Энтони О'Нил - Фонарщик Страница 11

— Мне кажется, — несколько нервозно ответил смотритель, — в этих целях вполне можно воспользоваться надгробием.

И указал на даты: 1802–1872.

Гроувс смиренно повел плечами и мучительно долго пытался справиться с каким-то особенно неприятным помрачением рассудка.

— Да, — сказал он, — но я слышал, что иногда на кладбищах захоронения меняют местами — выкапывают и переносят гробы. Я думал, возможно, злоумышленники пришли не на ту могилу и выкопали не то тело.

— Здесь, в Уорристоне, не переносят гробы, — с достоинством ответил смотритель.

— Прекрасно. Тогда сойдемся на том, что ошибки нет.

И он несколько раз обошел могилу, рассматривая ее со всех сторон, сосредоточенно хмурясь, как будто чем-то недовольный.

— Что, сэр? — спросил Прингл.

— Крайне любопытно, — нараспев произнес Гроувс, щелкнул языком и, поразмыслив, решил этим ограничиться.

Он устал, вот в чем было дело. Он почти не спал последние две ночи, от ответственности и возбуждения у него кружилась голова, он более чем сознавал внимание к делу вышестоящих — говорили, что сам лорд-мэр проявляет повышенный личный интерес, — а также то, что приближается возвращение Воскового Человека. Он чувствовал, какое огромное значение имеют каждое его движение, приказ, решение, тем более что у него никогда не было такого важного дела. Но при всей его неослабной решимости расследование загадочной гибели профессора Смитона до сих пор не дало никаких результатов. Вчера утром главный констебль счел нужным еще раз напомнить ему о нетерпимом характере преступления и — с некоторым смущением, как будто цитируя высокие власти, — подчеркнул традиционную чувствительность Эдинбурга к таким жестокостям и его непереносимость кровопролития. А между тем город был словно замаринован насилием и смертью: аутодафе, охота на ведьм, похищение тел, публичные казни, стихийные бедствия, эпидемии, войны. И когда ссохшаяся между булыжниками кровь набухала от дождя, ее запах пропитывал воздух и будил воспоминания, погребенные намного глубже личных.

Под сильным впечатлением от речи главного констебля, исполнившись приключенческого духа и все время думая о трех пунктах, упомянутых профессором Уитти после беглого осмотра тела Смитона, Гроувс тут же вернулся в университет. Убийца должен быть человеком невероятной силы. Или животным. Или сочетанием того и другого.

Он отобрал для допросов тех знакомых Смитона, которые отличались внушительным ростом, весом и бесспорной физической силой, а также тех, кого его сверхъестественная проницательность сочла тесно связанными с животным миром. Особенно поразил Гроувса один студент, которого он заметил еще раньше, — черный, как гудрон, в нелепой юбке горцев. Гроувс поздравил себя с тем, что всегда отдавал должное неимоверной силе представителей негроидной расы и не мог заставить себя испытывать к ним неприязнь, в то время как многие были ослеплены злостными наветами. Он же, читая в газетах о мятежах зулусов, которые чуть было не раздавили великолепно вооруженную британскую армию, часто в восхищении приподымал воображаемую шляпу. И потому, разыскав чернокожего студента-богослова — Моргана Форсайта, который по законам абсурда прибыл в Эдинбург из Вест-Индии, — посредством пристальных взглядов, усердного сопения, похлопывания блокнотом по бедру инспектор быстро дал понять молодому человеку, что не лыком шит и ничуть не сомневается, что, попробуй он арестовать юношу, тот немедленно задействует свои зверской силы резервы, разорвет притеснителя на части, набросится на него, как гепард, либо реализует свою месть посредством каких-либо тайных сношений с когтистыми и клыкастыми животными, или кто там из представителей фауны населяет территорию самой черной Ямайки.

Однако, к смущению Гроувса, Форсайта вовсе не обеспокоили инсинуации полицейского, студент был неизменно красноречив и вежлив, а кроме того, имел безупречное алиби: он жил у профессора нравственной философии Колдервуда, который мог подтвердить, что в ночь убийства юноша был дома. Гроувс закрыл блокнот и прищурился.

— Я непременно поговорю с профессором Колдервудом, — сказал он, как бы давая понять, что подозревает некий тайный сговор между ними, а может быть, даже и то, что, поскольку со Смитоном покончено, юный негр теперь может обратить взоры на своего благодетеля.

С остальными он говорил рассеянно и с облегчением отправился в зоолабораторию по набивке чучел к профессору естественной истории Мойру. Здесь его подозрение подтвердилось: саблезубый тигр вымер, так что, выдвинув эту версию, профессор Уитти либо пошутил, либо продемонстрировал собственное невежество.

— Но в этом городе множество кошек. Несчастные создания, — прибавил Мойр. — Вряд ли мне нужно напоминать вам об этом.

— Я предпочитаю благородных собак, — сказал Гроувс, вспомнив своего драного полицейского мастифа (на какой-то стадии полицейские дежурили с собаками).

— Я имел в виду диких кошек, — объяснил Мойр. — Хищных кошек. — А поскольку Гроувс все еще не понимал, добавил: — Львов, тигров, если угодно.

— Если вы имеете в виду зверинцы, сэр, то они были закрыты много лет назад.

— Я имею в виду цирковые заведения, дружище, — сказал Мойр и посмотрел на инспектора с нескрываемым любопытством. — Вы хотите сказать, уважаемый, что ни разу не были в цирке?

Гроувс растерялся. Конечно, он знал о существовании городских цирков — в последние годы их стало что-то чересчур много, — но со времен уличного дежурства не испытывал желания заглядывать туда, полагая, что это царство чревовещателей, акробатов и фокусников лучше оставить тем, кто похож на детей.

— Я не сильно ошибусь, если скажу, что в Эдинбурге больше видов диких животных, чем осталось в индийских джунглях, — презрительно усмехнулся профессор Мойр. — Вряд ли кто-либо из них ступал на столь холодную землю со времен мохнатых мамонтов. Знаете, меня часто приглашали их осматривать. Вы, конечно, помните зверинец Уомбелла?

— Конечно.

— Несколько лет назад они распродали своих зверей на рынке Уэверли. Всех — рысей, шакалов, лам, даже тасманийского дьявола. Некий управляющий банком в отставке купил черную пантеру и прогуливался с ней каждый вечер, как с дрессированной гончей, пока она не сожрала соседских собак. Вполне возможно, кто-то из этих достойных жалости животных еще сидит на цепи в каком-нибудь эдинбургском курятнике или на конюшне. Возможно, кое-кто и способен на зверство, о котором вы рассказали, если предположить, что цепь не выдержит. Но вам потребуется больше, чем просто удача, если вы зададитесь целью найти их всех.

Гроувс вспомнил библейский стих, который любил цитировать волынщик Макнэб: «Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить». Мудрый волынщик провел связь с Троном Артура — нависшей над восточной частью города скалой из экструзивного бисмалита, в некоторых ракурсах жутковато похожей на огромного, изготовившегося к прыжку льва. По философии доброго волынщика это означало лишь, что жители добропорядочного Эдинбурга должны всегда помнить о зле, подстерегающем в самых неожиданных местах, и неусыпно бдить, дабы их не поглотило, буде они отвлекутся.

Гроувс решил, что у него нет другого выхода, как проверить версии профессоров Уитти и Мойра, да еще волынщика Макнэба, и тщательно отработать несколько линий. Сначала он направился к так называемому Ньюсомскому ипподрому на Николсон-стрит, но обнаружил там только канатоходцев, дрессированных арабских лошадей, кривые зеркала и комнаты ужасов. Примерно то же самое его ожидало и в цирке Кука, расположенном во вместительном кирпичном дворце в Фаунтенбридже. Но в «Карнавале Мосса» возле рынка Уэверли, в аду мигающих сальных светильников и цветного дыма, он обнаружил «Огромных дрессированных львов графа Батавского» — пару костлявых зверей в набитой полусгнившей соломой клетке. Самого «графа» явно позабавило предположение, что его «выродки» могут удрать или поддаться дрессировке для каких-то гнусных целей, и он предложил Гроувсу просунуть руку в клетку и почесать их за ухом. Последний, однако, вовсе не имел намерения следовать его указаниям, подумав, что это, может быть, какой-нибудь спонтанный план, согласно которому он должен быть съеден, прежде чем успеет задать кой-какие острые вопросы. Тогда «граф» сам протиснулся в клетку к своим кошкам и принялся трепать их, таскать за хвосты, садиться им на спину и буквально душить поцелуями. Львы только моргали и недовольно урчали. По словам «графа», он глушил их умеренными дозами виски, даже во время представлений, так что обезьяна шарманщика представляет куда большую опасность. И, несмотря на нечистое дыхание и истлендский акцент, Гроувс был склонен поверить ему. Он смотрел, как один из сонных львов с удивлением понял, что его разбудили, и лениво ощерился, обнажив клыки с блестящей эмалью.