Карло Лукарелли - Оборотень Страница 11

Она смеется. Я – нет. Пристально смотрю через ветровое стекло; сердце бешено бьется, желудок тоскливо сжимается. Представив, как горячее тело Грации обволакивает меня, я испытываю желание и одновременно неловкость. Почему? Я должен все для себя прояснить.

Профессор, прошлым вечером:

– Хотите совет? Хороший совет? Пошлите все к черту и займитесь своей девочкой. Это расследование стало для вас навязчивой идеей, опасной идеей: вам нужно остановиться.

– Нет, это монстра нужно остановить, это он опасен.

– Да, но вы гоняетесь за ним не ради этого. Не правосудие, не общественная безопасность подвигают вас, но уверенность в том, что вы его никогда не поймаете, а значит, сможете провести остаток жизни, не возлагая на себя никакой другой ответственности.

– Вы всегда все знаете лучше всех, правда? Меня вы тоже подвергли анализу?

– Нет. Я занимаюсь серийными убийцами. Начнете убивать, займусь и вами тоже.

– Ромео…

Я так давно вглядываюсь в ветровое стекло, что воспринимаю окружающее как неподвижную картину. На самом деле дверь открыта, и инженер, в бежевом плаще, яркой кепке, с зонтом-автоматом, стоит на ступеньках и с досадой смотрит на небо, прижимая к груди портфель, чтобы тот не вымок. Его «мерседес» припаркован прямо перед домом, и я, пока он садится в машину, завожу мотор. Следую за ним на расстоянии, стараясь не потерять из виду красные габаритные огни, сверкающие у каждого светофора сквозь капли на ветровом стекле. Грация протирает запотевшее стекло рукавом куртки, потом выскальзывает из нее, снимает с пояса кобуру пистолета, кладет между бедер, прикрывает курткой.

– Господи, – шепчет она, – вот бы он снял девицу прямо сейчас…

«Мерседес» сворачивает к вокзалу, прибавляет скорость на повороте и начинает петлять между домами. Тормозит перед девушкой, вжавшейся в стену, укрывшейся под козырьком, проезжает мимо на скорости пешехода, но не останавливается. В глубине улицы стоит еще одна, но она исчезает в парадном, когда налетает внезапный порыв дождя, сильный, неистовый, чуть ли не с градом.

Инженер остановился.

Вижу только красные стоп-огни сквозь темную пелену ливня. Сгибаюсь над рулем, почти утыкаюсь носом в ветровое стекло, но ничего не вижу. Грация открывает окошко, высовывается, но тут же втягивает обратно голову, мокрую, будто после душа.

– Он ее подцепил? – спрашиваю я. – Взял в машину?

– Не знаю… Ничего не видно! Машина, однако, стоит…

Схватившись за раму, она высовывается из машины почти по пояс, потом, отфыркиваясь, садится на место.

– Девицы не видно… По-моему, он ее снял. Внимание, должно быть, сейчас отъедет…

– Комиссар, вот неожиданная встреча!

Меня швыряет вперед, я стукаюсь головой о ветровое стекло, удар такой сильный, что из глаз брызгают слезы, боль отдается до кончиков зубов. Инженер сует голову в окошко со стороны Грации, улыбается, глядя ей прямо в лицо.

– Представляете: такой ливень, что я заблудился! А ведь живу тут неподалеку… Спросил у синьорины, как выехать на дорогу, но она не в состоянии отвечать, тогда я подошел к вам, и на тебе! Вы ведь не за мной следите, а?

Я утрачиваю дар речи. Грация натягивает футболку на подбородок, прикрывает лоб одной рукой. Другую прячет под курткой.

Проходит целая вечность.

Инженер первым нарушает молчание.

– Но, может быть, вы приехали сюда, чтобы удовлетворить потребности, более чем естественные даже для комиссара полиции, а я вам мешаю. Попробую как-нибудь выпутаться: вот увидите, рано или поздно я вернусь на дорогу. Доброй ночи, комиссар, привет супруге…

И он исчезает, растворяется в пелене дождя. Я шмыгаю носом.

– Ублюдок… кусок дерьма, сукин сын, ублюдок…

Щелчок предохранителя между ног у Грации.

– Вот увидишь, мы его поймаем. Он теперь знает меня в лицо, но я надену парик, темные очки… Будь спокоен… Вот увидишь, мы его поймаем.

Сижу в одной майке у Бонетти. Разжимаю и сжимаю кулак, рука у самого плеча перетянута жгутом. Пластиковая упаковка шприца хрустит у Бонетти в пальцах. Я дрожу как осиновый лист. Он:

– Знаю, это звучит абсурдно, но тот факт, что тебе так плохо, кажется позитивным… честное слово. Твоя болезнь для настоящей развивается слишком быстро. Нужно время, чтобы проявились все симптомы, какие есть у тебя, и это заставляет меня думать, что твои тахикардия, повышенная температура, мышечные спазмы – психосоматического происхождения. Разумеется, по большому счету это ничего не меняет. Такой невроз может быть не менее опасен.

Сильная, тягучая боль: игла входит в вену. Мне всегда нехорошо, когда я сдаю кровь. Вцепляюсь в подлокотники кресла, стараюсь думать о другом. Бонетти мне помогает.

– Слышал, ты встречаешься с какой-то девицей.

– Да, то есть нет…

– Да или нет? Ты с ней спишь?

– Какое это имеет отношение, послушай…

– Значит, да. Это у тебя серьезно? Тебе бы это пошло на пользу…

– Мне тридцать семь лет, ей двадцать два. Между нами пятнадцать лет разницы.

– Ну и что? С Лаурой вы ровесники, а у вас все пошло наперекосяк. Она тебе нравится?

– Да… то есть не знаю. Я должен все для себя прояснить.

Целый день в кадастровом бюро разглядываю план, прикидываю, как можно было вынести труп девушки из многоквартирного дома воскресным утром, может быть, пока жена и трое детей отлучились погулять. Как, в самом деле? Завернув в большой ковер из гостиной?

Может быть, позже, вечером, когда на улицах пусто.

А где он ее спрячет? В шкафу? Под кроватью? В квартире шесть комнат и два туалета, но там, кроме него, живут четверо. Жена. Трое ребятишек, которые играют повсюду. Еще гувернантка.

Записи профессора: «Джеффри Дамер разрезал своих любовниц на куски, складывал в мешки для мусора и выносил на помойку, объясняя, что это – протухший корм для кошек».

Нет. Инженер живет не один. Брызги крови на потолке в кухне, окровавленные ножи, которые нужно чистить; мешки, которые нужно где-то хранить. «Милый, что делает эта голова в микроволновке? Папа, в морозильнике рука… чья она?»

Профессор: «Джон Джордж Хейг растворял трупы своих жертв в кислоте…»

Нет. По той же причине. «Папа, растворяй поскорей синьорину, я сейчас написаю в штанишки…»

– Вам известно, что вы – первый человек, который смеется, изучая карты кадастра?

Служительница смотрит на меня, а я дергаю головой: мышцы шеи конвульсивно сжимаются. Смеюсь? Я смеюсь? Что тут смешного?

Профессор в своих записях: «Бела Кисе в Венгрии в начале двадцатого века спрятал семь трупов на чердаке…»

Нет. Единственная квартира в доме, откуда есть доступ на чердак, – это мансарда, а инженер живет на четвертом этаже, как раз посередине здания. Поэтому не подходит и последняя запись: «Безупречный гражданин Джон Реджинальд Кристи, возможно самый отвратительный из серийных убийц после садиста Вэчера, убил шесть женщин, имел сексуальные сношения с телами и закопал их в подвале».

А инженер? Как бы он доставил студентку в подвал? На лифте?

На память приходит старая песенка группы «Роллинг Стоунз» про японца, который съел свою невесту по кусочкам. Я замечаю, что снова смеюсь: кажется, начинаю уставать. Взгляд падает на примечание под планом дома.

«Ремонт перекрытий, штукатурка, покраска в соответствии с градостроительными нормами, и т. д., и т. п., проект прилагается».

Дата: май 1987 года.

Шейные позвонки у меня трещат, когда я поднимаю голову и гляжу на темные облака, мчащиеся по кобальтово-синему небу за серой чертой водосточной трубы. Ступая по мокрой траве газона, примыкающего к задней части дома, я промочил носки и теперь болезненно вздрагиваю при каждом движении. Уже половина первого, но солнце еще не показывалось.

Согласно проекту, дом с этой стороны стоял весь в лесах вплоть до самой крыши. Сейчас по фасаду цвета сырого мяса прорезаны одна, две, три, четыре, пять, шесть пар окон с желтоватыми рамами, по паре на каждый этаж. Третья пара соответствует квартире инженера. Представляю себе картину: сооружение из деревянных подмостков и вставленных одна в другую труб, подступающее к стене… нет, немного отступающее от стены, во всяком случае, на расстояние, позволяющее штукатурить и красить…

Нахожу окна инженера, скольжу взглядом по стене до самой лужайки. Представляю себе, как тело, покрытое слоем штукатурки, сбрасывают с высоты на зеленую травку. Когда мой взгляд достигает земли, в небе громыхает гром, но я не уверен, что это мне не кажется.

Делаю шаг к стене от места предполагаемого падения, но уже и так его вижу. Подвальное окошко, вровень с землей, рядом – дверца, смазанная составом, предохраняющим от ржавчины. Опять гремит гром.

Я становлюсь на колени прямо в мокрую траву. Протягиваю руку, прикасаюсь к дверце. Рука холодеет. Слышу какой-то шорох за красноватым металлом, но, возможно, это тоже игра воображения. Толкаю.