Николай Асанов - Чайки возвращаются к берегу. Книга 1 — Янтарное море Страница 81

И в самом деле, после этого возмущенного и, может, несправедливого нападения на англичан, Лидумс заметил, что его новый друг и наставник стал относиться к нему сочувственнее, каверзных вопросов не задавал, ложных знакомств не навязывал, — по-видимому, «проверка» Лидумса закончилась, его «посольский агреман» признан, и сам он отныне становится персона грата…

В самом деле, доклад, над которым они с Будрисом думали так много, как будто пришелся по вкусу англичанам. Из радиограмм, получаемых от Будриса через Барса, Лидумс знал, что англичане благодарили Будриса за его труд. Благодарили они Будриса и за то, что направил им в качестве консультанта такого опытного человека, как Казимир…

Связь с Делиньшем поддерживалась постоянно. Силайс даже попросил Лидумса сообщить Барсу, что на личном счете Барса в английском банке скопилась значительная сумма. Лидумс немедленно передал эти сведения, позволив себе включить в радиограмму условное словечко: «опять», подтверждавшее, что англичане перестали проверять посланца Будриса и вполне ему доверяют.

Сам он не чурался знакомств, разговоров, веселого застолья со шпионами из школы и их руководителями, держался ровно и доброжелательно со всеми, не шел только на те знакомства, которые пытался навязать ему Силайс — знакомства с «интересными людьми» — это очень попахивало проверкой! Во время одной из прогулок Лидумс открыл в районе Челси маленький магазинчик для малоимущих художников: тут выставлялись для продажи картины безвестных мазилок и неудачников, можно было по сходной цене купить холсты, альбомы, краски. Силайс немедля приобрел необходимые материалы на довольно крупную сумму. Так как счет от магазина поступил на адрес миссис Флауэр, та вначале вознегодовала на мотовство полюбившегося ей жильца, но затем заинтересовалась неожиданной его профессией. Через ее руки проходили бывшие летчики, эсэсовцы, убийцы, командосы, но художников она еще не видала…

В числе закупленных богатств было прелестное стило с широким пером для графических работ. И Лидумсу пришлось провести вечерний сеанс рисования: он нарисовал и миссис Флауэр, и ее супруга, и Ребане, и Жакявичуса, и раздарил им рисунки на память. Эта молниеносная быстрота, эта умелая и умная хватка пера, когда в течение пяти минут на бумаге появлялся, «как живой» тот или другой человек, окончательно восхитили миссис Флауэр да и других однокашников Лидумса…

Более того, слава художника очень быстро по неизвестным Лидумсу каналам достигла мисс Норы, Большого Джона, а следовательно, и Маккибина… Об этом Лидумса предупредил все тот же всезнающий Силайс…

В эти дни ему пришлось часто беседовать с Большим Джоном, с Малым Джоном, еще с какими-то «специалистами по России», которых ни Большой ни Малый Джоны Лидумсу не представляли — шла детальная проработка доклада. Точнее говоря, проверка. Лидумс уже знал, что Вилкса посадили писать «мемуары» о пребывании в Латвии, что много раз задавали ему контрольные вопросы, которые только бесили Вилкса, о чем тот в соответствующих выражениях и поведал Лидумсу:

— Это проклятое английское высокомерие и недоверие! — угрюмо говорил он. — Они не могут допустить даже такой простой вещи, что Лаува не побежал с доносом! Когда мне сказали об этом опасении, я прямо швырнул в морду Большому Джону, что с ним не пошел бы не только в Советский Союз, но даже на охоту, боялся бы, что с испугу он выстрелит мне в спину. Ничего, подействовало!

Лидумс понимал, что в душе Вилкс и сам не очень-то верит в порядочность своего бывшего коллеги. И не успокаивал его. Однажды только сказал:

— Если жена Лаувы — учительница, она, конечно, имеет доступ ко всем районным властям. А при помощи родственников и знакомых достать «чистый» паспорт можно! Вон Делиньш даже жениться собирается, надеется, что родственники девушки помогут ему легализоваться…

— Я это же им и сказал! Слово в слово! — восхитился поддержке Вилкс. — И когда они начинают строчку за строчкой шелушить доклад Будриса, я им тоже такие ножи в спину втыкаю, что они только ежатся!

Позже Лидумс понял, что эти «ножи в спину англичан», которые «втыкал» Вилкс, очень помогли делу. В тех случаях, когда что-то в их сообщениях не совпадало, Вилкс немедля становился на сторону Лидумса, доказывая, что многое он не знал по «законам конспирации», что в других случаях, конечно, прав Лидумс, который отлично знает местные условия и является доверенным лицом «самого Будриса!» Восхищение Вилкса Будрисом тоже накладывало свой отпечаток на все его «мемории»…

В эти дни Лидумс передал через Силайса в разведцентр радиограмму для Будриса, в которой сетовал на то, что задерживается в Англии на длительный срок, хотя ему «очень хочется опять быть рядом с друзьями». Сообщил он и то, что доклад встречен благожелательно… О том, что радиограмма не была задержана «по техническим причинам», он узнал на следующий день, получив ответ Будриса. Кроме всего прочего, Будрис сообщал, что и он, и Анна с нетерпением ждут его… Это была первая весточка от жены. Но кто мог сказать, придумал ли Будрис «нетерпение» Анны или на самом деле говорил с нею? Запрашивать подробности о жене Лидумс просто боялся…

8

День полного признания посольской миссии Лидумса наступил так внезапно, что у «посла» могла закружиться голова от успеха, не будь давней выучки подпольщика…

Утром восемнадцатого ноября в комнату Лидумса ввалился Силайс и пошел на него с распростертыми объятиями, словно собирался удушить гостя.

— Поздравляю! Поздравляю со светлым днем, омраченным нашими вечными врагами! — восклицал он, прижимаясь холодной щекой к щеке Лидумса, похлопывая его по спине, делая все те нелепые жесты, какие делает мужчина, обнимающий мужчину, чтобы выказать ему свое полное расположение.

Лидумс едва не спросил, с каким это великим праздником поздравляет его опекун, но вовремя прикусил язык. Восемнадцатого ноября буржуазная Латвия праздновала день установления республики. Он мог и забыть этот «светлый праздник», так как его не праздновали при немцах, а с восстановлением Советов праздновали только день Октября. Но здесь он не имел права ничего забывать.

Он чуть не всхлипнул от душевного волнения, порылся в карманах, вытер белоснежным платком сухие глаза, теперь уже сам обнял Силайса, похлопал его по спине, сказал:

— Ничего, наш праздник еще настанет!

— Да, да, настанет! — воскликнул Силайс.

Человеческий язык значительно чаще скрывает мысли, нежели разъясняет их. Так и тут: два человека думали о совершенно разных вещах, хотя произносили одинаковые слова.

— Сегодня мы приглашены к главе нашего государства его превосходительству господину Зариньшу! — с пафосом воскликнул Силайс.

— О! — и Лидумс почтительно склонил голову, полузакрыв глаза, чтобы спрятать торжествующую усмешку.

— Господин Зариньш приглашает нас прибыть к восьми часам вечера.

— Ничто не помешает мне передать его превосходительству поклон от нашей непобежденной страны! Наши люди молятся о здоровье его превосходительства и надеются на его заступничество!

Они еще долго обменивались подобными высокопарными фразами, а Лидумс вспоминал все, что знал о «главе латвийского государства».

Ему не привелось встречаться с Зариньшем на родине. Карл Зариньш, дипломат старой школы, почти всю жизнь провел за границей. Теперь он был старейшим из оставшихся за границей дипломатов и официально признанным правительством Англии «главой латвийского государства». В свои восемьдесят лет Зариньш, по-видимому, не мог уже надеяться на торжественный въезд в Ригу на белом коне впереди оккупационных войск Англии и Америки, однако продолжал довольно активную деятельность «в защиту демократии». Зариньш назначал и смещал послов несуществующего латвийского государства. Только недавно он установил «посольские отношения» с франкистской Испанией. Единственное, что ему никак не удавалось, это сместить старого посла Латвии в США Спекке. Тот интриговал и досаждал Зариньшу, как мог, требуя признания «равноправия». Было понятно, что Соединенным Штатам выгоднее и удобнее иметь в Вашингтоне собственного подручного, а не обращаться в Лондон к Зариньшу, и государственный департамент поддерживал притязания своего выкормыша.

Спекке и его «подпольная» деятельность были чем-то вроде отравленной стрелы в сердце Зариньша, да и на Силайса действовали удручающе, по-видимому, согласно поговорке о том, что «паны дерутся, а у хлопов чубы трещат». Ведь Силайс надеялся на министерский портфель в недалеком будущем, а что, если какой-то Спекке, отсиживающийся в Вашингтоне, будет протестовать?

Этот дележ шкуры неубитого медведя постоянно смешил Лидумса, но, как посол Будриса, он предпочитал во всем соглашаться с Силайсом и тоже осуждал «раскольнические действия» жителя Вашингтона.