Когда гаснут звезды (ЛП) - Маклейн Пола Страница 11

* * *

В дальнем конце Келли-стрит дом Форда представляет собой выветренную солонку с коричневой черепицей и отдельно стоящей студией художника, оба здания наклонены в сторону мысов и моря. Калеб однажды сказал мне, что он был построен одним из первых основателей деревни, и что один из его потомков жил там с 1859 года, в что нетрудно поверить, глядя на это место. Пока он был жив, Джек Форд никогда не прилагал никаких усилий, чтобы все выглядело красиво, и теперь, столько лет спустя, последствия его пренебрежения все еще видны повсюду: в облупившейся краске на карнизах и черепице, потрепанной двери гаража и дворе, заросшем высокими сорняками и чертополохом. Как будто он все еще здесь, следит за тем, чтобы ничто никогда не росло, не менялось и не улетало от него.

Джек всегда был известен в деревне как чудак. Художник, работавший над огромными полотнами маслом, он редко покидал свою студию. У него было не так много друзей, и, казалось, он не знал, как вежливо разговаривать с людьми. Всякий раз, когда я появлялась в поисках Калеба и находила там только Джека, у меня возникало странное чувство, связанное с ним, которое было немного знакомым. И дело было не в том, что он сказал или сделал. Просто жар, который он излучал, отбросил меня назад, к запертым воспоминаниям, которые я оставила позади, к людям, о которых я никогда не говорила.

Теперь я медленно иду по Келли-стрит к дому; я не знаю, зачем пришла, или что я надеюсь почувствовать. Может быть, из-за того, что Уилл сказал о сумасшедших временах и старых друзьях рядом. Или, может быть, я так и не смирилась до конца со смертью Дженни, и мне нужно еще раз постоять у ее двери, даже если она не может ответить.

Я едва достигаю края ворот, все еще прокручивая в голове то, что я могла бы сказать, чтобы объясниться, когда дверь студии открывается и выходит мужчина. Высокий и крепко сложенный, одет в рабочий комбинезон маляра, заляпанный белым. Под его серой футболкой видна загорелая шея, широкая грудь, плечи и накачанные руки. Ничто в нем не похоже на того худого, заумного мальчишку, которого я когда-то знала.

— Калеб? — кричу я.

Он вскидывает голову, глаза на мгновение расфокусируются.

— Я Анна. Анна Харт.

Он подходит к забору с озадаченным видом, а потом узнает меня.

— О Боже мой. Анна. Какого черта ты здесь делаешь?

— Просто в гости. — Я краснею, чувствуя себя дезориентированной. Годы между нами, кажется, сокращаются и расширяются. — Я столкнулась с Уиллом Флудом, и он сказал, что ты вернулся в город. У тебя все хорошо?

— У меня, да. — Он качает головой. — Вау. Анна Харт.

— Прошло много времени.

Он пожимает плечами и наклоняет голову вбок. Его волосы по-мальчишески падают на лоб.

— Так и есть.

— Слушай, у тебя есть время выпить или что-нибудь в этом роде? — спрашиваю я внезапно, сама от себя подобного не ожидая.

— Конечно, — нерешительно говорит он. — Давай я закончу здесь, и позже с тобой где-нибудь встретимся?

— Я могла бы просто взять упаковку из шести банок и подождать тебя на утесе?

— Конечно, — снова говорит он. — Почему нет?

* * *

Пятнадцать минут спустя мы сидим на плотно утрамбованном уступе над Португальским пляжем, потягивая пиво из банок. Сейчас середина дня, и свет скользнул вбок. В пятидесяти футах под нами, у кромки воды, кулики бегают взад и вперед на мультяшных ногах, пока прилив обрушивается вперед и назад. По какой-то причине я нахожу все это успокаивающим и каким-то нежным. Когда мы были молоды, мы сидели здесь сотни раз, иногда с украденным пивом. Я скучаю по тем годам. По тем детям, которыми мы были.

— Думаю, ты все еще училась в средней школе, когда я ушел, — говорит Калеб через некоторое время. — Я дрейфовал несколько лет, а потом ушёл на флот. Я был счастлив уехать отсюда, даже когда отправился в Персидский залив.

— Иран? Должно быть, это было нелегко.

— В большинстве своём. Я был там в 79-м году, во время Исламской революции. Это было довольно напряженное время, но океан был потрясающим. Супер теплым, не то что эта фигня, — кивает он под ноги. — Там я научился фридайвингу. Устрицы размером с гребаный бейсбольный мяч. И рифы были чертовски невероятными. — Он делает длинный глоток из «Coors», банку которого сжимает в руке. — А как насчет тебя?

— Я отучилась полгода в университете Сан-Франциско, потом бросила учебу и некоторое время ничем не занималась. Какое-то время была вожатым в Йосемити.

— Звучит круто.

— Да, это было весело, но со временем стало напоминать летний лагерь.

— Ты не хотела стать рейнджером?

— Я думала об этом, но полицейская работа казалась мне более важной. Как только я поступила в академию, я отдала ей все, что у меня было. Я с самого начала интересовалась пропавшими без вести. Это казалось самым ясным способом, которым я могла бы принести какую-то пользу. Никогда не покидала район залива.

— Пропавшие без вести, да? — Похоже, он удивлен. — Так ты здесь, чтобы помочь найти ту старшеклассницу?

— Нет.

«Пока нет», — приходит мне в голову, но я держу это при себе, чувствуя себя неловко из-за того, что так близко подхожу к старым чувствам. К тому, чтобы снова вспомнить Дженни.

— Я пока взяла заслуженный отдых.

— О, тогда хорошо. — Похоже, он говорит это всерьез. — Рад за тебя.

— Спасибо.

Солнце сейчас быстро садится, окрашивая линию облаков. Чайки кружат над рекой под нами, планируя на свободе.

— Какое место, — тихо произносит Калеб, будто прочитав мои мысли.

— Это точно…

— 11-

В один особенно неудачный год в Прожекторе, когда я за несколько месяцев имела дело с тремя мертвыми детьми, Фрэнк Лири отправил меня к психотерапевту.

— Это не наказание, — сказал он. — Просто протокол. Ты через многое прошла, Анна.

— Я в порядке.

— Хорошо. Я хочу, чтобы так всё и осталось.

Терапевта звали Королла, как и машину. Ее офис находился в Эмбаркадеро с видом на Бэй-Бридж. Из ее окна можно было различить только маленькую металлическую полоску моста — шутка размером с зубочистку, если вы собирались взимать за нее плату. У нее было кресло Имса, очки Салли Джесси Рафаэль в красной оправе и кашемировое пончо, прикрывавшее колени, а кончик сложенного треугольника указывал на консервативный персидский ковер, когда она скрещивала ноги.

И как это должно было мне помочь? Я задумалась. Как я могла сказать этой женщине в пончо что-нибудь важное? И почему я должна этого хотеть? Я хорошо справлялась со своей работой и имела солидный послужной список. Мы не спасли этих троих, но такое случается. Мы спасём следующего. Мы продолжим сражаться.

— У вас есть какие-нибудь проблемы со сном? — выпалила Королла. — Кошмары?

— Не больше, чем обычно.

— Как насчет злоупотребления психоактивными веществами? Вы когда-нибудь беспокоились, что, возможно, слишком много пьете?

Слишком много — это сколько? Я задумалась, но стряхнула с себя беспокойство и многозначительно пожала плечами.

— Слушайте, я на самом деле не верю во всю эту разговорную терапию. Без обид. Я здесь, потому что меня отправило начальство.

— Я работала со многими клиентами, которым нужно было пережить травму, — невозмутимо продолжала она. — Мое раннее обучение было связано с боевыми действиями солдат и контузией. Многие отставные солдаты становятся полицейскими. Они думают, что то, что они видели и делали тогда, давно похоронено, все в прошлом. Они топят его. Глушат его. У них неудачные браки. Они становятся алкоголиками. Но потом происходит что-то, что вызывает травму. А потом — бум! — и они ломаются.

— Зачем вы мне это рассказываете? Я никогда не служила в армии.

— Есть и другие виды сражений, Анна. — Она соединила кончики пальцев перед лицом. — В вашей анкете вы отметили, что выросли в приемной семье. У вас также были братья и сестры. Что с ними случилось?