Дэвид Игнатиус - Банк страха Страница 57

Глава 34

Этой долгой ночью Лина не сомкнула глаз. Ее снова поместили в одиночную камеру, но на этот раз в камере все время горел свет. В остальном она была точно такой же: шероховатые бетонные стены, испещренные посланиями и именами; вонючая дыра в углу; успокаивающая прохлада каменного пола. Лина не боялась смерти, просто не хотела терять ни минуты того времени, когда работало ее сознание. Она лежала лицом к полу, и перед ее мысленным взором шли персонажи ее жизни, словно актеры, выходящие на прощальные поклоны. Она думала о матери, которая умерла так давно, что осталась в памяти Лины лишь проблесками отдаленного маяка. Но именно мать стала первой жертвой: ее убило их вынужденное бегство из Багдада. Потом Лина думала об отце, арабском аристократе, у которого было слишком мало денег, чтобы позволить себе презирать новый образ жизни арабов. Как же он оказался прав! Это действительно был новый век невежества — «Ашр аль-Джахилийя». Отец тоже стал жертвой.

Лина думала и о Сэме Хофмане — вначале незначительном персонаже ее драмы, почти случайно оказавшемся в центре сцены. Именно Хофман толкнул ее на эти роковые приключения, а потом пытался вытащить ее обратно. В обоих случаях он был прав: ей нужно было сделать гораздо больше, чтобы остановить Хаммуда; и ей не следовало делать многого из того, что она сделала. Она думала и о Хаммуде — как о засохших экскрементах на дне ее жизни. Если кто на свете и заслуживал пережить ужасы Каср-аль-Нихайя, так это он. Еще Лина думала о своей тете Сохе. Три года назад ее заставили написать письмо, вынудившее Лину поступить на работу к Хаммуду. Какую цену она заплатила! Свою смерть она приняла, вероятно, в этой же тюрьме, может быть, в этой же камере. Когда Лина представляла себе тетю в этих стенах, ее образ смешивался с образом седоволосой женщины, которая протянула Лине руку в час особенно тяжкого одиночества. Женщины, которая умерла, когда Лина обрела-таки голос, чтобы крикнуть «Прекратите!». И еще Лина думала о своей подруге Ранде, которую она подставила, не задумываясь о последствиях. Какую страшную цену заплатила Ранда!

Много, очень много людей умерло, пока Лина обрела мужество. Что говорил Джавад, иракский поэт? Именно женщины спасут Ирак, потому что все мужчины коррумпированы. Он был не прав, по крайней мере в отношении Лины, чья трусость привела к смерти других людей. Лина прокляла свою слабость и свое молчание. Вспомнив о слепом поэте, она подумала, что и он, вероятно, потерял глаза в таком месте, как это. Где нашел он мужество перенести этот кошмар и продолжать свое дело — по-прежнему противостоять багдадскому режиму, мучившему людей? Лина представила себе его пустые глазницы, обожженные и изуродованные, и этот образ превратился для нее в икону. Вот что станет ее мусульманским распятием — кровь, которая пролилась, чтобы спасти других, менее мужественных людей. Сосредоточившись еще раз на этом образе пустых глазниц, когда-то бывших глазами поэта, Лина дала клятву, заключила договор с Богом — такие договоры заключают люди на пороге смерти. Если она каким-либо образом уцелеет в этом Дворце Конца, она сделает все, что сможет, для своего утешителя Набиля Джавада.

Следователь Камаль поднял ее на заре. В руке он держал черный колпак. Казалось, он чуть ли не извинялся, что побеспокоил ее. И вообще он был какой-то другой — возбужденный, неуверенный в себе. Знает, что сегодня я должна умереть, подумала Лина. Может быть, сам стыдится того, что ему предстоит сделать. А может, опасается, что не сможет как следует ее изнасиловать.

— Ана асиф (Прошу прощения), — сказал он.

— Не говорите так, — ответила Лина. — Вообще ничего не говорите. — Ей не хотелось этого слушать. Вид насильника с комплексом вины был ей невыносим.

— Прошу прощения, — повторил он. — Я не знал.

Он надел ей на голову черный колпак и вывел в коридор. Вместо прежних грубых толчков он аккуратно вел ее под руку. Они дошли до конца коридора, вошли в какой-то проход через железную дверь, потом свернули направо. Она услышала, как Камаль сказал: «Осторожно»; он положил ее руку на перила, и они стали спускаться по лестнице — один пролет, второй, третий. Дойдя до низу, они остановились. Лина снова услышала голос Камаля, который разговаривал с другим человеком.

— Мифтаах? — сказал Камаль. Он просил ключ.

— Айвах! (Да!) — ответил другой человек.

— Они ждут?

— Айвах! — снова ответил тот. — Аль Сафир аль-Сауди.

Саудовский посол. Что это значило? Саудовцы тоже хотели ее смерти? Может быть, они приехали посмотреть? Послышалась какая-то возня и тихий разговор, которого она не разобрала. Потом Лина услышала звук тяжелой открывающейся двери и почувствовала солнечный свет — даже через толстую ткань колпака. Ее провели еще на несколько шагов, потом открылась другая дверь, и она ощутила на своих руках дуновение свежего воздуха. Ее сердце на мгновение подпрыгнуло — она не в тюрьме! — но Лина быстро прогнала эту мысль. Они играли с ней в какую-то новую игру, но конец всегда был один. Она почувствовала, что уже другая рука ведет ее вперед, а потом усаживает ее на заднее сиденье какой-то машины. Значит, они везут ее убивать в другое место. Водитель сказал ей, чтобы она легла на пол, и накрыл ее сверху дурно пахнущим тюремным одеялом. Вот он, ее погребальный саван!

— Вы любите музыку? — спросил водитель по-английски. Он вставил кассету в магнитофон. Это была арабская поп-музыка — какая-то женщина с голосом как у дворовой кошки пела под металлический аккомпанемент электрического «уда».

— Не надо музыки, — сказала Лина из-под одеяла. К ее удивлению, он немедленно выключил магнитофон. Что ж, у смертников, по крайней мере, есть особые права.

Они ехали долго, очень долго. Через одеяло Лина чувствовала ветер. Видимо, они ехали по широкому открытому шоссе. Лина хотела, чтобы это уже скорее кончилось. В ее сознание стали закрадываться предательские мыслишки о том, что она может спастись. Это было опасно. Неизбежность смерти служила единственным подспорьем мужеству. Если же оставалась возможность спастись и было для чего жить, то возвращался ужас. Но вот машина снизила скорость на одном круговом объезде, потом на другом. До Лины донесся странный шум, похожий на гул мотора, вначале отдаленный, потом все ближе. Она даже подумала, не сошла ли она с ума после стольких часов страха и напряжения.

Машина сделала поворот и остановилась. Водитель опустил стекло и сказал по-арабски: «Сафир аль-Саудийя». Опять саудовский посол! Водитель показывал кому-то — судя по грубому голосу, охраннику — какие-то бумаги, а может быть, отдавал деньги — Лина понять не могла. Потом, когда охранник пустил их через пропускной пункт, она услышала грубое ворчание.

Водитель снова поднял стекло и нажал на газ.

— Вы любите музыку? — еще раз спросил он.

— Да, — ответила Лина. В этот момент она поняла или каким-то шестым чувством почувствовала, что будет жить.

Слушать музыкальные трели ей пришлось секунд тридцать, а потом машина остановилась. Водитель открыл дверь, стянул с нее грязное одеяло и бросил на землю. Он помог Лине встать на ноги, потом аккуратно развязал на ней черный колпак и снял его.

Обретя зрение, Лина увидела в десяти метрах от машины самолет «Лир». Трап был опущен, а в открытом люке стоял стюард, знаками подзывая ее подняться на борт. Лина обернулась и посмотрела на машину. Это был длинный черный лимузин с дипломатическими номерами. И тут она наконец поняла, что водитель был шофером саудовского посла.

— Быстрее! — сказал стюард, жестом показывая, чтобы она поднялась в самолет. Лина в последний раз оглянулась и посмотрела на машину и водителя. Она все еще была не готова просто так улететь. Ей нужно было что-нибудь, что напоминало бы ей о клятве, данной Джаваду и всем умершим. Она увидела сырое тюремное одеяло, лежавшее на земле, и подхватила его.

— Пожалуйста, поскорее, — еще раз сказал стюард. Пилот тоже делал ей знаки, что пора улетать. Сейчас они боялись Багдада больше, чем она. Лина взобралась по трапу. Стюард быстро закрыл дверь и проводил ее до сиденья. Он предложил Лине что-нибудь выпить, словно она внезапно оказалась гостем в отеле «Ритц». Лина выбрала стакан воды.

Когда самолет разбегался по взлетной полосе и с ревом взмывал в воздух, Лина закрыла глаза. Ей хотелось испытать какое-то особое чувство освобождения, но перед глазами у нее по-прежнему стояло лицо поэта и она знала, что так и осталась в галерее мертвых.

Когда они поднялись, стюард обернулся к ней.

— Прошу прощения, пилот интересуется насчет пункта назначения, — сказал он. — У него приказ забрать вас и доставить туда, куда вы пожелаете.

Лина задумалась лишь на мгновение.

— В Женеву, — сказала она.

Через час, когда к ней снова вышел стюард и сказал, что они покинули воздушное пространство Ирака, Лина спросила, может ли она связаться с Лондоном. В эти первые минуты свободы она думала о том, что будет делать дальше, и поняла, что ей нужна помощь. Она часто спотыкалась, когда действовала в одиночку, и совершила слишком много ошибок. Лина подумала о Сэме, вспомнила его взгляд спросонок, когда она постучалась в его дверь, желание в его глазах, когда она погладила его по щеке. Вспомнила она и то, как он инстинктивно потянулся к поэту Джаваду в тот первый вечер у Дарвишей, когда Лина думала лишь о том, чтобы спрятаться.