 году я ушёл под «крышу» в скандинавский отдел МИДа и стал работать там в шведском секторе. Это означало, что я приступил к подготовке в длительную командировку в Стокгольм. Работа в секторе всё расставила по своим местам — и степень моей расшифровки перед противником, и опасения начальства за негативное рассмотрение шведами моего визового ходатайства, и перспективу моей скандинавской карьеры.

Под руководством заведующего шведским сектором скандинавского отдела Ю. Степанова и при взаимодействии с сотрудниками вверенного ему сектора мне удалось вписаться в атмосферу МИДа, впервые познать дипломатическую работу с позиций центрального ведомства и предъявить себя шведскому посольству в Москве, с сотрудниками которого мне пришлось часто сталкиваться.

Время стажировки в МИДе совпало с подготовкой и проведением визита Улофа Пальме в Москву. Сектор чуть ли не полгода трудился не покладая рук над обеспечением этого важного мероприятия. Приходилось задерживаться на работе после окончания рабочего дня, направлять многочисленные запросы в другие ведомства, составлять всякого рода справки, готовить предложения к переговорам, согласовывать, звонить по телефону, получать визы и делать ещё многое другое. Впервые становилось ясно, какая скрупулёзная и большая работа предшествует появлению в Москве главы иностранного государства.

За свой труд весь наш сектор был вознаграждён приглашением в только что отстроенное на Мосфильмовской улице шведское посольство на приём по случаю визита Улофа Пальме в Москву. Лично я был удостоен крепкого рукопожатия шведского премьера, и мои глаза на таком коротком расстоянии в первый (и последний) раз встретились с его. Швед стоял у входа в зал вместе с супругой Элисабет, рядом находился шведский посол в Москве и объяснял ему, «кто есть ху». Улоф Пальме оказался намного выше, чем я предполагал, и его маленькая супруга казалась рядом с ним школьницей. Она почему-то напоминала мне нашу актрису Надежду Румянцеву из кинофильма «Девчата». Загнутый книзу, по-ястребиному тонкий острый нос придавал Пальме довольно хищный вид, и когда он своим характерным слегка хриповатым голосом проклекотал надо мной «Добро пожаловать», передо мной возник образ старого мудрого орла и напомнил мне его шаржированные портреты в прессе. Шаржи были очень близки к оригиналу.

О шведском премьер-министре и лидере социал-демократов Улофе Пальме у нас писали достаточно много. Но мало кому известно, что погибший от руки пока неизвестного убийцы потомок балтийских баронов обладал ко всему прочему незаурядным талантом писателя. В Стокгольме, помнится, ходили слухи о том, что его перу принадлежит не одна книга, только писал он их под псевдонимом.

В конце 1960-х — в начале 1970-х годов в Швеции был писатель Бу Балдерссон, который выпускал одну за другой свои саркастические и полные юмора книги, посвящённые закулисным событиям шведской политической жизни. В героях его произведений шведы без труда узнавали своих политических деятелей, членов правительства, полицейских, адвокатов, представителей творческой интеллигенции. Всем было очевидно, что автор принадлежит к тому же кругу, который он описывает, потому что слишком хорошо знает особенности шведской политической кухни.

Но вот досада: увидеть этого популярного писателя или поговорить с ним никому не удавалось. Он никогда не появлялся на публике и оставался невидимкой до самой своей смерти. Бу Бальдерссон был похоронен на одном из кладбищ Стокгольма, на его могиле, как полагается, стоит лютеранский памятник, на котором высечены его имя и фамилия, годы жизни... С тех пор как он умер — а это произошло незадолго до покушения на Пальме, — книги этого писателя выходить перестали.

Мне, как и многим шведским экспертам, тоже почему-то кажется, что под псевдонимом Бу Бальдерссон скрывался Улоф Пальме, бесспорный лидер, который бы сделал честь любому народу. Я видел его потом много раз по телевидению, на расстоянии, наблюдал за ним не один год и думаю, что такие люди, как он, появятся у шведов, да и вообще на земле, не скоро — если вообще появятся. Не сомневаюсь, что за убийством Пальме стояли силы, испытывавшие страх перед его неутомимым реформаторским духом и активным неприятием всякой социальной несправедливости, где бы она ни имела место.

В ходе расследования убийства, неприлично растянувшегося на многие годы, шведская полиция пришла к выводу, что за ним стоял некий одиночка-психопат Петерссон, который то арестовывался, то выпускался на волю, а потом умер при загадочных обстоятельствах. Всё это очень сильно напоминает расследование убийства Д.Ф. Кеннеди. Я до сих пор уверен, что он пал жертвой международного заговора, в котором приняли участие и ЦРУ, и шведские спецслужбы.

...Когда вопрос о командировке в Швецию перешёл в практическую плоскость, виза мне была выдана без всяких задержек. В июне 1977 года на том же Белорусском вокзале я грузил вещи в прямой вагон до Стокгольма, идущий до Берлина с тем же самым поездом, что и прямой вагон до Копенгагена. Только копенгагенский вагон направлялся потом на паромную переправу Варнемюнде—Гедсер, а стокгольмский шёл через Заснитц на Треллеборг. В отличие от первых командировок в Исландию и Данию я при въезде в Швецию воспользовался не чёрным ходом, а парадным подъездом.

По сравнению с Копенгагеном, шведская столица показалась мне провинциальной, холодной и слишком официальной. Вероятно, и сам я был уже не тот восторженный Калиныч, который первый раз оказался за границей, и всё увиденное воспринимал уже как само собой разумеющееся.