Джеймс Донован - Незнакомцы на мосту Страница 5

Во время суда Абель был внутренне собран, внимательно следил за всем происходящим, время от времени делал заметки и зарисовки. Репортеры отмечали, что он вел себя как бесстрастный наблюдатель, не заинтересованный в исходе процесса. Это, конечно, было далеко не так. «Только железная самодисциплина позволяла ему сидеть молча и спокойно, никак не проявляя своих чувств. А ведь он переживал колоссальную физическую и эмоциональную пытку», — писал Донован.

Приговор суда Абель принял абсолютно спокойно: ни один мускул не дрогнул на его лице, когда присяжные один за другим повторяли: «виновен, виновен».

«Когда я пришел к Абелю в камеру для заключенных после суда… он ожидал меня, — вспоминает Донован. — Непринужденно сидя в кресле, закинув ногу на ногу, он попыхивал сигаретой… Глядя на него, можно было подумать, что у этого человека нет абсолютно никаких забот.

— Это было неплохо, — сказал он, — то, что вы сказали там в суде, — это было очень здорово.

…Моя рубашка промокла от пота и прилипла к телу. Все мои духовные силы были исчерпаны, а он с поразительной самоуверенностью говорит мне «неплохо». В этот момент подобное холодное самообладание профессионала показалось мне невыносимым».

При подготовке к судебному процессу в министерстве юстиции рассматривался вопрос о мере наказания для Абеля. Одни считали, что это будет больше отвечать интересам правительства, если Абель будет приговорен к пожизненному тюремному заключению. В этом случае остается надежда на то, что в один прекрасный день он заговорит. Другие были глубоко убеждены, что обвинение должно настаивать на смертной казни — не только для устрашения других советских разведчиков, но также в расчете на то, что Абель, испытав сильное нервное напряжение, может не устоять и начнет говорить.

Прокурор Томпкинс делал все возможное, чтобы доказать, что «полковник службы безопасности Советского государства совместно с другими высокопоставленными русскими чиновниками привел в действие чрезвычайно сложный аппарат советской разведки, пытаясь добыть секреты, представляющие величайшую важность как для США, так и для свободного мира в целом».

Но в ходе судебного заседания обвинение не смогло представить ни одного конкретного доказательства, подтверждающего факт получения и передачи информации оборонного значения. Более того, оно использовало «опороченные доказательства». Защита убедительно показала, что была нарушена Четвертая поправка к Конституции США, провозглашавшая охрану личности, жилища, бумаг и имущества граждан от необоснованных обысков и арестов. При задержании Абелю не предъявили ордера на арест, обыск и изъятие имущества, предусмотренные в подобных случаях (ордер на арест, выписанный службой иммиграции, был недействителен, поскольку главные обвинения, выдвинутые против Абеля, не входили в компетенцию этого органа).

Фактически суд доказал только одну вину: пребывание на территории США в качестве агента иностранной державы без регистрации в государственном департаменте. Максимальное наказание, предусмотренное законом за это преступление, — пять лет лишения свободы, Абель же получил тридцать. Апелляция в Верховный суд ничего не изменила. «Это решение меня не удивило, — заявил Абель, — я не верил, что дело будет решаться на основе закона. Я рассматриваю его как политическое решение».

Сначала Марк находился в одиночной камере следственной тюрьмы в Нью-Йорке, а затем по его просьбе был переведен в федеральную исправительную тюрьму в Атланте.

Для человека, в высшей степени образованного, интеллигентного, испытывающего, по выражению Донована, «постоянную потребность в духовной пище», пребывание в камере с восемью отпетыми уголовниками было настоящей моральной пыткой. К счастью, он обладал удивительной способностью находить себе занятия в любой обстановке. В тюрьме Марк занимался решением математических задач, теорией искусства (написал работу «Искусство сегодня»), разработал подробные предложения по лучшему использованию тюремного здания и даже подготовил рабочие чертежи. Одно время он обучал сокамерника — уголовного преступника — французскому языку. В тюрьме Абелю поручили заведовать мастерской прикладного искусства. Со свойственной ему добросовестностью и увлеченностью он не только овладел, но и разработал свой технологический процесс шелкографического производства. Большим успехом пользовались изготовленные Абелем рождественские открытки. Он писал картины маслом, занимался графикой.

Сокамерники приняли Абеля в свою среду, относились к нему с большим уважением, он пользовался у них непререкаемым авторитетом. У администрации, правда, были опасения, что какой-нибудь уголовник попытается убить его, желая прослыть героем-антикомму-нистом, но этого не случилось. Проведя в заключении чуть больше четырех лет, Абель никогда ни на что не жаловался, не критиковал тюремщиков.

Трудно сказать, выполнял ли Донован чье-либо задание или действовал из чисто «профессионального интереса», но он не упускал случая, чтобы не посоветовать Абелю согласиться на сотрудничество с правительством США (точнее, с ФБР). Порой он пытался оказывать на Абеля психологическое давление. Так, однажды Донован заявил, что Россия якобы списала его со счетов как разведчика и он предоставлен сам себе, на что Абель резко возразил: «Я не согласен с вами… меня не «списали», и мне неприятно, что вы так говорите». Позже Донован как-то спросил его, не будут ли ему грозить неприятности по возвращении в СССР, не отправят ли его в Сибирь. А во время одного из своих последних приездов в тюрьму Донован предпринял прямую попытку склонить своего подзащитного к сотрудничеству с американскими спецслужбами. Говоря о возможности ходатайства о сокращении тридцатилетнего срока заключения, Донован заявил, что оно может быть принято только при условии, если суду будет известно, что Абель действительно сотрудничает с правительством США. В противном случае вынесенный приговор не может быть пересмотрен. На что Абель совершенно однозначно ответил: «Об этом не может быть и речи. Я никогда этого не сделаю. В первые же полчаса, когда я сидел утром на кровати в номере гостиницы «Латам», я принял решение, и оно остается твердым».

Другой формой нажима на Абеля был запрет на переписку с женой и дочерью. Первоначально при поддержке директора ЦРУ Аллена Даллеса и министерства юстиции Донован добился разрешения на переписку Абеля с семьей. Но спустя некоторое время последовал запрет. Совершенно очевидно, что спецслужбы США действовали по принципу: не помог пряник, должен помочь кнут. Но никакие средства воздействия не смогли сломить силу воли, стойкость духа и мужество советского разведчика.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что во время судебного процесса над Марком и уже после его окончания в зарубежной прессе появилось много публикаций, в которых образ советского разведчика, чьи человеческие качества заслуживают самого глубокого уважения, давался с самой положительной стороны. Так, например, автор изданной в Англии и переизданной во многих других странах книги «Тайная война» Санш де Грамон, изучивший все материалы по делу Абеля и лично опросивший множество людей, включая бывшего директора ЦРУ А. Даллеса, руководителя ФБР Э. Гувера и других, писал: «Абель — редкий тип личности. Он одинаково свободно чувствует себя как в искусстве, так и в науке. Будучи одаренным художником, умелым музыкантом, превосходным фотографом, он также является законченным лингвистом, выдающимся математиком, химиком и физиком. Для развлечения он читал Эйнштейна, решал математические задачи и очень быстро разгадывал кроссворды из «Санди тайме». Он был хорошим столяром и делал книжные полки и столики для своих друзей, сам изготовлял некоторые контейнеры. Его идеалом было знание. Мы можем только сожалеть, вместе с Алленом Даллесом, что он вышел не из рядов разведки Соединенных Штатов». На одной из встреч с Донованом директор ЦРУ А. Даллес сказал: «Я бы хотел, чтобы мы имели таких трех-четырех человек, как Абель, в Москве».

Родина не оставила Марка в беде. 10 февраля 1962 года на мосту Глинике, имевшем по случайному совпадению с памятных времен конца второй мировой войны неофициальное название «Мост свободы», был произведен обмен Рудольфа Ивановича Абеля на осужденного в СССР американского летчика Ф. Пауэрса.

После лечения и отдыха Абель вернулся к работе в центральный аппарат внешней разведки и находился на боевом посту до конца своей жизни, передавая свой богатый опыт молодым чекистам и будущим разведчикам Он неоднократно выступал перед самыми разными аудиториями как у нас в стране, так и во многих бывших соцстранах. Сильное впечатление на всех произвело его выступление в прологе к фильму «Мертвый сезон».

Бытует мнение, что в книге «Щит и меч» выведен Абель. Это не совсем точно. А. Белов — образ собирательный, хотя автор В. Кожевников что-то и взял от Абеля, который консультировал его во время написания книги.