Лев Овалов - Секретное оружие (сборник) Страница 68

Павлик помолчал.

– Леночка! – спросил он ее снова. – Можно, я дождусь Марию Сергеевну?

– Нет-нет! – решительно запретила она. – Иди домой, я хочу остаться одна.

Глава 5

Жертва собственной неосторожности

Леночка не спала всю ночь.

Павлик позвонил очень рано, а через час явился самолично.

– Не могу себе простить, что не пошел ее провожать, – взволнованно говорил он, шагая по кухне. – Я всю ночь думал об этом. Надо обратиться в милицию.

– Не надо, – сказала Леночка. – Будем надеяться, что все выяснится…

– Что выяснится?

– Все.

– Ты говоришь так, – сказал Павлик, – точно тебе что-то известно.

– У меня предчувствие…

– Может быть, мне не идти на работу? – предложил Павлик.

– Не выдумывай, пожалуйста, – строго обрезала его Леночка. – Почему это не идти на работу?

– Но ты позвонишь в случае чего? – спросил он. – Может, я тебе понадоблюсь.

– Конечно, – заверила Леночка. – Отправляйся в больницу, а как только что-нибудь выяснится, я тебе сразу же позвоню.

После ухода Павлика ей стало легче, не надо было притворяться, и она почти спокойно стала ждать того, что должно было произойти.

Позвонили ей уже около десяти часов.

– Это квартира товарища Ковригиной?

– Да.

– А кто у телефона?

– А кто вам нужен?

– Ковригина… Елена Викторовна.

– Я у телефона.

– Дочь Марии Сергеевны?

– Да.

– С вами говорят из линейной прокуратуры. Следователь Ползунов. Вы не могли бы сейчас приехать на Киевский вокзал?

– А что случилось?

– Объясним, когда приедете… Ваша мать ранена. Но вы не волнуйтесь.

– Хорошо, я сейчас приеду, – сказала Леночка. – А как вас найти?

Ей объяснили…

Леночке очень не хотелось ехать. Хотя трупы ей, медичке, были не в диковину, она попросту боялась того, что ей предстояло увидеть. Но она должна ехать. Леночка заторопилась. Взяла такси и через пятнадцать минут очутилась на Киевском вокзале.

Нашла прокуратуру, нашла Ползунова, немолодого человека с деревянным лицом. Держался он вежливо, но чувствовалось, что все давно ему надоело – происшествия и преступления, преступники и свидетели, и хотя он делает свое дело, но с большим удовольствием предпочел бы его не делать.

Едва Леночка подошла к его столу, как он сразу догадался, кто перед ним.

– Товарищ Ковригина?.. – Он помолчал, соображая, как бы поделикатнее приступить к делу. – Садитесь, пожалуйста. Видите ли… Я вынужден вас огорчить, но в общем не волнуйтесь. С вашей матерью… – Он поправился: – С вашей мамашей, с товарищем Ковригиной, случилось несчастье. Вы понимаете… Как бы вам сказать… Ваша мамаша попала, по-видимому, под поезд. Вы не волнуйтесь…

И хотя Леночка знала, что все это не так, она побледнела.

Ах как не нравилась ей вся эта инсценировка! Но одновременно где-то в глубине души она немножко гордилась собой – ей доверили тайну, которой не доверили даже этому следователю.

– Попала под поезд?

Следователь заметил ее бледность, встал, подошел к подоконнику, там стоял графин с водой, наполнил стакан, протянул Леночке.

– Выпейте, пожалуйста…

Леночка отстранила его руку.

– Не беспокойтесь… Я готова… – Она вздохнула. – Готова к самому худшему.

Ползунов тоже вздохнул.

– По всей вероятности, товарищ Ковригина пала жертвой собственной неосторожности. Шла по путям, задумалась о чем-нибудь… Что могло привести ее в Рассадино? – быстро спросил он. – Вы не знаете?

– Неподалеку от Рассадина филиал института, в котором работает мама…

– Мы так и думали, – перебил Ползунов. – Труп, извините, сильно обезображен, и мы обязаны произвести опознание. В сумочке обнаружены служебное удостоверение и пропуск… По этой причине и пришлось вас побеспокоить. Хотя документы нашлись, но полагается вызвать родственников…

– Не утешайте меня, – сказала Леночка. – Говорите, что нужно.

Ползунов положил перед собой лист бумаги, взял ручку.

– Необходимо составить протокол опознания. Я вас попрошу, опишите наружность гражданки Ковригиной…

Как трудно, как мучительно было Леночке говорить о Марии Сергеевне как о мертвой.

– Среднего роста… Не толстая и не худая… Русые волосы…

– А нет ли у нее каких-либо особых примет? – спросил следователь. – Каких-нибудь родинок, бородавок, родимых пятен? Шрама?

– У нее… татуировка. Повыше локтя, на левой руке. Имя «Люся», потом «плюс» и «Боря»

– Правильно, – сказал следователь. – Ваша мама, случайно, не воспитанница детского дома?

– Что вы! – почему-то обиделась за нее Леночка.

– Я это предположил в связи с татуировкой, – объяснил следователь. – Раньше в детских домах иногда упражнялись…

– Нет, – сказала Леночка. – Это была просто школьная шалость, друзья детства обменялись именами.

С привычной быстротой следователь составил протокол.

– Все в порядке… – Он замялся. – Теперь вам придется лично взглянуть…

Леночка молча поднялась.

Ползунов повел ее в приемный покой.

В пустой выбеленной комнате высокий узкий стол был прикрыт большой чистой простыней.

Навстречу к ним вышла женщина в медицинском халате.

– Покажите, – распорядился следователь.

Женщина сдернула простыню…

– Да, – сказала Леночка и пошла прочь.

Ползунов повел ее обратно, подписать протокол.

– Все-таки дайте мне воды, – попросила Леночка. – И позвольте позвонить по телефону.

Леночка знала правду и, несмотря на это, очень нервничала: зубы ее постукивали о край стакана, и голос прерывался. Она набрала номер.

– Доктора Успенского. Я прошу доктора Успенского. Говорят из дома. Очень срочно.

Павлик не заставил себя ждать.

– Я здесь, Ленок! – прокричал он издалека. – Мария Сергеевна вернулась?

– С мамой несчастье, – принудила себя сказать Леночка. – Мама попала под поезд. Я только что была в приемном покое. Я нахожусь на Киевском вокзале. Приезжай за мной…

На Павлике лица не было, когда он появился перед Леной.

– Ленок… Это все я, все я виноват, – растерянно приговаривал он. – Мало ли что она запретила! Мне надо, надо было пойти с ней…

Леночка дернула его за руку.

– Пойдем в аптеку!

Павлик посмотрел на нее с недоумением.

– Зачем?

– За валерьяновыми каплями, – жестко сказала Леночка. – В самом деле, нельзя же так, а еще врач!

Леночке очень хотелось его утешить, но она обязана была играть свою роль и молчать.

И в то самое время, когда мужество и выдержка Леночки подвергались мучительному испытанию на допросе у следователя линейной прокуратуры, в одном из управлений, ведающих вопросами государственной безопасности, тоже шел разговор о смерти профессора Ковригиной.

Мария Сергеевна Ковригина давно уже принадлежала к числу тех ученых, жизнь и работа которых находились в поле зрения органов, отвечающих за безопасность советских людей. Они не вмешивались ни в работу, ни тем более в частную жизнь ученых, но несли ответственность за охрану специальных институтов и лабораторий и за жизнь и безопасность тех, кто в этих институтах трудится.

Поэтому-то майор Ткачев, просматривая очередную сводку происшествий за последние сутки, обратил внимание на лаконичное сообщение о несчастном случае, в результате которого погибла профессор М. С. Ковригина. И не только обратил внимание, но и счел необходимым доложить о смерти Ковригиной генералу Пронину.

Ткачев вошел в приемную, поздоровался с секретарем и осведомился:

– Один?

– Заходите.

Ткачев открыл дверь.

– Разрешите, товарищ генерал?

– Заходите, Григорий Кузьмич…

Пронин указал на кресло:

– Садитесь.

Он был уже немолод, генерал Пронин, давно мог уйти на пенсию, но сам не просился, а начальство не предлагало. Он был по-настоящему талантлив и, что особенно важно, обладал подлинным даром работать с людьми. Все, кто работал с ним, и уважали, и любили его. Строгий, требовательный, принципиальный, но в то же время душевный и справедливый человек.

Трудную и сложную жизнь прожил Иван Николаевич Пронин. Она рано, до срока, посеребрила его голову, но через самые тяжкие испытания прошел он, не запятнав своей совести – совести настоящего коммуниста.

«Стар-стар, а морщины малозаметны, и всегда так подтянут, что всем нам впору с него брать пример», – подумал о нем Ткачев. Смотрит на тебя – хоть купайся в глазах, не глаза – ласковое синее море, а вот допрашивал на днях перебежчика, не глаза – кинжалы, не глаза, а сталь, – как перебежчик ни крутился, не выдержал его взгляда, раскололся…

Высокой, настоящей партийной школы человек, с самим Дзержинским встречался…

Но Пронин не дал Ткачеву углубиться в свои размышления. Он большим красным карандашом отметил что-то на мелко исписанном бумажном листе и вопросительно посмотрел на Ткачева.