Карло Лукарелли - Оборотень Страница 10

– Я люблю тебя, – шепчет она. – А ты меня любишь?

Целует в ухо, с легким чмокающим звуком, от которого меня коробит.

– А ты меня любишь? – шепчет она снова.

Я ее обнимаю, прижимаю к себе. Молча гляжу в потолок.

– Пятьдесят в рот и обычно, сто пятьдесят в отеле, в отдельных номерах.

– Ну вот что, позволь тебе заметить: сомневаюсь, чтобы в таком состоянии тебя пустили в какие-то номера…

– Так проваливай и поищи другую.

– Нет-нет, помилосердствуй… ты прекрасно подходишь. Ты как раз, если так можно выразиться, мой объект… пятьдесят так пятьдесят. Знаешь ли ты какое-нибудь уединенное место, может быть, за городом?

Мысль вот какая: если с первой жертвой Волк расправился в 1987-м, а в 1987-м не было зафиксировано ни одного убийства наркозависимой проститутки, значит, первой жертвой была не наркозависимая проститутка. Профессор подтверждает по телефону: да, первое убийство могло послужить толчком, а после modus operandi усовершенствовался.

Грация входит в кабинет, закрывает за собой дверь, бросается мне на шею, целует в губы.

– Мне кажется, все уже знают, – шутит она, усаживается на край стола, упирается коленями в подлокотник моего кресла, гладит меня по щеке. Смотрит прямо в глаза томным взором. Спрыгивает, зардевшись, когда постовой стучит в дверь.

– Фонограмма из криминальной полиции, комиссар. Перечень нераскрытых предумышленных убийств по всему региону за 1987 год. Всего восемнадцать. Одиннадцать женщин. А если он убил ее за пределами региона? Будем надеяться, что нет.

Грация обхватывает меня сзади, кладет подбородок мне на плечо, вполголоса читает список. Она не успевает отпрянуть, когда постовой снова стучится и тут же входит.

– Я забыл принести газеты, комиссар. Извините…

Грация, ему в спину:

– Вот теперь действительно узнают все…

За час мы обзвонили все комиссариаты, занимавшиеся этими делами.

Осталось три имени: Каттани Карла, Пазини Моника и Де Катальдо Пьера. Двадцати–двадцати одного года. Исключаем Каттани, рост метр девяносто один, восемьдесят килограммов, играла в баскетбольной команде Пармы.

Внешность неподходящая.

Профессор подтверждает по телефону: да, она слишком отличается от прочих.

Пазини Моника, изнасилована и убита в Болонье, в гараже на Пиластро, когда возвращалась домой с урока commercial english.[6] Насилие не вписывается. Это было бы в первый и в последний раз.

Профессор подтверждает по телефону: да, не вписывается, но не дергайте меня больше, пожалуйста… Соберите воедино все ваши соображения и вечером спокойно перезвоните.

Два подряд нервных спазма. Грация обнимает меня, обеспокоенная:

– Тебе когда к врачу? Ты анализы сдал? Кажется, тебе надо было идти сегодня утром?

– Нет, днем. Заодно и анализы.

Третье имя: Де Катальдо, Пьера. Студентка университета. Пропала в мае 1987 года. Сумочку, испачканную в крови, нашли в Модене, в мусорном баке. Исчезла бесследно, проводя поквартирный опрос по поводу новой АТС. Последний адрес, по которому ее видели: улица Кампителли, 29.

Меня охватывает дрожь.

Где живет инженер?

На улице Кампителли, 31, в соседнем доме.

Совпало.

Мы с Грацией уже почти у двери, когда звонит телефон. Вопли главного комиссара полиции слышны, наверное, даже на стоянке патрульных машин.

– Можно узнать, кому пришла в голову такая расчудесная идея? А, Ромео? Просмотрите срочно сегодняшнюю газету, ибо я сейчас спущусь к вам и докопаюсь, какому придурку пришла в голову эта херня!

Сегодняшняя газета.

Заголовок: «Волк-оборотень».

Внизу, петитом: Серийный убийца на виа Эмилия.

Каким-то образом просочившиеся неофициальные данные по этому делу в статье, полной вопросов, за подписью Карло Лукарелли. Мало конкретных сведений, мало что сказано по существу, но неприятности обеспечены.

Блиц-опровержение прокуратуры. Интервью с главой региона, который говорит о провокационных, дискредитирующих выпадах с двусмысленной политической подоплекой. Статистическая сводка от редакции, из которой явствует процентное увеличение числа убийств за последние годы.

Спазм следует за спазмом, очередями – чтобы никто не заметил, прячу руки в карманы.

Лорис извиняется:

– Кой черт мог знать, что он журналист, этот тип… Нас познакомили на вечеринке, мне его представили как криминолога, а поскольку он не врубался, то я…

В десять часов приходит факс от адвоката Фольи, адресованный в прокуратуру, копия главному комиссару полиции и начальнику оперативной группы: «…любая, подчеркиваю, любая информация, переданная в прессу и дискредитирующая моральный облик и социальный статус нашего клиента…»; следом – факс от заместителя прокурора Ландзарини, адресованный главному комиссару полиции, копия заместителю начальника оперативной группы: «…любая, подчеркиваю, любая информация, переданная в прессу в нарушение тайны следствия…»

Грация сидит, потупив взгляд, вот-вот заплачет, а главный комиссар полиции стучит кулаком по моему столу и орет мне в лицо:

– Если я еще хоть один раз, один-единственный раз услышу эту белиберду про Волка-оборотня…

Кровь была везде: на подбородке, в волосах, в ноздрях, даже в ушах.

Он загрыз ее до смерти.

Потом, откинув голову, закрыл глаза и, раздувая шею, попытался завыть, но не получилось. Его душил смех.

Я так крепко сжимаю руль, что костяшки пальцев побелели. Замечаю это только тогда, когда Грация нечаянно касается моей руки. Чувствую на себе ее пристальный, изучающий взгляд, а ее саму не вижу, уставившись в запотевшее ветровое стекло. Дом 31 по улице Кампителли, с тремя ступеньками, запертой парадной дверью, подсвеченной домофоном, то появляется, то исчезает под струями дождя, с которыми сражаются включенные «дворники».

– Вот увидишь, мы его поймаем, – заявляет Грация.

Меня колотит от злости, я сжимаю челюсть с сухим щелчком, так, что проступают желваки.

– Но как? – кричу я. – Без прослушивания телефона, без обыска, без наблюдения, без наружной слежки? Да если он нас с тобой здесь заметит, то сам заявит в полицию!

Грация трогает меня за руку, ее маленькие смуглые пальцы с коротко остриженными ногтями скользят по тыльной стороне ладони, бледной, поросшей редкими волосками.

– Я кое-что придумала, – шепчет она. – А именно… Раз он ищет наркоманок лет двадцати… Мне чуть за двадцать, и если я притворюсь наркоманкой…

Я оборачиваюсь, и она продолжает, все громче и решительней:

– Да-да: я так составлю график дежурств, что смогу каждый вечер пару часов проводить на панели, и поскольку он меня не знает в лицо…

– По-твоему, если инженер увидит девицу, дефилирующую у самого его дома, он не заподозрит, что это ловушка?

– Да, я думала об этом, и вот что пришло мне в голову… На улице Кампителли одностороннее движение, нужно доехать до конца, чтобы развернуться, иначе нарушишь правила; а в конце улицы – привокзальный сквер, где вечно толкутся уличные; нигерийки, конечно, но если мы устроим подряд несколько облав, они переберутся куда-нибудь еще, и тогда я…

– Нет, нет, нет, нет… – Я мотаю головой и в то же время думаю, что, возможно, инженер, все время проезжая мимо, рано или поздно… – Это не лезет ни в какие ворота, из этого ничего не получится, к тому же это опасно…

Грация улыбается, чуть скривив рот, и бросает на меня жесткий, почти злобный взгляд.

– Опасно для него… – шепчет она. Обнимает меня. Больно прижимает шею. – Как мило, что ты за меня боишься…

У меня возникла другая идея.

Профессор, вчера вечером, снова под башней с каменными монстрами, за бокалом красного вина:

– А куда подевалась студентка? По крайней мере с этой у него должна была возникнуть проблема сокрытия трупа, которая, если вы помните, является первым слабым местом серийного убийцы. Если чувства вины не обнаруживается, смените тактику, комиссар, и ищите тело; найдите то место, куда он запрятал студентку…

Я отпускаю руль, потому что больше не чувствую рук. Мурашки бегут по предплечьям, запястьям, пальцам…

– Ночуешь у меня?

– Да нет… Лучше не надо, лучше я пойду домой…

– Почему? Боишься сплетен? И потом – как это ты говоришь «к себе домой», когда в твоем доме живет чужая женщина?

– Ну, не знаю… Я и тебе помешаю спать…

– Этого-то я и хочу… чтобы ты не давал мне спать какое-то время… долгое время – а потом уж я постараюсь сделать так, чтобы ты заснул…

Она смеется. Я – нет. Пристально смотрю через ветровое стекло; сердце бешено бьется, желудок тоскливо сжимается. Представив, как горячее тело Грации обволакивает меня, я испытываю желание и одновременно неловкость. Почему? Я должен все для себя прояснить.