Николай Томан - На прифронтовой станции Страница 5

— Я хорошо знаю этого парня, товарищ майор. Алехин молод, конечно, но у него есть политическое чутье и его возмущает неверие Гаевого в стахановское движение. Гаевой, оказывается, готов подозревать в жульничестве всякого, кто перевыполняет производственные нормы. Разве это не характеризует в какой-то мере политическую физиономию Гаевого?

Булавину нравился горячий характер Варгина, близко принимавшего к сердцу все, чем приходилось ему заниматься, но майор считал своим долгом несколько охладить его.

— А не кажется ли вам, товарищ капитан, — чуть прищурясь, спокойно заметил Булавин, — что Гаевой вел бы себя осторожнее и уж, во всяком случае, не высказывал бы открыто своих взглядов, если бы действительно был нашим врагом?

— А он и не высказывает своих взглядов открыто. Ограничивается шуточками да намеками.

Капитан помолчал, ожидая, что скажет на это майор, но Булавин сидел, глубоко задумавшись, и, казалось, вовсе не слушал его.

— Вам разве не кажется, товарищ майор, что Гаевой мог бы оказать разведке врага неоценимую услугу, сообщая сведения о численности нашего паровозного парка?

— В этом не может быть никаких сомнений, — спокойно согласился Булавин, перекладывая бумаги на столе. — Но у нас ведь нет пока никаких доказательств причастности Гаевого к вражеской разведке. А подозревать его только потому, что он располагает важными для врагов сведениями, по меньшей мере, легкомысленно.

Варгину обидно было выслушивать этот упрек в легкомыслии, и он слегка покраснел.

— Это не совсем так, товарищ майор, — произнес он, с трудом сдерживая волнение. — Гаевой вовсе не располагает полными сведениями о паровозном парке, но он может собирать их и фактически собирает, не вызывая ничьих подозрений. Допустить же, что он уточняет номера паровозов для облегчения труда других сотрудников конторы, просто немыслимо, если только правильно заключение Алехина об эгоистичном характере Гаевого. Разве все это не настораживает вас, товарищ майор?

— Настораживает, — согласился Булавин. — Пока только настораживает. Я не спешу поэтому делать выводов. Нужно будет, однако, заняться этим Гаевым. Раздобудьте сегодня же в отделе кадров конторы паровозного депо его личное дело. Нам не мешает ознакомиться с ним.

6. Никандр Филимонович сообщает важные сведения

В тот же день личное дело Аркадия Илларионовича Гаевого лежало на столе майора Булавина. Евгений Андреевич тщательно прочитал его несколько раз. Согласно этим данным Гаевой родился в 1886 году в Западной Белоруссии, в городе Молодечно. Окончив там же церковно-приходскую школу, работал по ремонту пути на железной дороге, затем слесарем и нарядчиком паровозного депо. В самом начале войны эвакуировался из Молодечно сначала в Великие Луки, а позже на станцию Воеводино, где поступил расценщиком конторы паровозного депо. Вое эти сведения подтверждались справками, достоверность которых не вызывала никаких сомнений.

— Конечно, раздобыть такие справки гитлеровскому шпиону не стоило бы большого труда, — произнес майор Булавин, откладывая в сторону личное дело Гаевого. — Заняв Молодечно в 1941 году, гитлеровцы могли обзавестись такими справками в неограниченном количестве.

— И кто знает, — горячо подхватил Варгин, — может быть, подлинный Гаевой томится где-нибудь на фашистской каторге в Германии или давно уже замучен в одном из концлагерей, а агент фашистской разведки орудует у нас, прикрываясь его документам.

— Не исключена и такая возможность, — согласился Булавин. — Однако где доказательства?

— Но ведь эти доказательства можно искать неопределенно долго, — заметил Варгин, — а нам дорога каждая минута.

— Да, нам дорога каждая минута, — повторил Булавин, — и именно поэтому мы обязаны раздобыть эти доказательства возможно скорее. Не знаете ли вы, кто близок с этим Гаевым?

— Едва ли найдется такой человек. — Варгин с сомнением покачал головой. — По словам Алехина, Гаевой живет настоящим отшельником. Говорит, будто бы стал таким нелюдимым после смерти жены и детей, погибших от фашистской бомбы.

— Позвольте! — воскликнул майор. — Никандр Филимонович Сотников, кажется, сможет нам рассказать кое-что о нем.

Булавин торопливо надел шинель и, застегиваясь на ходу, направился к двери. Не открывая ее, он остановился у порога и проговорил как бы про себя:

— Нет, не годится мне итти к нему. Он ведь в одном доме с Гаевым живет.

— Но ведь Гаевой сейчас на службе, наверно, — заметил Варгин.

— Все равно не следует мне там показываться.

— Тогда, может быть, послать кого-нибудь?

— Нет, говорить с Никандром Филимоновичем нужно мне лично. Мы ведь с ним приятели, и разговор у нас будет не официальный. Вот что: я пойду на станцию. Недавно прибыл санитарный поезд. Я уверен, что Сотников там. Старик любит поговорить с ранеными, ободрить их, угостить табачком.

С этими словами майор вышел из своего отделения, примыкавшего к станционному зданию.

Постояв немного на перроне, Булавин медленно пошел вдоль санитарного поезда, поглядывая на окна вагонов, в которых виднелись то забинтованные головы раненых, то белые платочки медицинских сестер. На ступеньках одного из вагонов заметил он пожилую женщину, подполковника медицинской службы, и отдал ей честь.

Едва отвел Булавин свой взгляд от врача и посмотрел вдоль состава, как тотчас же увидел высокую худощавую фигуру Никандра Филимоновича, идущего ему навстречу. Он еще издали закивал майору и, поравнявшись, приложил руку к козырьку своей железнодорожной фуражки.

— Прогуливаетесь? — улыбаясь, спросил Булавин, останавливаясь и пожимая руку главному кондуктору. — Вы бы и соседа вытащили на свежий воздух. Затворник, говорят, он у вас… — И тут, как бы между прочим, майор стал расспрашивать старика о Гаевом.

Сотников ответил не сразу. Ему будто неприятно было говорить о расценщике.

— Непонятный какой-то он человек, — задумчиво, словно рассуждая вслух, произнес, наконец, Никандр Филимонович. — Ну, во-первых, никаких газет почему-то не выписывает. Станешь с ним о фронтовых новостях говорить, так он полное равнодушие к ним проявляет. Разве не странно это? Ведь у человека вся семья погибла от фашистской бомбы.

— В самом деле, странно он себя ведет, — согласился Булавин.

— И не одно только это показалось мне подозрительным, товарищ майор, — продолжал Никандр Филимонович. — Хоть и не очень разговорчив этот Гаевой, а все-таки мы с ним толкуем иногда, и кажется мне всякий раз, что транспортную технику он знает куда лучше, чем мог бы знать ее простой расценщик.

— Что же он, серьезные технические проблемы какие-нибудь с вами разбирает? — спросил Булавин, все более удивляясь проницательности Сотникова.

— Да нет, такого разговора между нами не было, — ответил Никандр Филимонович. — Но мне все же ясно, что в транспортной технике Гаевой хорошо разбирается. Вот я и подумал: отчего бы это человек с такими знаниями и, видно, вообще довольно толковый работает простым расценщиком? У нас толковым людям дорога широко открыта. Вы взвесьте-ка все это, товарищ майор; может быть, его проверить надо. Ведь время военное…

— Ну, спасибо вам, Никандр Филимонович. — И Булавин крепко пожал руку Сотникову. — Попрошу только никому не рассказывать о нашей беседе.

— Ну, это само собой, — ответил Никандр Филимонович и, козырнув Булавину, зашагал к дежурному по станции.

7. Три с половиной тысячи тонн

Когда машинист Сергей Доронин вошел в столовую станции Низовье, с ним приветливо раскланялись почти все обедавшие там машинисты. Сергей только что прибыл из Воеводино с порожняком и теперь должен был забрать в сторону фронта воинский эшелон. До обратного рейса оставалось еще минут тридцать, и Доронин решил наскоро пообедать вместе со своим помощником Алексеем Брежневым.

Быстрым взглядом окинув помещение, Сергей заметил в самом углу, у окна, пожилого машиниста из Воеводино, Петра Петровича Рощина.

— Позволите к вам пристроиться, Петр Петрович? — весело спросил он, подходя к столику Рощина, за которым были свободные места.

— Мое почтение! — отозвался Петр Петрович, здороваясь с вошедшими. — Присаживайтесь, пожалуйста. У меня, Сергей Иванович, кстати, разговор к тебе есть.

Торопливо проглотив несколько ложек супа, он добавил:

— За лекции твои поблагодарить хочу. Для меня лично много поучительного оказалось в твоем рассказе о высокой форсировке котла.

Сергею приятно было слышать такую похвалу от придирчивого, скуповатого на слова Петра Петровича, за плечами которого был долголетний опыт машиниста.

— Могу похвалиться, — продолжал Петр Петрович, наклоняя тарелку, чтобы доесть остатки супа: — повысил и я по твоему примеру интенсивность парообразования на своем паровозе. Целых пять килограммов пара на квадратный метр испаряющей поверхности прибавил.